1975 год

После смерти Бориса осталась книжечка, которую он привез из Инты. Книжечка эта состояла из отрывных листков, которые там, в Инте, использовались как разовые пропуска при переходе из одной производственной зоны в другую. Несколько таких пропусков, написанных рукой Бориса, сохранилось: Воробьев Борис Николаевич Б-2-154 ст.58-10, 11 срок 7 лет конец срока 1955 год. Вот ты пошел, например, в производственной зоне на соседний корпус. Там у дверей будка, в которой сидит охранник. Ты вырвал из книжечки листок с подписью твоего бригадира и протянул охраннику. У тебя на груди и спине номер. Охранник сверил, правильно ли ты его вписал в пропуск. Если все соответствует — иди. Пропуск положил в особую папку. Чуть что случилось: кто был на корпусе такого-то числа?

Такой порядок очень помогает при разборке происшествий. В таких лагерях со временем должна была сидеть вся 58-я статья. У нас в Вятлаге этапы в эти лагеря уходили каждый месяц. Но в первую очередь старались вычистить от 58-й статьи лагеря, которые были расположены недалеко от Москвы.

Вначале Борис сидел в Унжлаге под Горьким. Из горьковской тюрьмы нас с ним везли одним этапом, но в разных купе. Их высадили ночью во время грозы. Когда поезд тронулся, я сквозь раскаты грома и шум дождя услышал крик: «Изька, прощай!» Почему он так крикнул? Почему — прощай? Неужели мы с ним никогда не уви-

димся? Страшно было подумать, что это вырвавшееся в грозу слово может оказаться вещим. Но Бог милостив. После освобождения он прожил еще двадцать лет. Был крупным инженером в своей области, заведовал лабораторией, на вертолетных полигонах испытывал приборы, которые они там в лаборатории конструировали. На поминках было много его сотрудников, и они много хорошего сказали о Борисе, а главное, было очевидно — они его очень любили. Некоторые ходили с Борисом в байдарочные походы, в последние годы — в Карелию, говорили, какой Борис преданный друг и товарищ. Но эта книжечка, которую я оставил себе, не дает мне покоя. Кроме разовых пропусков, есть там и личные записи. Например, одно только слово КАТЫНЬ. Что оно обозначает, мне тоже было известно не только от поляков, с которыми я сидел в Бутырках, но и от немцев. Борис, наверное, услышал этот рассказ только в Инте. Как много этого горючего материала мы привезли с собой из лагерей! Потому-то жизнь и «лучшела», как любил говорить Кузьма, который умер за несколько лет до Бориса, что мы со всем этим вернулись к нормальной жизни. Или нас всех надо было бы перестрелять...

А вот еще одна запись: чему б.т.не м. Любимое Борино изречение:

ЧЕМУ БЫТЬ, ТОГО НЕ МИНОВАТЬ.

С какой тоской он писал это. Полная обреченность. Ощущение, что все так и будет до самой смерти. Иначе он бы не стал себя уговаривать: жить потихоньку, что б.н.д.в.к лучш.

ЧТО БОГ НИ ДЕЛАЕТ, ВСЕ К ЛУЧШЕМУ.

Тоска! Как это знакомо — и мне тоже, хотя у нас и не было этих книжечек. Боряааа...

Еще я взял из вещей Бориса его нагрудный интин-ский номер и топор. Незадолго до болезни он на два месяца бросил работу и уехал со своей лайкой Вайкаром выбраковывать деревья в Восточную Сибирь. Где-то на быстрине его лодку опрокинуло, и он потерял много вещей. Но топор остался. Топорище удивительно удобно ложится в мою ладонь. От отца Николая Дмитриевича у Бориса был вкус к добротному мужицкому инструменту. Когда в деревне я работаю этим топором, мне кажется, я соприкасаюсь через топорище с Бориной ладонью.»