Арест

 

Наступил февраль с сильными пургами и обильными снегопадами. По утрам первой на работу уходила Рая. Затем, тепло укутанного Алексея я отводил в детский сад. На обратном пути заходил в магазины, закупал продукты и начинал готовить обед.

В один из таких вьюжных дней, когда до прихода на обед Раи оставалось около часа, в дверь сильно постучали. Вошли двое незнакомых мужчин в белых полушубках и спросили, где жена и скоро ли она придет. Я им объяснил, что жена на работе. А придет на обед через час. Ничего не сказав, мужчины молча удалились.

Почему-то мне сразу показалось, что приходившие незнакомцы чины МГБ. В голове сразу же стали возникать предположения и догадки, вызвавшие этот нежданный визит. Я подумал, не связано ли это с работой в редакции и, конечно, меньше всего думал, что приходили её арестовать.

Вскоре раздались шаги, поднимавшихся по лестнице к нашей коморке людей. Первой вошла Рая, за ней те двое, что приходили недавно. Бледная, с заплаканными глазами, Рая тяжело опустилась на кровать.

- Что случилось? – вырвалось у меня.

- Ваша жена подлежит аресту! – сказал один их сопровождающих, - Пусть соберет самое необходимое, возьмет с собой, а сейчас мы обязаны произвести у вас обыск.

- Скажите, за что её арестовывают? – вырвалось у меня.

- Придете к нам в отдел, узнаете! – холодно прозвучало в ответ.

Один из МГБ-шников выглянул за дверь и пригласил двух понятых. Вошли двое мужчин в штатском и молча стали нас разглядывать. Коморка наполнилась людьми так, что повернуться стало негде. Тогда понятые вышли на лестницу, а дверь осталась открытой. Комната стала интенсивно терять тепло, а температура быстро приближаться к уличной. Сотрудники МГБ начали перетряхивать наши вещи и составлять протокол.

Я стал прощаться с Раей, помогая ей собирать вещи. Закончив обыск, составили протокол, подписались и ушли, оставив меня одного в холодной комнате. На душе было так же холодно, как и в остывшем и разоренном нашем гнездышке.

Собрав всю свою волю в кулак, пошел в отдел МГБ. Дежурный офицер направил меня в первый кабинет. Сидевший там оперуполномоченный, порывшись в бумагах, объяснил, что Рая арестована по решению Генерального прокурора и её старое дело должно быть пересмотрено из-за открывшихся новых обстоятельств. Завтра ей самолетом направят в Красноярскую тюрьму для прохождения следствия по данному делу.

 

Проникнувшись ко мне сочувствием, чекист разрешил мне в четыре часа свидание с Раей, и передать ей продуктовую посылку.

Свидание, продолжавшееся двадцать минут, происходило в его присутствии. Раю, естественно, больше всего волновала разлука с ребенком. Она просила привести Алексея, чтобы проститься с ним. Едва убедил её отказаться от этого непродуманного шага. Впечатлительный ребенок мог болезненно реагировать на разлуку с матерью, которая, конечно же, не смогла бы спокойно проститься с сыном, что в одинаковой степени повлияло бы на обоих.

Рая горько плакала. Она умоляла беречь Алексея, писать ей обо всем, обещала при первой же возможности прислать свой адрес.

Так вторично произошло наше вынужденное расставание, только теперь в роли арестованного очутился не я, а она.

Мысленно я тешил себя надеждами, что её постигла та же участь, что и меня в 1949 году, когда меня арестовали по старому делу и отправили в ссылку. Я надеялся, что в ссылку направят и ей и она вернется домой, в Дудинку, потому что ссылать дальше на Север уже было невозможно.

Вечером, придя в детский сад за сыном, я застал его рыдающим навзрыд. Он был наказан за то, что с несколькими другими мальчишками проник в кабинет заведующей. Они там навели естественно беспорядок и, что самое неприятное, уронили телефон, который разбился. Его естественно наказали и ожидали, что я продолжу воспитательную работу с сыном на глазах у воспитателей. Но я никак не реагировал, молча успокоил Алексея и так же молча стал его одевать. Даже воспитатели обратили внимание на мое депрессивное состояние:

- Что с вами, Степан Владимирович? Вы всегда приходите такой жизнерадостный, веселый, шутите, а сегодня прямо неузнаваемый. Плохо себя чувствуете? Может, заболели?

- Неприятности по работе… С самодеятельностью не сладить, пропускают занятия, - отговорился я.

Дорогой Алексей весело щебетал, забыв про неприятности, связанные с телефоном. С увлечением рассказывал мне, как сегодня он лепил из пластилина птичек, а завтра будет лепить мишку.

Погода, на редкость, стояла тихая, безветренная. Луна сияла над головой в белом венчике, что сулило усиление мороза. Над домами вырастали уносившиеся ввысь столбы белого дыма, напоминая. Что везде усиленно топят…

Я умышленно шел по той стороне улицы, где за высоким забором располагался маленький домик временного изолятора, в котором находилась Рая. Могла ли она предполагать, что я с Алексеем находимся всего в нескольких метрах от неё?

 

Перешли на другую сторону улицы. Когда показался ДК, Алексей ринулся бежать, чтобы первым ворваться домой и броситься в объятия мамы. Я его задержал.

- Алеша, мамы дома нет. Она уехала в Игарку по делам, и возвратиться не скоро.

- А мама полетела на самолете?

- Да, миленький.

- Она завтра вернется?

- Нет, сынок, она вернется не скоро…

- Почему?

- В Игарке много работы… Она пришлет письмо и в нем скажет, когда вернется обратно…

Придя домой, я ещё острее почувствовал одиночество и беспросветную тьму впереди. Теперь наверняка меня уволят с работы и выгонят из ДК. С малым ребенком на руках, в одиночку, без родственников и хороших знакомых, выжить будет очень и очень проблематично. Сухой комок подкатил к горлу, и непроизвольные слезы побежали у меня по щекам. Алексей, забравшись ко мне на колени, стал меня утешать и успокаивать:

- Ну не плачь, папа! Ты же сам говоришь, что мама приедет. Пусть не скоро, но приедет. А мы с тобой будем её ждать и готовить ей подарок. Как ты думаешь, что мы подарим её, когда она приедет?

От этой чистой и безгрешной любви у меня полегчало на сердце, слезы прекратились, и я подумал, что действительно, на этом жизнь не кончается и, как бы не было тяжело, надо жить дальше, хотя бы ради сына и будущей встречи с Раей.