ПЕРВОЕ ЗАДАНИЕ. СПЕЦИАЛЬНАЯ БАЗА

ПО ПОДГОТОВКЕ РАЗВЕДЧИКОВ НА ЛАДОГЕ. ФИНЛЯНДИЯ

 

...Итак, 1942 год. Август. Таллин. Абвер. Целлариус-Келлер дал указание Гранту отправить несколько групп Абверкоманде-104 для переброски в расположение советских войск, а остальных готовить к морской диверсионной операции. Вот к этой Абвер-команде-104 относились и мы. Команда эта занималась не диверсиями, а разведкой. Причем начиналось все с мелких разведывательных операций, которые постепенно усложнялись, исполнители квалифицировались, кое-где отсеивались и сортировались. Часто бывало и так, что «пропадали в разведке» — не возвращались.

На третий день наша группа во главе с обер-лейтенантом Бахом и еще двумя солдатами была доставлена в порт и погружена на военный торпедный катер, тут же к нам присоединились еще два курсанта и два немецких унтер-офицера. Катер отчалил от Таллина, и в этот же день мы прибыли в Хельсинки (Финляндия), где нас ждал большой пассажирский автобус, на котором вся наша команда отправилась на побережье Ладожского озера, в район Саунаниеми.

В летнюю кампанию 1942 года Гитлер предполагал захватить Сталинград и Кавказ, после чего, перебросив ударные части под Ленинград, захватить Ленинград и, соединившись на Карельском перешейке с финскими войсками, перерезать связь Москвы с Мурманском и Архангельском и таким образом, лишив Москву и Красную Армию нефти, угля и значительной помощи союзников через север, окружить Москву и победоносно закончить войну.

Шеф Абвера адмирал Канарис, желая облегчить эту задачу под Ленинградом, приказал Целлариусу разведать обороноспо-

 

собность Красной Армии на советском побережье Ладожского озера с целью произвести удар по Ленинграду с тыла, высадив десант в этом районе Ладожского озера.

Целлариус поручил обер-лейтенанту Баху организовать на финском побережье Ладожского озера специальную базу по подготовке разведчиков к выполнению этой задачи.

Основная подготовка заключалась в том, чтобы разведчики, скомплектовавшись попарно, научились быстро и с наименьшим шумом передвигаться по воде на двухместных резиновых байдарках, высаживаться из этих байдарок на советский берег и, разведав его по возможности подробней, вернуться назад на базу или в любое другое место финского побережья. Высадка на советский берег и возвращение назад на финский берег должны осуществляться в ночное время. Причалив к советскому берегу ночью, надо замаскироваться в прибрежных камышах и, дождавшись раннего рассвета, когда сон самый крепкий, прислушаться, нет ли на берегу звуков, характеризующих присутствие там людей, и если какие-то звуки вызовут опасения, то, не обнаруживая себя, присмотреться хорошенько в бинокль ко всему, что видно на берегу, особенно обращая внимание на оборонительные сооружения: доты, дзоты, проволочные заграждения, минирование и т. д.

В том случае, если будет ясно, что людей на побережье нет, надо осторожно выйти на берег, причем особенно обращать внимание на возможное наличие натянутых проволочек вдоль побережья — это явный признак минирования. Берег необходимо тщательно осмотреть в обе стороны от высадки с точки зрения возможной выброски впоследствии десанта.

Несколько дней шла усиленная подготовка. Тренировались и скоростной гребле на байдарке, бесшумном причаливании к берегу, маскировке в прибрежных камышах и т. д.

На автобусе из Хельсинки с нами приехали три довольно интересных человека. Двое наших советских карелов по кличкам Пурин и Резин и сибиряк Володя «Куликов». Характерно, что карелы Пурин и Резин, обслуживающие в основном немцев и особенно обер-лейтенанта Баха (приготовить пищу, полить воды при умывании, подать полотенце и т. д.), с первых же минут знакомства проявили особую общительность и, я бы сказал, чрезмерную любознательность. Рассказывая о себе, они до мельчайших подробностей расспрашивали каждого из нас. Причем сначала Пурин общается с кем-то, гуляя по лесу и угощая хорошими сигаретами, а на следующий день с этим же человеком

 

гуляет и беседует Резин, а Пурин, как сразу выяснилось, беседует с тем, с кем вчера общался Резин.

Сибиряк же Куликов Володя сразу произвел впечатление нелюдимого человека. Он ни с кем первым не заговаривал, а все больше слушал.

Мой напарник Володя Фомин-Борисов был довольно общителен и легко вступал в разговор с кем угодно. Когда он услышал, что один из немцев обратился к Куликову, называя его «Вольдемар», то он тут же вступил с ним в беседу.

— Вольдемар — это по-немецки, а по-русски Володя, да? Стало быть, тезка мне, я ведь тоже Вольдемар!

— Тезка, тезка! — не очень дружелюбно ответил Куликов.

— А чего ты такой угрюмый, Вольдемар? Какая муха тебя укусила?

— Никто меня не кусал, а веселиться особенно нечего. Радостей не предвижу.

— Вечером, после ужина, который раздавал Куликов (он был вроде повара и каптенармуса), мой Володя опять «соприкоснулся» с Куликовым.

— Слушай, Вольдемар, а ужин-то слабоват. Я б с удовольствием повторил его.

— Ничего, на сегодня обойдешься и без повторения, а на будущее посмотрим. Как поведешь себя. Может, и добавку получишь, а может, и по шее схлопочешь.

— Ну зачем же по шее? Уж лучше добавку. По шее мы и так наполучали. А ты знаешь, тезка, вот гляжу я на тебя — и вроде видел раньше тебя где-то. Уж не земляк ли ты мне? Ленинградец?!

— Не-ет, тезка, не земляк. Я из Новосибирска. Твой-то Ленинград — вот, почти рядом. На этой байдарке легко туда махнуть. За ночь можно к утру дома быть. До Невы тут рукой подать. Только на Неве-то на одном берегу русские, а на другом — немцы. До дома не доплывешь, да и домов-то сколько теперь там осталось? Бомбят ежедневно и из дальнобойных обстреливают. И чем только он держится, твой Ленинград? Ведь уже больше года в блокаде. Там у тебя кто остался-то?

— Да все остались. Мать, отец, жена. Всех оставил там, а сам в первые же дни войны оказался в тылу у немцев, да еще на острове Эйзель, как в мышеловке.

— Ну, не горюй, тезка. Все-таки ты почти дома, авось и до своих когда-нибудь доберешься. Только поменьше болтай об этом. К тебе эти два друга, Пурин и Резин, еще не прилипали?

 

— Особенно-то с ними не откровенничай, понял? — многозначительно сказал Куликов.

— Понял, понял, Володя! Это я с тобой разболтался. Чувствую — ты парень свой, на стукача не похож. Мы вот с Павлухой присмотрелись ко всем и хоть физиономисты и психологи молодые еще, но чутье пока не обманывало.

— Ну и слава Богу! Будьте поосторожней. Лучше о бабах трепи языком, я смотрю, он у тебя подвешен неплохо. Старайся не болтать о своих мыслях и чувствах. Язык-то ведь враг наш.

Несколько раз еще мы беседовали втроем, и с каждым разом беседы становились все более доверительными.

Была однажды довольно «доверительная» беседа у нас и с Пуриным и Резиным. Первым обратился к нам Пурин с просьбой помочь ему вытрясти хорошенько одеяла для немцев, обещав при этом подбросить хороших офицерских сигарет. Мы курили солдатские, качество которых, конечно, было хуже.

Покончив с одеялами, мы закурили и улеглись на траву. Тут же к нам присоединился и Резин.

— Хорош табачок у офицерских, правда? — начал Пурин, затягиваясь.

— Да! Не чета нашим, солдатским! — ответил Володя. — Вы, наверно, и паек-то употребляете, как и сигареты, офицерский. Вот по отходам видно: жестяные банки из-под шпрот, смальца, колбасного фарша и других вкусных вещей.

— А ты что, копаешься в мусорных свалках? Вроде бы уже не доходной, чтоб кусошничать по помойкам. Отъелся на германских харчах, зачем же кусошничаешь? — съязвил Резин и засмеялся, стараясь казаться дружелюбней.

— Нет, друг милый, — сказал Володя, — я не кусошничаю, да и доходным не успел стать. Перед войной у нас в Ленинграде, знаешь, какая жизнь была? Зайдешь в гастроном — и глаза разбегаются. Колбасы любые, икра черная, красная — сколько душе угодно. Стоит на прилавках в громадных судках — бери сколько хочешь. Тащи. Обжирайся. И никто не брал. Сыты были. А в плену не успел доходным стать. Друзья помогли перезимовать, а потом хороший человек Андрей Макарович вытащил из лагеря «на учебу». Вот теперь выучился, и буду действовать. А насчет отходов — нас немцы научили по отходам и отбросам узнавать очень многое. По отходам производства можно сказать, что за производство за высоким забором с колючей проволокой. Вот здесь по отходам вижу, чем ты кормишься, а по отбросам Вольдемара видно, чем он кормится. Разные отходы-то. У тебя все

 

баночки жестяные из-под деликатесов, а у Вольдемара бумажные обертки из-под эрзацев да солдатских концентратов. И почему до сих пор все валяется, захламляет нашу чудесную полянку, ведь фельдфебель давно приказал вырыть яму-помойку и, что нельзя сжечь, бросать туда.

— Не волнуйся, сынок! Сегодня как раз намечено все убрать. Мы никогда после своих хлопот на побережье не оставляем никаких следов. Так ты, оказывается, ленинградец? Уж тебе-то больше, чем кому-либо, интересно, чтоб все наши здесь хлопоты на Ладоге увенчались, в конце концов, всеобщими успехами, — сказал многозначительно Резин.

— Это как же тебя понять, батя? — с недоумением спросил Володя. — При чем тут наши хлопоты здесь, на Ладоге, что за всеобщие успехи и почему именно мне это интересно?

— Ладно, не прикидывайся непонимающим. Чего, не знаешь, что ль, зачем тебя сюда привезли? Зачем тренируетесь на байдарках? Вы должны разведать возможность десанта на советском побережье Ладоги, чтоб поскорей и с наименьшими потерями взять Ленинград. А всеобщие успехи? Разве не ясно? Германская армия уже на Волге. Сталинград почти полностью уничтожен. Вслед за ним возьмут Ленинград. Москва будет отрезана, а там и войне конец. А что ты ленинградец... Да разве ты не хочешь скорей попасть в Ленинград? Только не тайком, а как победитель, вместе с германской армией. А может быть, ты туда хочешь раньше попасть, на байдарке, да и нашего Вольдемара прихватить с собой? Вы все что-то втроем беседуете? Байдарка-то двухместная, втроем никак не доплывете.

— Ну, ты, батя, даешь! Это ты все сам придумал или тебе кто-то поручил такую беседу провести? И даже узнать, не собираюсь ли я махнуть в Ленинград до дома, да еще и Вольдемара прихватить! Во-первых, ты прав — байдарка на двоих человек, во-вторых, Вольдемару вашему и здесь неплохо. Ему бы только бабу надо, а то он только о них и говорит. Порассказал мне о таких похождениях, что ночью сны беспокойные снятся, а Павлуха, напарник мой, будит меня ночью и заставляет повернуться на другой бок и не лапать его во сне, как бабу. А в Ленинград, батенька мой, сейчас мне никак нельзя. Некоторых родных моих еще до войны забрали в НКВД, а появись я сейчас там, после отсутствия больше года, так уж точно ни мне, ни другим моим родственникам, кто уцелел еще, жизни не будет. Так что путь мой в Ленинград единственный — вместе с тобой и германской

 

армией. Да ты-то, наверно, не в Ленинград, а в Петрозаводск будешь устремляться, в финскую Карелию.

После такого разговора Пурин и Резин к нам особенно не «прилипали».

Вскоре нас с Володей и еще одну пару переодели в советскую форму, снабдили на несколько дней продуктами, обер-лейтенант Бах еще раз пояснил нам поставленную перед нами задачу, и едва солнце зашло за горизонт, как к нашему берегу причалил итальянский быстроходный и почти бесшумный торпедный катер, на который погрузили нас с нашими байдарками. Сделав прощальный круг около побережья, катер направился на юго-восток.

Примерно часа за три до нашей погрузки Володя Куликов, мимоходом прикуривая у меня, сказал:

— Минут через десять пойди в лесок, куда мы бегаем по утрам с подъема, и жди меня там. Сделай вид, что пошел в туалет, расстегни штаны. Постарайся быть один.

Через десять минут я направился в наш лесной туалет, который скрывался за густым кустарником, и буквально в ту же минуту, но совсем с другой стороны подошел Куликов. Оглянувшись быстро вокруг, он проговорил:

— Сегодня в ночь вас на байдарках перебросят. Что и как будете делать, принципиально решите сами, когда окажетесь совсем самостоятельными. Если решитесь махнуть совсем к своим — ни пуха, ни пера! Доберетесь до особого отдела, передайте в приморскую оперативную группу привет от «сибиряка». Если решите вернуться и получить потом более приличное, а может быть, и важное задание, возможно, встретимся в Хельсинки. Учтите — побережье минировано, не подорвитесь. Когда будете составлять отчет — рисуйте доты, дзоты, проволочные заграждения, но все это, мол, замаскировано зеленью, кустами и тому подобным — авиаразведке не видно. Понятно?!

— Понятно, Володя! Сработаем как надо. Эх, если б действительно втроем, а?

— Нет. Я пока работаю здесь. Так надо. Если кто спросит, видел ли меня здесь, скажи, что сидит с расстройством. Все! Иди. Ни пуха!

— К черту! — ответил я и вышел из-за кустов, на ходу застегивая штаны.

 

...Катер, на котором нас везли, первоначально шел полным ходом и курс его был параллелен берегу с правой стороны и не очень отдален от берега. Солнце уже давно скрылось. Стемнело.

 

Вдали справа стали видны ракетные вспышки. Мы приближались к линии фронта, которая проходила по Карельскому перешейку чуть севернее Сестрорецка до Ладожского озера. Когда катер поравнялся с линией фронта, курс резко изменился влево на восток — катер отдалялся от советского побережья. Километров через 20 курс опять изменился на прежний — мы опять шли параллельно берегу, но в значительном от него отдалении. Пройдя еще около 20 километров, катер резко повернул на юго-запад и пошел к берегу. Скорость была сбавлена, резко уменьшился шум мотора, движение стало почти беззвучным, все световые приборы потушены. Темный катер двигался в полной темноте. Вскоре он остановился, повернувшись правым бортом по направлению к берегу. Наша байдарка была спущена на воду. Сопровождавший капитана человек в штатском подошел к нам, сверил наши компасы со своим и показал по направлению к берегу:

— Берег там. Держитесь по компасу на запад. Здесь километров десять—пятнадцать. До рассвета легко доберетесь. Найдите прибрежье, чтоб было побольше камыша. С началом рассвета замаскируйтесь. Вперед! Ни пуха!

— К черту, к черту! — ответили мы и оттолкнулись от катера. Байдарка пошла в темноту на запад, к берегу.

Катер почти бесшумно двинулся в темноту на юг, где-то там он должен выбросить вторую пару, а может быть и не выбросить: ведь если какая-то пара «засыплется» и попадет в руки советских войск, то вполне возможно, что «засыпавшиеся» могут «расколоться» и сообщить о высадке другой пары, и тогда трудно будет сохраниться не пойманными.

Так однажды уже было. Повезли выбрасывать две пары, выбросили одну. Вторую вернули, объяснив неисправностью весла (оно действительно было сломано).

Больше часа мы гребли довольно интенсивно, потом передохнули несколько минут, всматриваясь вперед. Кругом вода и темнота, никаких звуков. Попробовали веслом достать дно. Дна нет. Где берег? Далеко ли? Близко? Проверив по компасу направление, двинулись не спеша, осторожно вперед. Минут через 10—15 еще остановились, прислушались. Никаких звуков. Посмотрели назад на восток — на водном горизонте появилась светло-розовая полоска — скоро начнет светать. Пошли вперед. Скорей бы берег. И вот через несколько минут далеко впереди появились очертания леса. Быстрей. И тише. Гребли осторожно. Пробуем веслом дно. Вот оно. Есть дно. Глубина 1,5—2 метра.

 

Осторожно. Берег видно. Лес. Сосны. Вдали, прямо перед нами, пологий, без растительности, покрытый камнями-валунами разной величины советский берег. Таким он тянется вправо от нас, на север. С левой стороны, на юге от нас, метров через сто видны осока и камыши. Поворачиваем влево — и через несколько минут мы уже в камышах. Раздвигая их, движемся потихоньку на юго-запад. Углубившись в камыши метров на сто, начинаем дном байдарки касаться выступающих на дне камней и через несколько метров натыкаемся на громадный камень. Около него по направлению к берегу — маленький островок. У камня он шире, а по направлению к берегу сходит на нет. Когда-то, много веков назад, этот камень был одиноким, но постепенно в бурную погоду (а Ладога бывает очень бурной) волны, откатываясь от берега, несли с собой песок и камешки, которые накатывались на этот большой камень и оседали на дно. Со временем образовался островок, на котором была уже и растительность. Вокруг островка возвышался камыш в человеческий рост. Лучшего места для нашей стоянки нельзя было и желать. Замаскировав байдарку и устроив из камыша подстилку, мы улеглись и стали ждать начала дня. Тишина. На востоке восходит солнце, а кругом безмолвие водного пространства. На западе — лес и отдаленный гомон птиц, которые приветствуют появление солнца и наступление нового дня. Пока только пение птиц. Других звуков — звуков человеческой жизни, человеческого присутствия — не слышно. Еще рано, 6 часов с минутами. Приподнявшись чуть-чуть над камышами и вглядевшись в берег, в глубину его, никаких следов человеческого пребывания не замечаем. Лежим, изредка перешептываясь, а в основном прислушиваясь.

— Ну, что делать, Павлуха? Дом-то близко. Немцы остались позади, наверно километров 60—80, а свои — рукой подать, километров 30—40. Это уже почти сам Ленинград, а люди-то русские — вот, наверно, где-то совсем близко.

— А что? Может, махнем, Володя?! Ведь не расстреляют сразу-то? Разберутся?! — полувопросительно ответил я.

— Разберу-у-утся, — протянул он, — конечно, разберутся! Солдаты, которые первые встретят, безусловно, стрелять не будут. Ты же не будешь стрелять или сопротивляться? Разбираться будут и особом отделе, теперь это называется ОКР СМЕРШ — отдел контрразведки «Смерть шпионам». Ты шпион немецкий, а они контрразведчики советские. Встретились. Друзья — правда?!

— Так ведь мы сами придем. Нас никто не ловил, сами пришли. За что расстреливать?!

 

— А с чем пришел-то? Принес чрезвычайно важные сведения? Чем мы их порадуем? Разве что привет от «сибиряка» — Вольдемара?! За привет спасибо скажут, безусловно. А за что расстреливать? Ну-ка пошевели мозгами — кто мы такие? Шпионы, изменники Родины. В военное время шпионов без суда и следствия — в расход. Понял?!

— Понял, понял. Ты, пожалуй, прав. Наши рассуждения о том, что мы хотим быть полезными Родине, слушать никто не будет. Посмеются только. А скорей всего, наша болтовня вызовет возмущение. Надо действительно являться к своим не с пустыми руками.

— Да, и кроме всего прочего, родных-то, где б они ни были... Нет, спешить не надо. На берегу вроде тихо, никого не заметно, и нас не видно. Торопиться нам некуда. Вот если с самолета, то, пожалуй, обнаружат. Надо улучшить маскировку камышом и зелеными ветками.

Весь этот первый день мы пролежали, не двигаясь с места, иногда приподнимаясь и присматриваясь к берегу. На берегу тоже все было спокойно. Ни людей, ни какого-нибудь движения не обнаруживалось.

Обсудив несколько раз всевозможные варианты нашего будущего, мы пришли к выводу: возвращаться в Красную Армию с пустыми руками неразумно. Необходимо продержаться здесь не менее трех суток, вернуться назад к немцам, сделать подробный отчет о тщательной разведке побережья, чем завоевать доверие и получить в дальнейшем такое задание, придя с которым можно на деле быть полезным.

В середине второго дня с севера на юг над озером ближе к берегу пролетела «рама» — немецкий самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189». Вскоре он развернулся и пошел назад — на юге послышалась стрельба, его начали обстреливать из зениток.

— Вовка! А «рама»-то неспроста здесь появилась. Наверно, фотографирует. Засечет и нас.

— Нет. Нас не видно. Камень лысый видно, а кругом камыш. Байдарка в камыше. Мы тоже камышом укрыты. Ну, а если и увидит — черт с ним. Мы днем и должны лежать.

К концу третьего дня погода изменилась, небо заволокло облаками, начал покрапывать дождичек. Темнота наступила раньше обычного. Все это было нам на руку. Раньше стемнеет — раньше отчалим, больше будет времени на обратный путь. Надо до рассвета уйти как можно дальше на север, чтоб причалить в глубоком тылу.

 

С середины ночи появился маленький ветерок. Он дул с востока, и в правый борт байдарки постоянно стала бить волна. Это было и ориентиром движения (волна справа), и сильным затруднением: хоть байдарка и затягивалась резиной нам до пояса, вода все-таки просачивалась внутрь и скапливалась на дне байдарки. Пришлось грести по очереди: один гребет, второй кружкой вычерпывает воду из байдарки, а это было очень неудобно и затруднительно.

Когда стало светать, мы обнаружили, что находимся в открытом море. Ладогу иногда называют и морем — штормы здесь бывают страшнее морских.

Для большей достоверности излагаемого и вообще всей обстановки, которая сложилась летом 1942 года под Ленинградом па Ладожском озере, мне хочется процитировать некоторые воспоминания командующего Ладожской военной флотилией вице-адмирала Виктора Сергеевича Черокова:

«Ладога! Озеро огромное — крупнейшее в Европе. Длина его с севера на юг — более 200 километров, ширина — почти 140 километров. Площадь озера — 18 400 квадратных километров. Наибольшая глубина — 230 метров. Климат мало отличается от ленинградского — мягкий, влажный, с малым числом ясных, дней. Вода пресная, исключительно прозрачная. Преобладает неустойчивая погода. Штормы возникают внезапно. Только задует ветер, по озеру уже бегут волны. Они могут достигать высоты 6 метров. Часты чуманы, сплошные и продолжительные, особенно в южной части озера.

Северное и северо-западное побережье Ладоги изрезано шхерами. Берега скалистые, высокие, а на юге, наоборот, низкие, пологие, во многих местах заболоченные; на подходах к ним много отмелей, усеянных валунами.

Немецко-фашистское командование готовилось в сентябре 1942 года предпринять новую попытку захватить Ленинград. Оно стремилось во что бы то ни стало добиться здесь успеха и тем самым отвлечь часть наших сил от Сталинграда. Противник перебрасывал в Ленинград свои части из Крыма и с центральных участков своего фронта. Убедившись, что одними воздушными налетами снабжение Ленинграда не прервать, наращивал свои военно-морские силы на Ладожском озере.

Первый сигнал об этом поступил от Заместителя Председателя Совнаркома СССР Анастаса Ивановича Микояна. Он предуп-

 

редил: из Италии на Ладогу перебрасывают торпедные катера. Будьте настороже.

Вскоре мы установили, что в район Лахденпохья прибыло четыре малых минных заградителя водоизмещением 16 тонн, скорость хода их — 26узлов. Они могут принять на борт четыре мины, вооружены пулеметами. Вслед за ними на озеро сухопутным путем стали поступать из портов Западной Европы самоходные десантные баржи-паромы «Зибель», названные по имени их конструктора полковника Зибеля. Раньше эти суда входили в «отряд вторжения», предназначавшийся для высадки на Британские острова. Теперь они перебрасывались для действий против советских войск.

Самоходные десантные баржи, или паромы, как их называли немцы, представляли собой два спаренных понтона, соединенных помостом, на котором стояла бронированная надстройка — командирская рубка. Каждый понтон состоял из девяти отдельных взаимозаменяемых секций, легко перевозимых по железной дороге. Секции были доставлены к берегу озера, где их соединили между собой болтами и спустили на воду. Длина десантной баржи — до 30 метров, осадка — около метра, скорость — 8—10 узлов. Делились они на тяжелые, легкие и транспортные. Из трех транспортных, доставленных на Ладожское озеро, две были оборудованы под мастерские. Тяжелая самоходная десантная баржа имела на вооружении три 88-миллиметровых орудия и два счетверенных 20-миллиметровых автомата. Легкая самоходная десантная баржа была вооружена 37-миллиметровым зенитным орудием, двумя счетверенными и двумя одноствольными 20-миллиметровыми автоматами. В командирской рубке находился дальномер и располагался пост управления огнем. Это были достаточно мощные корабли, но они обладали слабыми мореходными качествами, и выходить в озеро им разрешалось при силе ветра не более 5 баллов. По нашей оценке, каждая баржа могла принимать до двухсот десантников.

Из Италии направили на Ладогу четыре торпедных катера «MAS-527» новейшей постройки, имевших водоизмещение 20 тонн, мощность главного (авиационного) двигателя — 2000 лошадиных сил, скорость — 47 узлов, радиус действия — 300 миль. Катера имели на вооружении два торпедных аппарата, спаренный автомат и могли принимать на борт несколько мин.

Доставленные сухопутным путем по шоссейным дорогам в порт Штетин, катера были перегружены на транспорты и переброшены в Хельсинки, далее переведены на буксире по Финским

 

шхерам, Сайменскому каналу и по системе озер — на Ладожское озеро.

Наращивая силы на озере, маннергеймовская Финляндия прислала на Ладогу многочисленные разъездные катера, несколько небольших транспортов и торпедный катер. По некоторым данным, на озеро была переброшена финская подводная лодка, но нами она не была обнаружена.

Так, в 1942 году на Ладожском озере создалась объединенная немецко-итало-финская флотилия. Организационно озерные силы противника были разделены на две части: «морскую группу» и «восточную оперативную группу». Формально обе возглавлял финский полковник артиллерии Е.С. Иорвинен, подчиненный командующему германским Первым воздушным флотом генерал-полковнику Келлеру, на которого возлагались не только боевые действия в воздухе, но и комбинированные операции воздушных и военно-морских сил на Ладожском озере (кстати, экипажи десантных барж были укомплектованы личным составом войск противовоздушной обороны, входивших в военно-воздушные силы Германии). Фактически же использованием сил на озере руководил прибывший со своими десантными баржами полковник Зибель.

В «морскую группу» входили немецкие минные заградители под командованием капитана третьего ранга фон Ромма и четыре итальянских торпедных катера под командованием капитана третьего ранга Бианчини. «Восточная оперативная группа» насчитывала 30 самоходных барж и 2400 человек личного состава.

Для поддержки кораблей с воздуха выделялись авиационная группа специального назначения — 22 истребителя, 7 разведывательных самолетов и несколько транспортных самолетов Ю-52 с базированием на аэродромах Ладожского побережья.

Нашим авиационным разведчикам вскоре удалось установить пункты базирования вражеских кораблей. Они были рассредоточены в шхерах в районе Сортанлахти, Кексголъм, Кивисалъмы, Лахденпохъя и Сортавала. Стоянки их тщательно маскировались, прикрывались с воздуха истребителями. Данные воздушной разведки дополнили и экипажи морских охотников, выходивших к побережью, занятому противником, для высадки разведывательных групп. Моряки-разведчики уточнили состав вражеских сил и средств. Добытые ими «языки» отчасти раскрыли намерения противника на озере, сводившиеся в основном к нападению на наши коммуникации, минированию их, высадке десантов и уничтожению наших кораблей».

 

Позже, уже после войны, начальник Центральной военно-морской библиотеки полковник Николай Мокеевич Гречанюк помог мне отыскать сборник документов «Боевые действия итальянских кораблей на Ладожском озере в период Второй мировой войны». В нем приводится боевое донесение командира торпедного катера «MAS-527» лейтенанта Ренато Бекки. Вот выдержки из него:

«Время — 15 часов 40 минут. Я снимаюсь с якоря и направляюсь в Саунаниеми... Мне необходимо высадить двух разведчиков на побережье противника. На борту моего катера находится капитан-лейтенант финского военно-морского флота Херливи.

20 часов 15 минут... Я принимаю двух разведчиков в форме русских офицеров (ранее они были в плену у русских) и беру на буксир моторную шлюпку, на которой они пойдут к берегу противника...

Некоторое время спустя... три корабля противника открыли по нам пулеметно-пушечный огонь. В рубку нашего катера попал снаряд. Я продолжаю сближаться с противником. В наш катер снова попадает снаряд. Я приказываю открыть огонь из 20-миллиметрового автомата по кораблю, который я вначале пытался атаковать торпедами. Нами израсходовано девять обойм противотанковых и зенитных снарядов с трассирующими головками. Большая часть этих снарядов попала в цель.

В 3 часа 2 минуты... с дистанции 3000 метров под углом встречи 80 градусов выпускаю торпеду и сразу начинаю послезалповое маневрирование. Затем, поставив дымовую завесу, начинаю отрыв и отход от противника. Через некоторое время я слышу и вижу, что корабль, по которому мы выпустили торпеды, покрылся массой взметнувшейся вверх воды. Наш катер сильно подбросило. Торпедированный нами корабль противника тотчас же прекращает артиллерийский огонь. Я вижу, как он медленно погружается...

В 4 часа 00 минут я ложусь на курс в базу, одновременно даю радиограмму о потоплении корабля противника... Потопленным кораблем оказалась канонерская лодка типа «Вира». Это была одна из самых больших канонерских лодок на Ладожском озере».

Описывая свои выдуманные победы, итальянские моряки не скупились на красочные подробности. В том же сборнике при-

 

водится донесение командира торпедного катера «MAS-528» лей тенанта Алдо Бенвенуто:

«Дерзкой и решительной была операция, проведенная 28 августа катером «MAS-528» под командованием лейтенанта Бенвенуто (о себе он пишет в третьем лице. — В. Ч.). Она проводилась совместно с катером «MAS-527»...

28 августа, 00 часов 03 минуты. Катер «MAS-528» на расстоянии 3500 метров обнаруживает 2 корабля противника, идущие курсом 280 градусов...

00 часов 10 минут. Два обнаруженных ранее корабля противника оказались буксирами. Они буксировали баржу длиной около 70метров... Начинаем маневрировать для выхода в атаку на караван; намереваюсь выпустить по барже торпеду с установлением глубины хода торпеды 1 метр.

00 часов 50минут. «MAS-528»... с дистанции 500—600метров выпускает торпеду из аппарата левого борта. И через минуту можно было наблюдать, как баржа, в результате попадания торпеды объятая огромным пламенем, разлетается на куски. Это дает основание предположить, что баржа была частично нагружена боеприпасом».

...Здесь точно только время действий. Остальное — чистейшая выдумка. Действительно, в ту ночь неподалеку от банки Северная Головешка наш конвой обнаружил какие-то катера и, приняв их за свой дозор, дал запрос. Однако ответ был неправильный, и корабли открыли огонь. Неизвестные катера немедленно отвернули и, дав самый полный ход, скрылись в темноте.

Но любой фантазии приходит конец. Дальнейшие донесения итальянских офицеров полны разочарования:

«Последующие выходы катеров «MAS» были безуспешными, кораблей противника обнаружено не было. (Между тем движение на наших коммуникациях не прекращалось, конвои по большой трассе шли беспрерывно. — В. Ч.). Безрезультатными были также боевые походы совместно с немецкими вооруженными паромами, а также выходы для выполнения других задач... Выходов катеров на выполнение боевых заданий было очень много, но результатов весьма мало: один сторожевой катер противника, застигнутый на рассвете на близком расстоянии от побережья (200 метров), был потоплен огнем артиллерии береговой обороны; другой сторожевой катер получил повреждения от попада-

 

ния снарядов во время боя с нашим катером «MAS», но не затонул, обстреляна была также канонерская лодка».

Все-таки не выдержал бравый итальянец и в конце донесения снова нафантазировал! Ничего похожего не было. Наши сторожевые и бронекатера часто близко подходили к вражескому берегу для выявления огневых точек, высадки диверсионных или разведывательных групп и т. д. Случалось, что они подвергались обстрелу, но ни один за это время не получил никаких повреждений. Встречались они и с катерами противника, однако до серьезной схватки дело не доходило. Едва успевали наши корабли открыть огонь, как вражеские катера увеличивали ход и скрывались в темноте, а в дневное время они вообще избегали встреч с нами. Факты противоречили хвастливым заявлениям управления воздушного флота Германии, которому подчинялись все корабельные силы на Ладоге.

Но угроза нападения и десанта с объединенной немецко-итало-финской флотилии возрастала.

И вот в ночь на 22 октября 1942 года немецкое командование, с целью сорвать помощь блокированному Ленинграду, решило захватить остров Сухо, который прикрывает вход в Волховскую губу. Вблизи него пролегала большая советская трасса помощи Ленинграду, маяк на о. Сухо служил главным ориентиром этой трассы. Корабли объединенной вражеской флотилии шли строем фронта в два эшелона: впереди 14 десантных катеров, а за ними 24 самоходные десантные баржи. Противник имел огромное превосходство в силах: более сотни стволов артиллерии, из них 21 орудие калибром 88 милиметров.

В 7 часов 10 минут остров уже сотрясался от разрывов снарядов. В первые же минуты боя на острове загорелось маячное здание, были сбиты дальномер, антенна, выведена из строя радиостанция. Но сигнал о нападении был получен в первые же секунды боя. Штаб Ладожской флотилии сейчас же сообщил о нападении в штаб Краснознаменного Балтийского флота (КБФ) и в Генштаб Красной Армии, а поскольку вероятность нападения предполагалась давно, то были приняты немедленные меры всей Ладожской флотилией и воздушным флотом Ленинградского и Волховского фронтов под общим руководством генерала М.И. Самохина

В первый час боя немцам сопутствовал успех, » они уже высадились на остров, тем более что их поддерживала вражеская авиация.

Ожесточенные схватки на острове длились уже более часа, но, когда в бой вступили все корабли Ладожской флотилии, а с

 

воздуха стали атаковать летчики Ленинградского фронта, ведомые морским летчиком подполковником Ф.А. Морозовым, у немцев появилась растерянность, а затем и замешательство, после которого началось поспешное бегство.

Вскоре вражеские корабли, перестроившись в две кильватерные колонны, исчезли за горизонтом.

На следующий день Советское информбюро сообщило:

«22 октября до 30 десантных судов-барж и катеров под прикрытием авиации пытались высадить десант на один из наших островов па Ладожском озере. Силами гарнизона острова, наших кораблей и авиации КБФ десант противника был разгромлен. В результате уничтожено до 16 десантных судов противника и одно захвачено в плен. Н воздушных боях сбито 15 самолетов противника».

Так провалилась широко задуманная гитлеровцами десантная операция на Ладожском озере под кодовым названием «Базиль».

Вот какая обстановка была на Ладоге летом и осенью 1942 года.

...Итак, мы на байдарке в открытом море. Кругом нас безбрежное водное пространство. Берегов не видно. Солнце начинает появляться на водном горизонте справа от нас.

— Вовка! Мы идем уже более семи часов. Фронт давно прошли. Давай поворачивай на запад. Плыть тоже будет легче — волна и ветерок в спину.

Через два часа вдали показались вершины деревьев — это финский берег. Что ждет нас? Удастся ли убедить немцев, что мы дважды высаживались на советский берег, но он везде заминирован и покрыт проволочными заграждениями в три ряда?

Мы приналегли на весла. Берег приближался. Прямо перед нами был лес, а правее, километрах в десяти, виднелся довольно крупный населенный пункт, в центре которого возвышалась церковь, ярко поблескивая на солнце золотой маковкой. Посоветовавшись, мы решили идти в населенный пункт. Немцы в Финляндии были только в крупных населенных пунктах. На Побережье в большинстве своем располагались финские солдаты, а как они нас примут, неизвестно.

Байдарка шла параллельно берегу, примерно в четырехстах метрах от него. За ночь мы сильно устали, да и ладони наши были уже в крови. Сначала на них появились мозоли, затем мозоли сделались кровяными, а потом лопнули. До рассвета на мозоли внимания не обращали. Надо было скорей, скорей, а теперь, будучи уже уверенными, что мы в безопасности, скорость наша сильно убавилась, и боль стала ощутимой.

 

Когда до городка оставался примерно километр, вдруг с берега послышалась стрельба из автоматов и крики людей. Стреляли явно в нашу сторону, но пока поверху. Мы остановились. Я достал бинокль. На берегу было человек десять финских солдат. Они что-то кричали и жестами требовали плыть к ним. Мы подняли свои весла вертикально и помахали ими, потом повернули байдарку носом к берегу и быстро двинулись навстречу финнам.

Едва байдарка коснулась прибрежного песка, как несколько солдат бросились к нам и буквально вытащили нас из лодки, а остальные стояли на берегу с наставленными на нас автоматами.

— Диверсант! Диверсант! Пергеле сатана! (финское ругательство. — П.С.) Рус диверсант! — кричали они.

— Наин, найн! Нихт рус диверсант! — пытались объяснить мы. — Где ваш командир? Во ист официир?

— Руки, руки! Выше, вверх! — на плохом русском языке кричал один из них, а двое других быстро нас обыскивали, вытряхивая все из наших карманов на разостланную на земле палатку.

В это время послышался звук мотоцикла, и через минуту к нам подъехал мотоцикл с коляской, в которой сидел финский офицер.

Один из солдат, видно старший, подбежал к мотоциклу, отдал честь офицеру и что-то быстро проговорил по-фински. Офицер подошел к нам и строго с суровым выражением лица, спросил по-русски:

— Кто вы? Откуда?

— Дойче агенты. Абвер айне Ц. Возвращаемся с задания. Просим срочно доставить нас в немецкий штаб.

Офицер говорил по-русски плохо, но понимал, судя по всему, лучше.

— Карашо. Скоро. Скоро едем. Разберите и сложите байдарку. Сейчас телефонирую.

И отдав какие-то распоряжения солдатам, он сел в коляску и быстро уехал.

Отношение солдат к нам сразу изменилось. Они начали смеяться и шутить:

— О! рус Иван! Нихт диверсант, а мы хотел бум-бум стреляйт. Ай-яй-яй, ха-ха-хах!

Разобрав байдарку и сложив все наше имущество, мы сели и закурили. Вскоре на автомашине типа «джип» вернулся финский офицер и, забрав все наше имущество, с двумя финскими автоматчиками доставил нас в штаб финской войсковой части. Закрыв наши вещи в небольшом кабинете, нас повели в столовую-буфет, где накормили горячим солдатским завтраком.