НАЧАЛО РАДИОИГРЫ: СМЕРШ - АБВЕР

 

Минут через 30—40 майор вернулся, весело улыбаясь.

— Так вот, молодцы, завтра мы не поедем ни южнее, ни севернее Архангельска. Будем связываться непосредственно из этого дома.

Мы, разинув рты, с удивлением, вопросительно устремили свои взгляды на майора.

— Да, да, не удивляйтесь! Закройте рты. В этом доме на чердаке, под самой крышей имеется третий, так называемый резервный, законспирированный пока небольшой этаж, среди помещений которого имеется радиорубка с отличной антенной. Пока весь этот мини-этаж передается в ваше распоряжение с условием, чтобы сегодня же мы освободили эту комнату и кабинет, которые занимаем с капитаном. Это такое для нас удобство, все вместе и рядом. Автотранспорт не нужен, антенна постоянно готова к работе. Вот только бы услышали они нас. Необходимо подготовить разумное, реальное объяснение улучшения нашей работы. Может быть, это и не потребуется, но к этому надо быть готовыми. Целлариуса все интересует. Он разведчик старый и дотошный.

Давайте все переносить. Начальник АХО уже там. Работать здесь останутся трое — только радисты. Леша ваш завтра будет откомандирован в автобат АрхВО. Расставайтесь без грусти и печали. Это война. У вас пока все идет успешно. Вот только не подвела бы радиосвязь.

Радиосвязь не подвела. На следующий день в 19.00 мы только слушали. Передатчики даже не включали. День связи умышленно пропустили, давая понять, что подбираем место севернее города, усовершенствуем антенну и т. д.

В 19.00 после пропущенного дня, позывные радиоцентра в Финляндии снова, с хорошей слышимостью, зазвучали в эфире.

 

В 19.00 позывные центра прекратились. Он перешел на прием. Петя включил передачу и после своих позывных и сигнала «ССС» — то есть даю радиограмму, начал в эфир сыпать цифры, которые обозначали:

«Третий день пытаюсь связаться. Вас слышу нормально. Принял вашу радиограмму позавчера. Сейчас даю свою первую. Как слышите? ПБ».

В ответ Центр передал:

«Сегодня услышал вас впервые. Качество слышимости уточню следующем сеансе. Сообщите ваше обустройство, возможности начать реальную работу. Регламент сеансов пока прежний. Ускорьте знакомство надежными людьми водного порта. Поступление караванов союзной помощи, состав грузов по морю, железной дороге. Не маячьте важных ответственных местах группой. Для наблюдения выбирайте многолюдное время».

После окончания сеанса все мы в возбужденном состоянии поднялись со своих мест и сгруппировались около майора. Капитан поднялся, но остался стоять у своего стула. Первым заговорил майор:

— Итак, хлопцы, как говорят, «лиха беда начало», кажется, «пошло-поехало». Ну-ка, Петя, иди в нашу «канцелярию» и быстренько расшифруй.

После расшифровки майор прочитал вслух радиограмму и, усмехнувшись, заметил:

Эту радиограмму Целлариус не читал и ее составителю сделал бы втык. Многословная, да еще «учебная». Этим методам поведения и наблюдения надо учить в школах, а не в первой радиограмме, загружая и ее, и эфир. Правильно? — Глянул он на нас.

— Конечно! — чуть не хором ответили мы

— Так вот, готовьте ответ пока сами на послезавтра. Один день опять пропустим. Вы же еще не обустроены и каждый день не можете устанавливать связь. Так?

— Безусловно, — ответил Петя, — через день-то и то жирно. Без вас, товарищ майор, если б мы и добрались сами до Архангельска и пришли бы в штаб округа, когда-а-а бы что закрутилось? А уж если бы начали пытаться работать на Абвер, то, во-первых, передачи из леса ничего бы не дали. Ну, где создать такую радиорубку? А во-вторых, мы просто вскоре засыпались бы. Все это мы продумали еще в прошлом году.

 

— Правильно рассуждаешь, Петя! И продумали вы все правильно и хорошо. Идите готовьте ответ, а мы с капитаном кое о чем поговорим.

Мы пошли в свою «канцелярию» готовить ответ. Через полчаса ответ был готов, и мы не успели выйти из «канцелярии», как к нам вошли майор с капитаном.

— Ну, что подготовили?

— Да, вот, почитайте.

Майор прочитал, хмыкнул и передал капитану.

— Посмотри-ка, каково твое мнение?

Мое мнение таково: не «как» составлять, а «что» включать в радиограмму, а вот «что» сообщать, это уж буду я решать, и не по собственному желанию или капризу, а по указанию из Москвы. Здесь же я бы некоторые слова выбросил и заменил.

— Это интересно! Вы как считаете, ребята, капитан будет редактировать или вы сами? Смысл замечания капитана ясен. Есть лишние слова и некоторые надо заменить, чтобы радиограмма стала «умней». Я правильно говорю, капитан?

— В общем-то правильно. Мы, выходит, с первой же радиограммы начинаем дообучать разведчиков Абвера.

— Да какие они разведчики? Подумаешь, побыли 6—7 месяцев в школе Абвера и уже «разведчики»?! Разведчики учатся годами, упорно, настойчиво. У нас, в ГРУ, я не беру во внимание технических и вспомогательных работников, я говорю об основных работниках, занимающихся разведкой. Почти все они имеют двойное высшее образование. Сначала институт, работа по полученной специальности и, в силу разных обстоятельств, переход к нам, и всегда почти обучение в академии Генерального штаба, после которой каждый, окончивший ее, владеет двумя-тремя языками, а то и больше. Вот такого человека можно твердо назвать «разведчик», а этих хлопцев будем называть учениками разведчиков, то есть будущими разведчиками. Не возражаете, ученики?

— Нет, не возражаем, но что из нас получится трудно сказать. Языками мы пока владеем двумя: русским и... матерным. Немецкий не изучали, принципиально зная, что он нам не пригодится.

— Хорошо! Gut! Берите теперь свою радиограмму и выполняйте распоряжение капитана. Посмотрим, каковы вы ученики?!

Мы взяли свою радиограмму, которая гласила:

«Обустройство затруднено. Живем временно пересыльном пункте, ожидая будто начальства. Ежедневная связь невозможна, пока

 

опасно. Реальную работу постараемся ускорить, но желательно сначала скорей обустроиться, определиться. Боимся подозрительности наших документов. ПБ». = 230 знаков.

После нашей редакционной обработки радиограмма стала короче, а смысл будто сохранился:

«Обустройство затруднено. Живем пока пересыльном пункте. Ежедневная связь трудна, опасна. Работу ускорим, но надо обустроиться. Опасаемся подозрительности документов. П.Б.». = 141 знак.

Вот, посмотрите. Сократили на 30%. Смысл весь сохранился. Это в основном Петина работа. Он до войны окончил филфак и был корреспондентом, — пояснил я, — конечно не «правдинским» и не «известинским», а районным, сельскохозяйственным.

— Молодец, Петя! Уж не знаем, какой из тебя выйдет разведчик, но редактор уже получился. Смысл радиограммы не только сохранился, но и конкретизировался.

Майор еще раз прочитал оба варианта.

— Хорошо, молодцы! Вот так и дальше работайте. Капитан будет руководить и помогать. Все у вас должно пойти нормально. Я завтра улетаю. Вы завтра будете рассказывать все, что помните и знаете о школах Абвера, в которых вы обучались. Этими вопросами с вами будет заниматься старший лейтенант Рюмин и его люди. Вы его помните по встрече у начальника ОКР?

— Помним, помним, — весело заговорил Володя, — это который боится яда и любит сосать леденцы. Такой пухленький?

К предстоящему сеансу радиосвязи у нас все было готово, и поэтому весь следующий день мы были в распоряжении Рюмина. После завтрака мы с Лешей распрощались. Его направили в распоряжение автобатальона Архангельского ВО. Нас осталось трое.

Петю и Володю на беседу взяли два рюминских лейтенанта, а со мной начал заниматься сам Рюмин.

— Садитесь, пожалуйста, старший лейтенант, — начал Рюмин вежливым и каким-то приторно-сладковатым голосом, от звучания которого появлялось неприятное ощущение неискренности говорившего и лживости.

— Мы с вами зрительно уже знакомились у начальника ОКР, помните?

— Конечно, помню, вы тогда еще очень беспокоились о наличии среди нашего имущества яда, помните?

— Вот что значит разведчик! Каждую мелочь помнит!

 

— Нет, это не мелочь. Яд — это смерть. А мелочь... — я сделал паузу с неоконченной интонацией.

— А что мелочь? Вы фразу не договорили.

— Мелочь? Это леденцы. Это не смерть, а сладость, а их-то, к вашему сожалению, у нас не оказалось.

— Аи, да вы и дипломат еще. Ишь как разговор повели, Павел Петрович! Так ведь вас величать? Стефановский-Суздальский?

— Да, так.

— Ну, давайте знакомиться по-настоящему. Я — Рюмин Михаил Дмитриевич, начальник следственной части ОКР СМЕРШ АрхВо. Вам расшифровывать, надеюсь, не надо?

— Нет, Михаил Дмитриевич, не надо! Нам все в Абвере расшифровали. И знаете кто? Советский генерал-майор!

— Как советский генерал-майор? Откуда в Абвере советский генерал-майор? Что-то вы, видно, путаете, Павел Петрович.

— Ничего не путаю. Все это я вам расскажу. По хронологии. Вот вы не спросили еще, но, наверно, спросите — почему моя кличка-псевдоним «Суздальский»?

— Слушай, давай я не буду тебя величать по имени отчеству, у меня какое-то доверительное отношение к тебе, да и постарше я. Буду звать тебя «Павло». Не всегда, не везде. Здесь вот, в беседах с тобой. Один на один. При других это нельзя, не положено. Ты не возражаешь? — с заискивающей, влезающей в душу улыбкой как бы пропел «Миша» Дмитриевич.

— А чего возражать? Это совершенно естественно, раз у нас «доверительный» разговор. Я еще там, наверху, почувствовал доверительность, особенно после леденцов в Красном уголке.

— Ой, дипломат! Ладно, договорились. А как ты догадался, что меня должна интересовать твоя кличка «Суздальский»? Это действительно интересно, почему такая кличка? И как ты почувствовал, что я «должен» заинтересоваться?

— Почувствовал интуитивно. Знаете, есть такое, кроме пяти основных, шестое, дополнительное чувство — интуиция. Вот так, по интуиции, я и почувствовал, что вас будет интересовать все: моя жизнь, деятельность, особенно за последние 23 месяца с 22 июня 1941 года. Это вызвано спецификой вашей работы, выполняя которую, вы должны все узнать, до всего, как говорят, «докопаться» и все правильно зафиксировать, прокомментировать и определенным образом доложить начальству. Кроме специфики профессиональной работы, вы, как человек любознательный и любопытный, но не лукавый и не лютый, до всего

 

любите дойти, добраться своим умом. Я правильно понял вас, Михаил Дмитриевич?

— Не знаю, что тебе и ответить. В чем-то ты определенно прав, в чем-то, мне кажется, перехваливаешь меня. Непонятно только, когда и на основании чего ты уже составил обо мне определенное мнение, мы говорим с тобой первый раз. Мне это непонятно и удивительно.

— Михаил Дмитриевич, вот это шестое дополнительное чувство — интуиция, о котором мы с вами уже говорили, не у всех людей развито одинаково, у некоторых оно вообще отсутствует, у некоторых оно развито сильно. Я не знаю, насколько оно развито у меня, но я твердо знаю, что оно у меня есть и я не помню, чтобы она — интуиция — меня подводила, или, вернее говоря, обманывала. Но мы, кажется, отвлеклись, давайте вернемся к реальным делам нашей жизни — шпионским кличкам, правильно?

— Да, ты прав. Я вот тоже чувствую, что разговор у нас с тобой должен быть интересным и для меня полезным. Так почему ты взял себе псевдоним «Суздальский»? Сам или так решили немцы?

— Не сам и не немцы, а опять — советский генерал, но уже не майор, а лейтенант, комдив.

— Слушай, Павло, ты не свистишь мне? Ты и фамилии, и клички их знаешь?!

— Знаю, конечно. Я нарушу хронологию своего рассказа и удовлетворю ваше любопытство и недоверие сразу сейчас. Тот генерал-майор, комбриг, преподавал в первой моей разведшколе методы работы советских органов и как себя вести при встрече с ними. Эта школа одна из главных для обучения разведчиков из числа советских военно-пленных. Для своих, кадровых, у них особые, закрытые школы. Так вот, этот комбриг, татарин, по фамилии Салихов, по кличке «Османов». Видите — Османская империя, история!

Пока я это говорил, Рюмин быстро записывал.

— А «Суздальский» — тоже история. Русское древнее название города — Суздаль. Это мне порекомендовал комдив, который преподавал организацию советских войсковых частей, соединений, словом, военную разведку. Фамилия его Кашин. Кличка — «Калинин». Он вербовался из советских пленных в этой школе под Варшавой, в местечке Сулиевик. Преподавал военную разведку, но воспитательная суть его уроков сводилась к пробуждению у слушателей русского национального достоин-

 

ства, причем это подавалось в такой форме и такими фразами, что никак нельзя его упрекнуть в антинемецкой пропаганде. Комдив не простой человек, он офицер царской, а потом советской армии. Вместе с Рокоссовским, в звании комдива был репрессирован и освобожден Сталиным для подготовки армии к войне.

— Ай-яй-яй, какой хороший русский офицер, а сдался в плен, чтобы служить немцам, — с наигранным сожалением и насмешливой интонацией прогнусавил Рюмин.

— Нет, он не сам сдался, Михаил Дмитриевич. Вместе с ним попало в плен много и генералов, и полковников, уж не говоря о солдатах — весь Юго-Западный фронт в составе 5, 6, 12, 26, 37-й вместе с Киевским УР и моей 21-й армии. 600 тысяч человек! Командующий фронтом, герой Советского Союза, Кирпонос погиб в рукопашном бою. Это было почти на моих глазах, так как наш 334-й ОЗАД по сути охранял штаб фронта, открывая огонь только по немецким танкам и пехоте. Представляете, штаб фронта в рукопашном! Где это видано?! Но мы опять отвлеклись. Как вы думаете, Михаил Дмитриевич?

— Да, ты рассказываешь интересно, но, рассказывая, отвлекаешься от основной темы. Давай уточним только насчет клички «Суздальский», а потом начнем с самого начала твоей сознательной биографии, например, с окончания школы и т. д., постепенно, последовательно, хронологически. Понял?

— Да, так вот, насчет клички. Перед тем как идти на беседу к начальнику школы, на которой устанавливается и согласовывается кличка-псевдоним, мне довелось покурить и побеседовать вместе с комдивом Кашиным-Калининым. Особенность кличек в Варшавской школе состояла в том, что кличка должна обязательно начинаться с той буквы, с которой начинается и настоящая фамилия. Когда мы с ним довольно откровенно беседовали о своих судьбах, о прожитой жизни, моей короткой в 24 года и его продолжительной и сложной в 52 года, он мне сказал: «Есть на севере, недалече от Великого Новгорода, еще один древний город — Суздаль. О великом князе суздальском Всеволоде — Большое Гнездо упоминается еще в «Слове о полку Игореве». Так вот бери себе псевдоним «Суздальский» в честь древнего русского города Суздаль и будь истинно русским офицером. Понял?»

Так я стал Суздальским. Комдив не разговаривал «открытым» текстом, но подтекст его разговора был очень понятен, и большинство его собеседников, безусловно, оставались истинно рус-

 

скими. В данном случае вы, Михаил Дмитриевич, вероятно, убеждаетесь в этом и в том, что это его наставление передается в последующих беседах другим «заблуждающимся» русским или, в силу разных обстоятельств, попавшим в среду «заблудившихся». Вы меня понимаете, Михаил Дмитриевич? С комдивом я разговаривал один, а вы сейчас здесь беседуете с четырьмя, и хотя клички-фамилии у них не связаны с древними русскими городами, но, поверьте, все они истинно русские!

— Слушай, Павло Стефановский-Суздальский, ты до войны был уже таким «дипломатом» или в немецких разведшколах научился этому? По словам майора из ГРУ, ты ему рассказал, что учился в лесотехническом техникуме, там изучают лес, а не дипломатию и психологию. Когда же и где ты выучился этому?

— Да никакой нет у меня дипломатии, просто, как и советовал майор из ГРУ, я вам откровенно все рассказываю, но, действительно, отвлекаюсь. А кое-чему научился у преподавателей техникума, которые кроме специальных дисциплин преподавали историю, литературу и даже искусство. За три года учебы я пересмотрел все спектакли московских театров и проводил студенческие экскурсии во все московские и подмосковные музеи. Вот и все! Кроме того, я общался за свою недолгую жизнь с очень интересными людьми, как мужчинами, так и женщинами. Вот и вся моя дипломатия!

— Интересная, интересная жизнь! Такая еще небольшая, а уже интересная! — заключил Рюмин.

— Вы знаете, Михаил Дмитриевич, когда я поступал в училище к Мейерхольду, к заявлению требовалось приложить личный листок и автобиографию, а когда забирал документы, то заместительница Мейерхольда по училищу, Гольцева или Гельцер, не помню сейчас, сказала: «Знаете, Стефановский, биографию я вам не верну. Уж очень она интересно изложена, особенно детство. Не возражаешь?» Я пожал плечами и ответил: «Ну что ж, пусть биография будет у вас».

Рюмин посмотрел внимательно на меня вроде бы даже добреньким взглядом, перебросил языком во рту леденцовую конфетку из-под левой щеки под правую и сказал то ли уважительным, то ли предупредительным сладковатым с оскоминой голоском:

— Да, Павло, жизнь твоя интересна, не проста, и, видно, разговор у нас с тобой будет тоже интересен и далеко не прост.

И он был прав. Петя и Вовка буквально в три дня закончили свои рассказы, а я с Рюминым «беседовал» очень продолжитель-

 

но. Он слушал весьма внимательно, часто быстро-быстро что-то записывал, а иногда задавал такой, будто незначительный, вопросик, который явно провоцировал на нежелательную откровенность.

В 19.00 следующего дня состоялась очередная связь с финско-немецким радиоцентром. Получив позывные центра, звучавшие ровно 60 секунд, мы сейчас же включили передатчик и отстучали морзе-ключом цифры своей радиограммы, которая была приготовлена еще с московским майором и гласила:

«Обустройство затруднено. Живем пока в пересыльном пункте. Ежедневная связь трудна, опасна. Работу ускорим, но надо обустроиться. Опасаемся подозрительности документов. В. Б.».

После нашего «Как слышите? Прием» центр нам передал:

«Слышу нормально. Регламент: понедельник, пятница, часы те же. Старайтесь скорей выполнять нашу первую радиограмму. Как слышите? Прием».

Мы сейчас же условными знаками отстучали: «Слышу нормально. Кончаю».

Работали коротко. Быстро. Начинается стабильность. Надо выполнять № 1. Дело за капитаном — что давать?

Расшифровав полученную радиограмму, мы дали ее капитану и спросили:

— Что будем давать в следующую передачу?

— Не волнуйтесь, ребята. Сегодня вторник, согласно дан ному из центра графику следующая связь в пятницу, то есть через трое суток. Я сегодня дам в Москву результаты сегодняшней связи и попрошу, чтобы в пятницу утром мне дали данные для передачи, которые соответствовали бы последним событиям морского пути, с необходимыми коррективами Генштаба. Все будет, как говорят наши союзники, о'кей! Целлариус будет доволен и, вероятно, даст вам какие-нибудь дополнения к заданию.

В пятницу связь работала еще стабильнее. На его позывные мы сразу дали подготовленную капитаном радиограмму:

«Порт Полярный в Баренцевом море принимает подлодки Владивостока Тихого океана. По состоянию с начала июня прибыли четыре «Л-14», «Л-15» и другие. Архангельск на Юг отгружает по желдороге танки английские — 25, автомашины «студебеккер» — 40. 25-я СД в Молотовске разгружает корабли продуктами, одно-

 

временно готовит ударный полк освобожденных, уголовников. Место назначения уточним. ПС».

Приняв нашу радиограмму, немецкий центр в Финляндии сразу же передал нам свою:

«Слышимость почти нормальная, желательно улучшить, подумайте сами на месте, форсируйте знакомство на водном железнодорожном транспорте, но осторожно, возможна частичная откровенность при полной уверенности, документы старайтесь не предъявлять. Жду работу».

После расшифровки капитан внимательно прочитал ее, подумал и спросил:

— Так, как вы думаете, все идет нормально? Документов своих Целлариус сам опасается, раз рекомендует «не предъявлять». А вот кое-что объяснил... Нет ли у вас интуитивного чувства, что в этом центре нет полного доверия вам? Все-таки в его радиограммах мне кое-что не нравится, есть какая-то, хоть и едва заметная, но нервозность.

Я поспешил ответить, чтобы Петя и Володя не проговорились о последнем совете Целлариуса, хотя мы между собой еще в лесу об этом условились.

— Вы знаете, товарищ капитан, мне думается, я даже в этом уверен, что в центре все о'кей, как вы выразились. Центр — это передающий этап. Там никто ничего не знает и не делает что-то самостоятельно. Он и не может знать содержания радиограмм, так как у нас у каждого свой шифр, и в Финляндии никто наших шифров не знает. Они только у личного шифровальщика Целлариуса, а центр только принимает группы цифр и передает их и к нам, и от нас, и к Целлариусу, и от него. И еще мне думается, что если он что-то заподозрит, то в его радиограммах мы сразу почувствуем это. Идет пока все нормально. Связь стабилизируется. Вы уже сказали, что Целлариус будет доволен, а после сегодняшней радиограммы — наверняка! Надо только, чтобы Москва вам давала хороший материал, который соответствовал бы реальной действительности, с определенными коррективами, и при проверке немцами не вызывал бы у них сомнений и подозрительности.

— Насчет «материала» не волнуйтесь. Здесь тоже все о'кей! — уверенно сказал капитан.

— Ну, а если Целлариус «заподозрит» и не будет уверен в нашей работе — пусть подозревает. Это его дело. Кто кого перехитрит? Абвер или СМЕРШ? Я теперь не сомневаюсь. Жалко

 

только, что из-за бюрократа в штабе пограничного отряда потеряно 5 дней. Но все встанет на свои места. Судя по тому материалу, который мы только что передали, все наши радиограммы будут для немцев важными и желанными.

Пропустив очередной сеанс радиосвязи как бы в доказательство трудностей работы, мы подготовили нашу четвертую радиограмму, которая гласила:

«По требованию Рокоссовского в 25-ю СД города Молотовска формируются два особых ударных полка освобожденных уголовников. Пока они отъедаются на разгрузке продуктов союзников, после чего боевую подготовку будут проводить офицеры Рокоссовского. Пункт назначения уточним. ПС».

В назначенное время установив связь, мы передали свою радиограмму. В ответ получили следующую радиограмму:

«Третью радиограмму благодарим. Уточните место назначения уголовников. Особенно важно поступление подлодок Дальнего востока. Чем занимается Алексей? Радиопередачах работать двоим, остальным усиленно собирать материалы. Почему пропустили сеанс?»

После расшифровки капитан рассердился и усмехнулся:

— Ишь, недовольны — почему пропустили? Ну, вот скажите по-честному, ребята, если бы вы задумали на Целлариуса работать по правде, смогли бы вы вообще работать и дать этот материал, который уже дали?

— Да, вообще говоря, — заметил Петя, — у нас вся затея лопнула бы в первые несколько дней. Кроме того, связь-то не получилась ведь.

— А у меня есть опасение, — заметил я, — не покажется ли Целлариусу подозрительным, что все у нас пошло так хорошо и сведения вдруг откуда-то узнали ценные?

— Петя, пожалуй, более прав. Связь-то пошла не из леса. Она вообще могла не состояться, и действительно лопнуло бы ваше задание. А вот насчет источников сведений? Вы хоть и считаетесь «разведчиками», но опыта настоящего у вас еще нет. Теперь поговорим об уголовниках. Немцы их, видно, побаиваются. Где они будут действовать? Это их интересует. Уголовники, да еще под командованием Рокоссовского, который с ними общался в лагерях, могут стать страшной, непредсказуемой ударной силой. Они же все не просто находчивые и часто смелые, но большинство их очень хитроумные, особенно, если дело коснется фрон-

 

товой разведки, где необходима моментальная смекалка. А как о них узнали? Да легко можно узнать — в любой пивнушке, а их в Архангельске порядочно, стоит только выпить с ними или с кем-нибудь одним, и все будет известно. И о подводных лодках с ДВК почти то же самое, а именно — моряки этих лодок, чтобы оказаться в Белом море, преодолели 17 000 миль, через три океана и девять разных морей, пробыв в водах 2200 часов, то есть больше трех месяцев. Они, конечно, устали за столь длительное время и очень соскучились по берегу, где можно спокойно отдохнуть и отвлечься.

Моряков будут отпускать на берег, пока лодки приводятся в порядок, после такого перехода с ДВК на Север. И в пивных они будут часто разговорчивы и откровенны. Вот так, в общем довольно просто, можно получить интересные и важные сведения. Вы согласны? Видимо, это и придется потом объяснить именно так, если Целлариус заинтересуется «источниками» сведений.

Беседы с Рюминым продолжались успешно. Я рассказывал ему разные подробности своего пребывания в плену. Он упирал на сведения о людях, уточнял, с кем был как-то знаком, общался, просил называть их фамилии, имена и отчества.

Однажды он с утра предупредил, чтобы мы к 12-ти часам были хорошо выбриты, привели себя в полный порядок и были готовы к встрече с начальником ОКР СМЕРШ, с которым, возможно, будет кто-то еще.

Капитан наш тоже подтвердил это распоряжение, а когда мы стали интересоваться и расспрашивать, он не очень уверенно сказал:

— Я сам толком не знаю, кто еще будет. Но весь отдел тщательно убирается, чистится, словом готовится, как к Октябрьским праздникам.

В 11.55 Рюмин с капитаном поднялись к нам на третий этаж под крышей, в нашу «канцелярию», где мы составляли и шифровали радиограммы. Осмотрели нас со всех сторон, и мы все вместе спустились на второй этаж в кабинет начальника ОКР.

Рюмин открыл первую дверь и, приоткрыв вторую, заговорил таким подобострастным, таким вкрадчивым льстивым голоском:

— Разрешите, товарищ начальник?

— Да, да, входите! — послышался громкий властный, как-то по-особому требовательный голос, ослушаться которого, вероятно, никому не положено, не только здесь, в Архангельске, но и во всем Союзе ССР.

— Садитесь, кому где нравится.

 

Человек в кабинете показал на обе стороны длинного стола, присоединенного торцом к большому дубовому столу, за которым в центре сидел сам. По обе стороны от него сидели начальник ОКР Головлев и его заместитель Мартыненко.

Мы сели по одну сторону, Рюмин и капитан по другую, против нас.

Головлев был среднего роста, Мартыненко крупный и располневший, а новый «высокий начальник» выглядел прямо чуть не великаном. Широкоплечий, спортивный, жировые накопления, чувствуется, совершенно отсутствуют, шея короткая, крепкая, а голова на ней сидит крепко, как у римских гладиаторов. Черные волосы тщательно зачесаны, и если бы не постоянно двигающиеся желваки на скулах и какой-то пронизывающий недобрый взгляд очень внимательных глаз — лицо было бы даже симпатичным, но эти желваки и особенно колючие глаза уничтожали всякую симпатию.

— Ну что, орлы, это вы требовали транспорт, чтобы вас доставили в Архангельск?

— Да, пятеро суток потеряли, — поспешил ответить Петя, — но теперь все утряслось и связь стабилизируется.

— Капитан мне уже рассказал и ввел в курс всех ваших дел. Скажите, ребята, а когда и как возникла у вас впервые мысль действовать так, как вы действовали после приземления. Сразу после приземления, или в самолете, или еще в Финляндии перед вылетом?

— Еще раньше, товарищ... простите мы не знаем ни звания вашего, ни имени и отчества, — поспешил я, чтобы самому вести разговор и узнать, кто же это такой важный.

— Неважно вам мое звание, а зовут меня Виктор Семенович. Так можете и обращаться. Так когда же раньше... старший лейтенант?

— А сразу, как только организовалась наша группа. Правда, сначала мы это обсудили с Володей Борисовым, а потом пообщались с остальными. Мнение у всех оказалось единым перед выброской 22 мая этого года. Мы только боялись, не выбросили бы нас в таком месте, где уже действует немецкая группа Абвера, которая встретит нас на земле.

— Ну и что бы тогда было? — прямо уцепился за эту мысль Виктор Семенович, подавшись вперед всей своей могучей фигурой.

— Что? Война. Не сразу только, так как выстрелов не должно быть. Мы этот вариант предусматривали и роли, примерно, распределили. Но все зависело от обстоятельств: вся ли группа

 

встречающих здесь или кто-то находится на «базе», где «база»? Сколько человек в группе? Кто старший? Сколько радистов и кто конкретно? Сколько времени работают? Регламент связи? Как должны подтвердить благополучную встречу? Только после выяснения всех этих вопросов можно было бы принимать решение. Какое? Опять-таки в зависимости от количества человек в группе (это одно из главных). Если их всего двое — оглушить, как живую рыбу в магазине перед продажей. Связать руки хорошенько и к «вам». И уж тут все произошло бы в первые же сутки. Ждать транспорта не пришлось бы. А если вдруг их тоже четверо, все было бы сложнее. Вероятнее всего, пришлось бы прибегнуть к кровопролитию, может быть, и с помощью огнестрельного оружия. В первые день-два вперед бы обсуждали как действовать дальше, а если у них уже связь стабильна — подтвердили бы благополучие и они, и мы, а потом начались бы «боевые действия».

— И вы все это предусматривали и обсуждали, находясь в школах у Целлариуса? — с некоторой язвительностью спросил Виктор Семенович.

— Не все и не сразу. С Володей мы давно все обдумали и обсудили, потом Петя был посвящен в нашу идею и с радостью принял ее, ну, а Леша — он послушный исполнитель и мечтал во сне и наяву — скорей бы «перелететь».

— Между прочим, Виктор Семенович, — продолжал я, — почти все это и многое другое уже зафиксировано в записях старшим лейтенантом Рюминым во время наших бесед, которые рекомендовал провести майор из ГРУ.

— Да, он мне предоставил копию докладной своему начальнику ГРУ. Там довольно подробно изложено о всех ваших делах здесь и до перелета. Он изрядно помог вам?

— Не то слово, изрядно! Отлично помог! Я не представляю, что бы мы делали без него, а с ним сразу как-то все организовалось, упорядочилось, стабилизировалось. Радиосвязь он ускорил, и теперь она идет нормально. Обменялись с немецким центром уже четырьмя радиограммами. Именно он предложил Рюмину проводить беседы и делать записи, они идут очень успешно и плодотворно.

— Рюмин, — обратился строго Виктор Семенович, — подтверждаете?

— Так точно, Виктор Семенович, подтверждаю! — угодливо, чуть не запел Рюмин, вскочив и вытянувшись по стойке смирно. — Майор из Москвы как в воду глядел, все, что я наметил

 

своим планом работы с этой группой, он изложил в своих советах и наставлениях. Конечно, опыт у него громаднейший, и масштабы работ совсем другие, чем у нас, северных провинциалов. Нам учиться и учиться надо, чтобы дорасти до таких, как он.

— Вот и учись, учись хорошенько, глядишь, и вырастешь. Материалы-то у тебя есть для меня подготовленные? — строго, но с насмешкой спросил Виктор Семенович.

— Так точно, Виктор Семенович, ночи не спал, а все дневные записи привел в надлежащий вид. Когда прикажете вам вручить то, что на сегодняшний день готово?

— Головлев ознакомлен?

— Так точно! Товарищ начальник ОКР все прочитал и завизировал. Себе оставил копии.

— Я пришлю потом адъютанта. Передашь ему. Да что ты все стоишь? В ногах правды нет. Знаешь это? Сядь! Хочу кое-что спросить и кое-что посоветовать. Первое, где эти орлы живут, спят, обедают?

— Мы им отвели почти весь третий этаж под крышей, — ответил Головлев, — там у них и радиорубка, и канцелярия, где они зашифровывают и расшифровывают радиограммы, там и комната-спальня. У капитана там же отдельный небольшой ка-бинетик-спальня с городским и внутренним телефоном. Питаются в нашей столовой на первом этаже.

— Второе, у вас один парадный, главный вход и выход в ОКР или есть запасной, не видный с проспекта? Они в город выходят через главный?

— Первые несколько дней, примерно 3—4 дня, они из Отдела выходили всего два раза через запасной и сразу в автобус, когда пробовали установить связь в полевых, вернее, лесных условиях, но так как связь не получалась там, мы предоставили им нашу, законсервированную пока, радиорубку, и связь пошла. Тогда они и поселились там же, а до этого жили во внутренней «Гостинице» областного управления. С утра мы их привозили и на ночь отвозили на автобусе. Все это время они были сильно загружены. То работают с капитаном, то с Рюминым. В свободное время читают, книг разных у них в комнате теперь много. Один раз днем, с нашими молодыми ребятами и девушками, на автобусе ездили в кино.

— Капитан, а как обстоит дело с материалом для радиограмм?

— В полном порядке, Виктор Семенович, нормально. Почти ежедневно имею связь с Генштабом. Обеспечен на 2—3 сеанса

 

вперед. Полученные от немцев радиограммы своим кодом передаю сразу же в Генштаб.

— Что ж, хорошо! Не напрасно я перед Черным морем решил полететь на Белое море, к вам. Советовать почти нечего. Видно, майор ГРУ поработал с вами, но кое-что скажу. Первое: установите наблюдение со стороны, лучше даже с разных сторон, не фотографирует ли кто ваш парадный подъезд, когда в него входят и выходят утром и вечером к началу работы и после работы. Это надо тщательно делать примерно 2—3 недели. Целлариус — волк Абвера изощренный. Если он что-то заподозрит, не успокоится, пока не убедится. Физиономии основного состава он, наверно, давно имеет, как и мы имеем фотографии почти всех его основных сотрудников. Это давно уже практикуется в разведках государств. Если среди ваших физиономий ему вдруг покажут личики этих ребят, то мы с ним будем иметь двойную игру, которая тоже дает до некоторой степени определенную информацию.

Далее, желательно, чтобы эти ребята появлялись в городе, на рынках, вокзале, в порту, кинотеатрах, на танцплощадках (с вашими девушками, конечно), но непременно под вашим наблюдением. Если кто-то вдруг ими заинтересуется, тогда сами понимаете, надо задержать и проверить хорошенько этих людей. Лучше это делать в воскресенье и особенно сейчас, в первый месяц пребывания, когда возникновение такой ситуации наиболее вероятно. Дальнейшая жизнь покажет, что делать. При необходимости контактируйте с областным управлением. Я с начальником уже разговаривал. Он всегда окажет необходимую помощь и поддержку, но это при определенной необходимости. Лучше работать самостоятельно, чтобы было больше доверия, и всегда помните простую истину — «доверяй, но проверяй!». Я всегда помню девиз Карла Маркса «Подвергай все сомнению». Он помогает мне узнать правду.

Абакумов посмотрел на присутствующих, быстро-быстро обвел несколько раз всех своим необычным взглядом, в котором чувствовалось и любопытство, и ясность ума, и в глубине этих глаз невольно видна была явная подозрительность и угроза. Глаза выражали множество оттенков его своеобразного характера, но иногда буквально на одну—две секунды они теряли все оттенки, становились совершенно обезличенными, выражая только беспощадность и жесткость. В эти секунды он становился страшным.

 

— Капитан, останьтесь, остальные свободны! — скомандовал Виктор Семенович и обратился к Головлеву, разговаривая полу шепотом.

Выйдя из кабинета, Рюмин пошел с нами на третий этаж и, когда мы сели, он встал посреди комнаты и торжественно спросил:

— Ну что, орлы? — подражая начальнику, обратился к нам Рюмин. — Так вас назвал Виктор Семенович. Понравился он вам? Знаете, кто он?

На лице Рюмина было такое торжественное выражение, словно он только что причастился в Храме Божьем и на него, безгрешного теперь снизошла благодать.

— По званию, наверно, генерал, — с раздумьем начал рассуждать Володя, — а по должности, ну, не меньше заместителя наркома.

— Нет, — возразил Петя, — заместитель наркома не может обладать такой властностью, такой уверенностью. По-моему, он не менее, как нарком. Правда, наркомы тоже бывают разные: нарком коммунального хозяйства или нарком обороны. У первого — каких-нибудь три—четыре заместителя, а у второго — десять! Да все десять — генералы!

— А мне кажется, — вступил и я в дискуссию о высоком начальнике, — что Виктор Семенович не только не заместитель наркома, но гораздо выше и важнее очень многих наркомов, которых у нас в стране не менее пятидесяти. Перед Виктором Семеновичем Головлев стоит почти по стойке «смирно». Головлев — начальник ОКР военного округа, военных округов у нас в Союзе около пятнадцати, и все пятнадцать перед ним будут стоять по стойке «смирно», следовательно, Виктор Семенович, если не начальник всех контрразведок страны, то не меньше первого зама. Сейчас Михаил Дмитриевич все наши рассуждения и предположения легко разрешит. Правда, Михаил Дмитриевич?

—Ну, ты, Павло, и аналитик. Ишь как все разложил по полочкам. Но ты прав — Виктор Семенович Абакумов, действительно, если не начальник всех контрразведок СССР, то уж не меньше первого заместителя. Наша военная контрразведка СМЕРШ и мы на месте еще не знаем точно всех руководителей, но что Виктор Семенович один из них, это уж точно, и что он важнее многих наркомов, ты тоже прав, разве только за исключением наркомов обороны, Госбезопасности да иностранных дел. Он один в стране обладает обширной, разнообразной, совершенно секретной информацией и, вероятно, иногда докладывает важнейшие ее вопросы лично товарищу Сталину,- получая

 

от него, также лично, особо важные и совершенно секретные распоряжения и приказы.

Вот кто такой Виктор Семенович!

Я мечтал бы работать под его личным руководством и душу свою вывернул бы наизнанку, чтобы выполнить его распоряжения.

Ладно! Соедините ваши челюсти и дышите глубже, а то, я вижу, у вас дыхание перехватило. Пойду еще кое-что приготовлю для Виктора Семеновича. Отдыхайте пока. Капитан к вам скоро, вероятно, поднимется.

Прошло не больше 30 минут, и капитан поднялся на наш этаж, зашел в свой кабинетик, взял текст для следующей радиограммы и предложил «отредактировать» и зашифровать.

Текст ее составлен так, что наша «редакция» была совершенно излишней:

«Алексей сбежал, оставил записку, подался в родные края, взял много денег. Работать вдвоем трудно, третий необходим дозорный. Наблюдение, комендантский час стал строже, полярный прибыл с востока на «Л-15, 16, 20, 212» «С-53, 54, 55, 56». Ожидается очередной конвой «PQ» в конце июня. Одновременно готовится возвратный конвой «QP», груженый лесоматериалом. Точное время отплытия пока неизвестно, в дальнейшем уточним. Военно-морская оперативная связь «берег—подлодка» увеличена вдвое, теперь восемь пятиминутных сеансов в сутки. В. Б.».

Через 1—2 секунды немецко-финский радиоцентр передал нам очередную радиограмму:

«Уточните подробности боевого обеспечения подлодок ДВК, укомплектованность личным составом, сроками службы матросов, офицеров. Охарактеризуйте источники ваших сведений, сообщите свое местожительство. Действуйте активнее».

После расшифровки, капитан опять с усмешкой заметил: — Начинает командовать и требует подробности источников, проживания. Мне это не очень нравится. Ладно. Подумаем и что-нибудь придумаем.

По совету Виктора Семеновича нас разместили по квартирам. Петю с Володей поселили в двухкомнатной квартире недалеко от ОКР, у какого-то одинокого пенсионера, бывшего работника НКВД, вышедшего на пенсию по выслуге лет досрочно. Мне дали маленькую комнатку в доме из трех комнат, где проживал с женой бывший прокурор района. В кино мы ходили с девушками из ОКР, с которыми отношения у нас были очень друже-

 

любные. У Пети, он по годам был старше нас с Вовкой на три года, отношения дружелюбные перешли даже в интимные, но для всех, кроме нас двоих, они были «совершенно секретными». Девушки эти просветили нас, объяснив, что квартиры, в которых мы проживаем, «секретные», и о каждом нашем поступке приносят еженедельные «докладные», где описан каждый наш день, насколько он известен «квартиросдатчикам».

Ко мне был прикреплен старший лейтенант Борис Клебанов, очень умный и способный еврей, родители которого оказались в первые же дни войны «под немцем», как он выражался, и о них он ничего не знал. Борис окончил военно-политическое училище и как способный, артистичный, начитанный и музыкальный человек был взят в органы. Он имел очень приличную семиструнную гитару ленинградской фабрики Луначарского. После знакомства у заместителя начальника Мартыненко, мы быстро и легко «сошлись». Знакомил нас Мартыненко с определенной целью и сразу поставил «задачу»: если меня вдруг встретят неизвестные и заговорят со мной, я должен из левого кармана брюк взять ярко-розовый платок и «усиленно» сморкаться, если я увижу «знакомого» по школам «Абвера», то из правого кармана вынимаю ярко-зеленый платок и опять «сморкаюсь». Мы с Борисом обошли и объездили много объектов Архангельского ВО, где бывают скопления военнослужащих: вокзалы, пристани, рынки, кинотеатры, военные госпитали, больницы, пересыльные военные пункты, столовые городские и в военных частях и городках, вечерние гуляния в парках, танцплощадки, гостиницы, дома колхозников (где ночуют и не колхозники), пивные и рестораны. И Борису, и мне это задание, эта работа очень нравились, но... «сморкаться»... пришлось только один раз, в зеленый платок, который остался в общем-то... почти чистым.

Произошло это на вокзале в городе Вологда. Мы ждали прибытия военного эшелона, момента, когда солдаты побегут с котелками за кипятком, просто за водой, в буфет, в ресторан. Кто куда. Перрон будет кишеть военными, как муравейник муравьями — тот сюда, этот туда, все в движении. Смотреть надо быстро, внимательно, сосредоточенно, не отвлекаясь. Узнавать — вспоминать, узнавать — вспоминать.

А сейчас, пока эшелон не прибыл, перрон почти пустой. Два носильщика в белых фартуках с блестящими медными бляхами с номерами, сами не понимают, зачем они вышли на перрон. Эшелон-то воинский, не пассажирский состав «Москва — Архангельск». Работы им не будет. Будут только вопросы:

 

— Где вода? Где кипяток? Где буфет? Где туалет? Всем и не ответишь. Но пока тишина. Отдельные паровозные гудки, сигналы рожка стрелочника, да запах железнодорожный — дыма паровозного.

Но... вышли, закурили козью ножку с махоркой, перекинулись неопределенными фразами.

Носильщики почесали затылки, сплюнули на перрон и лениво вошли в вокзал. Из вокзала же вышел военный. Спокойно. Не спеша. Оглядел весь перрон и также спокойно, не спеша, вразвалочку двинулся в противоположную от меня сторону. В походке и его фигуре мне показалось что-то знакомое. Надо увидеть лицо, физиономию, глаза. Я надел большие роговые очки с простыми толстыми стеклами. Мои глаза плохо видны, а я вижу хорошо. Пошел медленно за ним. За мной в 25—30 метрах медленно идет Борис. Не доходя до конца перрона, он остановился. Посмотрел в небо, налево, направо. Я тоже остановился, развернул газету на весь разворот, углубился в нее, но поверх очков и газеты все хорошо вижу. Мое лицо скрыто газетой. Военный, постояв несколько секунд, пошел назад, на меня. Да, лицо знакомо! Орехов Серега. Месяц жили в школе Абвера Гумнамыза. Он прошел мимо меня, не обращая внимания на очкарика с газетой. Борис стоял против входа в вокзал. Я сморкался в зеленоватый платок, помахивая им. Борис нагнулся к своей коленке, ощупывая ее. Что случилось? Когда Серега поравнялся с ним, Борис протянул к нему руку и, прихрамывая, опершись на плечо Сереги, вошел с ним в здание вокзала.

Я ускорил шаг. Что произошло? Действительно хромает или «спектакль» с просьбой о помощи? Куда пойдут в вокзале? Направо — медпункт. Налево — комендатура. Пошли налево. Я следом за ними. Постоял 30 секунд, вхожу. Борис очень дружелюбно беседует с лейтенантом. Они давно знакомы. Серега сидит на лавке в стороне. Я вопросительно взглянул на Бориса.

— Удивляешься? — спросил он. — Не удивляйся, мы давно знакомы. Шеф у нас с ним один — подполковник Головлев. Мое основное место — Архангельск, а у него — Вологда. Задача перед нами тоже одна. Ты ее знаешь. Поздоровайся — вы тоже знакомы. Задача у вас тоже одна. Платки в ваших карманах одинаковые.

Я снял очки, подошел к Сергею.

— Привет, Серега!

— О, Суздальский, ты откуда появился?

— Оттуда, откуда и ты. От капитана Келлера-Целлариуса...

 

— Поздоровались? Знакомы? — перебил нас Борис, не давая обмениваться информацией.

— Пошли встречать эшелон, — торопил он, — может быть, еще появятся знакомые от Целлариуса-Келлера.

Но от него больше никого не появилось.

В Архангельске мы с Борисом несколько раз бывали в ДКА (Дом Красной армии), где Бориса хорошо знали. Он меня представил как своего друга. Несколько раз с культбригадой ДКА мы ездили в госпитали Архангельска и Архангельского ВО обслуживать концертами раненых. Ходячие собирались в столовой или клубе (если был таковой), лежачих обслуживали в больших палатах. Мы с Борисом пели дуэтом фронтовые песни под свой аккомпанемент на двух гитарах и одновременно выполняли свою задачу, всматриваясь в лица слушателей, желая найти учеников Целлариуса.

Занимаясь этой задачей несколько месяцев, мы больше «знакомых» не встретили, но, как Борис говорил мне и докладывал начальству, моя встреча в Вологде засчитывалась со счетом 1:0 в мою пользу, так как я первый узнал.

В ДКА был приличный драматический кружок, который ставил мелкие пьесы, скетчи и комедию А. Островского «Свои люди — сочтемся!», в которой мне была поручена роль стряпчего Рисположенского Сысоя Псоича. При жизни Островского эту роль Рисположенского в Малом театре играл известный комический актер тех времен — Живокини. Я справился с ней, как многие говорили, превосходно. Гримировал меня, молодого под пожилого стряпчего-плута сам художественный руководитель коллектива — капитан Стрелецкий.

В концертах я читал басни, рассказы Зощенко и свой «основной» номер — монолог деда Щукаря.