I960 год

Впервые строительный пейзаж я увидел летом 1949 года. Ровно через год после выпускного вечера в школе. Мы тогда гуляли всю ночь и среди многих песен пели и такую: «Грязной тачкой рук не пачкай, да-да, мы это дело перекурим как-нибудь!» Именно за тачку мне и пришлось взяться в свой первый рабочий день на той строительной площадке, куда после утреннего развода привел меня в колонне конвой. Так что мои отношения со строительством были поначалу похожи на отношения невесты с женихом, за которого ее насильно выдают замуж.

Было это на речке Нырмыч в Кировской области на строительстве лесозавода. К тому времени, когда меня привезли в Вятлаг, мужчины и женщины уже содержались на разных ОЛПах, но в некоторых производственных зонах еще работали вместе. На строительстве лесозавода женская колонна последний раз уходила из производственной зоны уже при мне. Как страшно кричали тогда женщины! Да и мужчины тоже. Мой первый начальник строительства Николай Артемьев в тридцать восьмом году восемь месяцев сидел в камере смертников. Глядя, как его Галя бьется в колонне на руках подруг, он стоял на крыльце прорабской и плакал, не скрывая слез, размазывая их ладонями по лицу.

Там, в вятской земле, на глубине от трех до четырех метров, лежит тонкий пласт темно-красного камня, над которым когда-то плескалось море. В песке, который мы выбрасывали из траншей, было полно этому доказательств. Особенно в виде длинных гладких камешков, которые зовут «дамскими пальчиками».

Впрочем, строителем после освобождения я стал не сразу. Да и в лагере тоже где только не пришлось работать после той строительной площадки. С тачки, кайла и лопаты я всего лишь начал свой срок. Вернувшись из лагерей, мы не верили, что нас отпустили надолго. Мы держались большой компанией, много пили, и любая работа, за которую мы брались, была для нас временной. В монтажную контору на улице Станиславского я тоже

 

пришел, наперед зная, что вскоре оттуда уйду куда-нибудь еще. Мы как-то все сообща установили, что на воле нет ничего гнуснее отдела кадров, где все так живо напоминало нам вахту, надзоргруппу, ЧИСы, ЧОСы, КВЧ и многое другое. Вот и в этом отделе кадров кадровик тоже долго изучал мою новенькую трудовую книжку, словно бы сомневаясь в ее подлинности. Затем вместе с моей трудовой книжкой куда-то ушел. Мне это не понравилось и насторожило. Еще больше мне не понравилось, когда он, вскоре вернувшись, привел с собой коренастого человека с обветренным круглым лицом, который внимательно и насмешливо посмотрел на меня.

— Тут, говорят, летун на работу просится, — сильно растягивая слова, низким, но чистым голосом сказал он. — Брать или не брать, спрашивают. А черт его знает, брать или не брать, говорю. Сам решил на тебя посмотреть. Ты чего на стуле сидишь, как бедная вдова на именинах? Садись всем задом, не бойся, не укусим. Скажи лучше, где это ты свои лучшие молодые годы провел? Нам не ясно, понимаешь?

— А я сидел, начальник, — вылетело у меня.

— Как это? — выдохнул он.

Человек, с которым я разговаривал, был Николай Федорович Косолобов, главный инженер конторы. Была такая лагерная байка:

— Эй, дядька, за что сидишь?

— За политику.

— А что сробыл?

— Так сапоги попиздил.

Именно эту байку я ему в ответ и рассказал. К моему удивлению он хотя и с холодком после этого разговаривал со мной, но на работу взял.

Прошло два года. Своим пребыванием в этой конторе я словно бы оправдывал еще одну байку, если несколько переиначить ее, но только не лагерную, а строительскую: нет ничего постояннее, чем временные сооружения. Сам я как профессионал начну использовать эти слова несколько позже, но тогда, по прошествии этих двух лет, я снова встретился с Косолобовым лицом к лицу на строи-

 

тельстве одного очень секретного объекта. Пропускали нас по спискам, однако анкеты на получение второй формы допуска мы заполняли в тот же день. Я уже видел однажды, каким образом за короткие сроки куется наша военная мощь. Всего несколько дней — тоже по спискам — мне пришлось работать в Подлипках на стенде по испытанию сопл ракет. Стенд был действующий, и, несмотря на работы, которые мы там вели, график испытаний нарушен не был. Перед началом испытаний по сигналу сирены мы все прекращали работу и уходили в укрытие. Земля у стенда, где проводились испытания, была черная от постоянного соприкосновения с ревущим огнем. Как-то, уходя в укрытие, я подумал, что если бы не лагерь, вполне могло быть, что именно на этом стенде было бы мое рабочее место. Но тут же пришла и другая мысль, что, в сущности, эта зона мало чем отличается от лагерной. Только работают здесь все почему-то от души. Наверно, потому, что по своей воле. Ведь сказано было Адаму: в поте лица будешь есть хлеб свой. Но Бог не сказал ему: я тебя заставлю в поте лица есть свой хлеб.

Когда в лагере бригадир кричал: «Давай, мужики, давай, так надо!», то всегда кто-нибудь отвечал ему: «Тише, бугор, тише. Давай под мостом мясом подавился!»

Однако на этом втором секретном объекте долго поработать мне не пришлось. Как-то утром, когда все мы были еще в раздевалке, дверь распахнулась и вошел Косолобов, а с ним незнакомый нам человек. В этом человеке я сразу угадал представителя той особой породы людей, которая при исполнении служебных обязанностей становится совершенно безликой. И он действительно пришел за тем, чтобы выпроводить меня за ворота. Когда я уходил из раздевалки, наши с Косолобовым глаза встретились, и я с удивлением обнаружил, что это были глаза друга. И даже появилось забытое уже ощущение, будто ты уходишь на этап, а тебя у вахты провожают друзья. Видимо, в этот день я окончательно понял, что становлюсь наконец строителем.