§ 18. Подключаются лингвисты

 

Лингвистическая и биологическая интерпретации астрономической модели; советская] биология в 1960; оживление советской лингвистики; вопросы пастернаковедения; Вячеслав Всеволодович Иванов; отзыв В.В.Виноградова и Н.И.Конрада

 

Обо мне думали не только математики. Возникал еще один круг ученых, готовых заступаться за меня. Отчасти он возникал стихийно, отчасти мне помогло КГБ. Как я уже упоминал, мои математические работы дали несколько неожиданный выход в биологию и лингвистику (я не говорю про экономику, так как попытки Орловского выйти на Канторовича дали нулевой результат). Соответствующие мои исследования до сих пор не опубликованы, так что мне труднее их оценить объективно. В общих чертах речь вот о чем. Допустим, что все вещество - "материя", "масса" - сосредоточено в очень малом объеме, крайне плотно, а вокруг - беспредельное пустое пространство. По каким-то причинам вещество взрывается и начинает разлетаться. Милн, исследуя такую математическую модель, обнаружил, что при определенных - весьма естественных - предположениях окажется, что постепенно все вещество сгруппируется в некоторое число сгущений, между которыми практически пусто. Сгустки же вещества будут разбегаться - один сгусток от другого - как бы с постоянной скоростью, с линейно возрастающим расстоянием друг от друга. Астрономически это модель разбегающихся галактик в расширяющейся Вселенной¹²⁰. Я влюбился в модель Милна еще в 1955-1956 годах, а в лагере искал и находил некоторые ее математические обобщения: на случай неэвклидового пространства вокруг первоначального скопления и т.п. узко математические кунстштюки.

Но вот я попал в карцер. Один. Никто не мешает. Пища тоже не отвлекает кровь от моего мозга к желудку. И меня вдруг осенило: а почему это я ограничиваюсь в рассуждениях только случаем, когда в малом объеме сосредоточена непременно ФИЗИЧЕСКАЯ масса? А ну пусть будет БИОЛОГИЧЕСКАЯ масса! "Малый объем" здесь переведется "малыми различиями особей". А модель предскажет, что при естественных допущениях из одного вида практически неотличимых между собой особей в очень большом количестве неизбежно разовьются - "эволюционируют", "дивергируют" - несколько относительно устойчивых видов, "расстояние" между которыми в ходе эволюции будет все возрастать, тогда как промежуточные формы станут выпадать, исчезать в процессе дивергенции... Значит, для объяснения феномена возникновения системы все более расходящихся видов, их дивергенции и выпадения промежуточных форм совсем не надо искать каких-нибудь специфически БИОЛОГИЧЕСКИХ объяснений, теорий концепций. Ни борьба за существование, ни целенаправленность, ни развитие от низшего к высшему или наоборот, ни отбор, ни катастрофы здесь не при чем. (Были и еще некоторые тонкие аспекты, например, внутривидовое тяготение, но здесь я не стану уделять им внимания.)

 

Вся штука в том, что формально-математический аппарат, о котором я говорю, я до того - следуя Милну - интерпретировал исключительно в астрономических терминах. Интерпретация же в биологических терминах позволила объяснить эволюционный процесс. Ну-ка, что будет, коли попробовать проинтерпретировать в других еще не привлеченных терминах? Вот я языки знаю, когда-то немного занимался теоретической лингвистикой - попробую. Скажем, так. Пусть все люди когда-то говорили на одном - почти одном - языке. Индивидуальные-то различия всегда существуют, не случайно кто-то из лингвистов изобрел противопоставление между langue и parole. Так вот, если - как до вавилонского смешения - все говорили на одном примерно языке, но носителей этого общего языка было необозримо много (образно - Вавилон!), то с течением времени единый язык должен был распасться и дивергировать в системы все более различающихся между собой языков. И опять же промежуточные языки должны были оказываться нежизнеспособными. А различия между уцелевшими семействами языков должны были нарастать со временем -линейно. Тут наклевывалось не только эдакое генетическое объяснение, но даже намечалась возможность измерять "лингвистическое время" - по степени удаленности групп языков. Хорошо!

Ну, придумал я это в карцере, сочинил, восхитился, а позже, обретя карандаш, записал свою "пятивариантную" статью (пятая интерпретация была экономическая). Послал. Через какое-то время от отца пришли восторги. Ему Эрнст, перепечатавши и вписавши формулы в получившуюся стостраничную статью, послал экземпляр:

— Наконец-то объяснена биологическая эволюция! И это сделал ты!

А я тем временем думал дальше. Ведь успех астрономической интерпретации зиждется на том обстоятельстве, что мы эту самую физическую массу мыслим распределенной в пространстве, а в пространстве мы УМЕЕМ ИЗМЕРЯТЬ РАССТОЯНИЯ. В физике - астрономии - поэтому можно проверить, какая галактика дальше, какая ближе. А как обстоит дело в биологии? В лингвистике?

Как измерить, кто отстоит от человека дальше: клоп или кактус? Удаленнее ли чешский язык от русского, чем гуарани от испанского? Без ответов на подобные вопросы вся моя любимая пятивариантная статья повисает в воздухе, лишается точного научного значения, переводится в компетенцию натурфилософии и обществ восхищения премудростью бытия. Оно, конечно, и такие "общества естествоиспытателей" нужны и полезны, как ступень в познании, но хотелось бы с нее шагнуть уже в подъезд современной научной методики. Значит, надобно искать какие-то способы измерения "биологической удаленности", "лингвистического расстояния". В соответствии с формально-математическим языком этой модели - векторное или линейное конечномерное пространство - прежде всего надо смотреть, применимы ли к биологии или к лингвистике векторы. В известном смысле "вектор" есть столбец, где каждая строчка зафиксирована под определенное наименование (номенклатуру) под какой-то признак, см. §13. Разные-то признаки из ассортимента, конечно, складывать нельзя. Но все качественные признаки можно загнать в новые строчки, так сказать, сделать столбец поглубже.

Прекрасно. В биологии существует "серологический анализ", где именно так по определенным наборам критериев получают набор чисел, характеризующих биологическую среду - микробов, вирусов. Вот я погрузился в серологию, затем в таксономию. В лингвистике стал примерять "различительные" или "дифференциальные" фонологические признаки, набор из десятка-другого которых однозначно задавал фонему,

 

по мнению некоторых лингвистов. Все более и более углублялся я в это и писал заметки, статейки, трактаты.

Ну, и - разумеется - не держал внутри себя. Отсылал написанное и клянчил литературу по ассоциированным вопросам. О таксономии интересные статьи и рецензии на книги обнаружил я в "Nature". Применять мои модели к тому, что было достигнуто таксономией, было непосредственно нельзя, хотя оставалась надежда, что личные беседы с авторами этих книг-статей могли бы убедить их внести такие незначительные модификации в свою методику, после которых делалось бы математически оправданным применение моих методов. Или, напротив, можно было попробовать математически доказать сохранение результатов Милна на случай не-риманова ухудшения метрики в пространстве. Но с англичанами едва ли мне стоило рассчитывать на разговоры или на переписку, а в советской литературе я ничего близкого не находил. В советской биологии может быть Любищев и думал тогда о чем похожем, но я про Любищева не знал, да и не являлся он авторитетом для прочих биологов. Советская же биология в целом тогда избегала применения математических методов. Основатель советской биометрии П.Ф.Рокицкий только-только вернулся в эти годы из своей сыктывкарской "ссылки", куда его забросило после победы Лысенко в 1948 году. Его еще долго не переиздавали. И вся советская] биология застыла тогда в ожидании исхода борьбы между лысенковщиной и генетикой. Тогда казалось, что это борьба между Лысенко и Дубининым. Постановление ЦК 1948 года в пользу Лысенко против генетики не было отменено. Однако определенные публикации о достижениях в "радиационной генетике" - как тогда маскировочно называлась классическая менделевская генетика дозволялись. Переводились брошюры, восхвалявшие генетику. Но 12 декабря 1958 года "Правда" поместила огромный редакционный подвал, восхваляющий мичуринский дарвинизм и лично Т.Д.Лысенко, клеймящий менделизм и морганизм. Зато в марте 1959 года Академия Наук ГДР присудила Дубинину - шельмованному морганисту - золотую медаль Дарвина. После выступления Хрущева в июне 1959 года медаль отобрали назад. А вскоре член-корреспондента Н.П.Дубинина сняли с должности директора Института цитологии и генетики Сибирского отделения АН. Директором назначили кандидата биологических наук Д.К.Беляева. И все-таки в 1960 году в "Проблемах кибернетики" №4 была опубликована длинная статья Шмальгаузена - страшнее имени среди "морганистов-менделистов" не существовало, - где он довольно неумело камуфлировал идеями кибернетики нелысенковский подход к эволюции по "настоящему Дарвину". Ясно, что в этой атмосфере сов.биологам дополнительные хлопоты с "математизацией" были противопоказаны¹²¹. Математика - наука формальная, еще "формализм" пришьют, лучше не связываться. Дубинин на письмо Орловского не ответил. Равно как и Беляев стал избегать Щербакова.

А с лингвистами дело обстояло иначе, можно сказать - наоборот. После долгого застоя в советском языкознании - сначала Марр загнал в подполье всех истинных лингвистов (и классических, и формальных, и компаративистов, и структуралистов, а уж тем паче Пражскую школу, на

 

которую и тратить-то больше одного ярлыка "белоэмигрантская" не приходилось), затем Сталин низверг Марра, но при этом сам наплел такого, что лингвисты затаились еще тише да пониже (ср.судьбу Реформатского). После XX съезда языковеды обрели, наконец-то, полную свободу. Они тут же наладили переводы достижений мировой лингвистики, причем особенно бурно заявляла себя структуралистика - это следующий этап в развитии сравнительного языкознания. Структурализм не чурался математических методов. Одно время даже весьма широкие круги полагали, будто основное в структурной лингвистике удастся математизировать. Мешались понятия "структурная лингвистика", "математическая лингвистика", "машинный перевод". Наиболее образованные математики знали, что сама по себе математика есть язык, поэтому занятие другими - естественными - языками не полагали себе чуждым. Ведь в определенном смысле от марксовских алгорифмов или "ассоциативного исчисления" Поста до "порождающих грамматик" Хомского один шаг.

Совершенно неизбежно, что в таком кипении научных идей неминуемо встретился бы лингвист, который заинтересовался бы моими работами, которому они показались бы здорово интересными и актуальными. Менее вероятно, чтобы этот лингвист вдобавок оказался бы очень авторитетным и имеющим выход практически на всех академиков от языкознания. Еще сказочнее, чтобы при соблюдении первых двух условий он еще не устрашился бы пятьдесят восьмой статьи и тюрьмы, в которой сидит автор. Но - нашелся. Благодаря непрестанной деятельности КГБ.

Едва лишь скончался Б.Л.Пастернак, как ГБ арестовало его последнюю жену Ольгу Ивинскую и ее дочь Ирину Ивановну Емельянову. Формально речь шла о нарушении правил валютных операций, но так как Иру Емельянову выпустили сразу же после подписания ею бумаги о том, что она отказывается выходить замуж за иностранца, бывшего ее женихом в течение нескольких лет - он и француз, и коммунист, и даже сражался за свободу Алжира от Франции, но дело это, по меньшей мере, темное. К слову, на похоронах Пастернака присутствовали: Алигер, Каверин, Катаев и Паустовский. Список исчерпывающий применительно к именам, звучавшим в те годы. Через полгода после его смерти Эренбург уже опубликовал в "Годы, люди, жизнь" главу о Пастернаке.

Ира Вербловская очень сблизилась в лагере с Ирой Емельяновой, но враждовала с ее матерью. [...]

Я лихорадочно искал филолога, который бы захотел посмотреть мои лингвистические опусы. Перебирались все мыслимые и немыслимые кандидатуры хотя бы отдаленно знакомых мне причастных языкознанию. В переписке мелькали имена Геры Цейтина, Н.Д.Андреева, А.И.Попова, Юры Кроля, даже Дины Креневой. Попытки Орловского привлечь первых троих успеха не имели. Каждый из них был поглощен собственными достижениями и не имел душевного времени вникать в затеи других искателей. Кроль занимался китайским языком, а не общей лингвистикой, и, к тому же, ненавидел меня, погубившего Иру. Кренева была неплохой подругой для Вербловской, окончила филфак, но занималась не наукой, а любовью, которая именно в эти годы для нее очень усложнилась, поэтому ей мои машинописи были ни к чему. Ира Вербловская жила моими интересами и напряженно думала - а для женщины "думать" означает "делиться с подружкой" - как мне помочь в поисках лингвиста. Ира Емельянова росла в окружении писателей и языкознавцев последние пятнадцать лет своей жизни. И она мгновенно назвала имя ученого,

 

который заинтересовался бы моими работами, который влиятелен и который не побоится.

Это был Вячеслав Всеволодович Иванов, мой ровесник, которого Ира по домашней привычке звала "Кома", я так и не уразумел, почему. Сын писателя Всеволода Вячеславовича Иванова¹²², он с детства обитал в писательском мире как свой. Всех он знал, и все его знали. Обстоятельства публикации его отца уже одни способствовали с ранних дней тому, что глаза его оказались открытыми, не говоря уже про прочие факторы. Я уже и сам, просматривая публикации, выделил его фамилию и в переписке с Эрнстом колебался, кому посылать мои лингвистические сочинения: Шаумяну или Иванову. Но оба они были для меня столь же недосягаемыми звездами, как скажем, Дубинин или Кольман. Ира же превратила "звезду" в достижимый "фонарь". Правда, моя мать едва не сорвала контакта. Случилось, что Емельянову перевели на другой лагпункт, от политических к бытовикам. Вербловская велела ей держать с нею связь через мою мать. Мать же моя страшилась "служить почтовым ящиком" и потребовала от Вербловской, чтобы Емельянова не переправляла больше через нее писем; впрочем, уже полученное письмо она переслала. Но и переписка в разлуке подруг наладилась, и сама разлука оказалась недолгой - снова Емельянову вернули к политикам. Уже в марте 1961 года Емельянова запросила Иванова и вот:

 

"Сейчас нишу тебе письмо коротенькое и деловое. От Иванова В.В. пришло письмо, в котором он выражает полное согласие и готовность ознакомиться с твоими статьями. Опасается недостаточной своей компетенции в области математики, но готов и имеет возможность проконсультироваться, если это понадобится, чтобы консультировать тебя. Теперь остались только организационные вопросы: кто перешлет ему эти статьи (ты или из Л-да) и кому на чье имя отвечать - тебе или на ЛОМИ или Эрнсту. А Ирка у него сегодня спросит в письме, куда ему направлять: на домашний адрес или служебный." 15.10.1961.

 

Иванов вечно был в разъездах, хлопотах, искал что-то новое, не застывал на найденном. Свою страсть искать молодых, талантливых, с оригинальным подходом он не утратил и через 20 лет. Тогда, летом 1961 года он делал доклад на IV Математическом съезде в Ленинграде о возможностях математизации лингвистики. Как только наладилась связь со мной, он отреагировал мгновенно - его мои сочинения заинтересовали. Он сразу же "написал восторженный отзыв в письме В.А.Залгаллеру", как сообщил мне Эрнст. Когда в марте 1962 года Ира Вербловская освободилась, она проездом в Москве связалась с ним, он наговорил ей кучу комплиментов ("он обаял меня"), договорился и о редактировании написанных статей, и о путях их публикации, и о том, какими каналами держать меня в курсе новейших достижений лингвистики. Даже сделаны были шаги к тому, чтобы зачислить меня в референты РЖМата по разделу математической лингвистики; они реализовались через год.

Но, пожалуй, самый главный плод эта встреча принесла через месяц, когда, будучи в Ленинграде, Ира встретилась с Залгаллером. Он уже стал доктором физмат наук. В домашней неторопливой беседе обнаружилось, что мать Залгаллера - тогда еще живая - хорошо знала Ирину мать, дружила с ней и даже помнила Иру с детства. И Виктор Абрамович проникся к Ире симпатией - чего он никогда не питал по отношению ко мне. На какой-то отрезок времени действия в мою пользу Залгаллер стал

 

производить не по мотивам "нужно для науки", а по сложному комплексу чувств "его мать, мать Вербловской, Вербловская, Пименов - словно бы родственники". И вот в таком настроении ему Владимир Иванович велит "думать о человеке, а не о статье", а от видного и талантливого лингвиста-структуралиста В.В.Иванова приходит весьма одобрительный отзыв о лингвистических трудах Пименова. С помощью Иры Залгаллер связывается с Ивановым, и в дальнейшем намеченная Смирновым деятельность по моему освобождению разворачивается совместно. А Иванов - повторяю - свой человек в кругах академиков, даром, что еще четверть века спустя ходит в кандидатах наук. И вот в октябре 1962 года уже составлен отзыв:

 

"О работе Р.И.Пименова "О точной мере родства языков или о возможности применения геометрии и кинематики к лингвистике".

Работа Р.И.Пименова посвящена исследованию возможности применения точных методов к изучению отношений между языками. В основу предлагаемого подхода положено описание языка посредством набора элементарных единиц (фонологических, морфологических и семантических дифференциальных признаков), принятое в современной фонологии и в других разделах структурной лингвистики. Статистическое исследование употребления каждой из таких элементарных единиц в текстах на данном языке позволяет оценить количество информации, содержащееся в этих единицах (в качестве материала для вычисления количества информации автор использовал статистические данные о частости букв в текстах на пяти европейских языках, опубликованные в 1960 в работе Манфрино). Конкретный исследуемый язык Р.И.Пименов предлагает характеризовать вектором, где каждой элементарной языковой единице (букве, фонологическому дифференциальному признаку и т.п.) сопоставлено число, равное количеству информации, содержащемуся в этой единице. В связи с изображением фонологической системы языка в виде вектора Р.И.Пименов излагает метод, позволяющий представить фонему как n-местную систему, где число фонологических различительных признаков n=13 в тех описаниях фонологических систем санскрита и польского языка, которые использованы в работе автора). При этом специально рассматриваются дополнительные задачи, возникающие в связи с тем, что реальный текст следует описывать посредством подсчетов возможных двучленных, трехчленных и т. п. комбинаций элементарных языковых единиц (см. рубрику 5°-го раздела 1 рецензируемой работы). После того, как каждый из сравниваемых языков представлен в виде вектора, оказывается возможным сравнение степени близости различных языков (в рецензируемой работе с этой целью рассматриваются пять западно-европейских языков, для которых автором проделаны соответствующие подсчеты).

Для описания структуры языка в целом Р.И.Пименов предлагает исследовать взаимозависимости между элементарными единицами одного уровня (например, фонологического) и элементарными единицами других уровней (морфологическими, семантическими и т.п.). Таким образом, при количественной оценке языка предлагается учитывать мотивированность одних единиц другими (см. рубрику 7-го раздела 2 рецензируемой работы)¹²³.

В последнем (3) разделе работы излагаются соображения, с помощью которых автор стремится объяснить возникновение резких границ между языками в ходе эволюции языков. Этот раздел работы представляет интерес в связи с проблемой определения времени разделения родственных языков, которая решается в

 

глоттохронологии лексикостатистическим методом. Отдельные положения работы (в частности, содержащиеся в 3 разделе) являются дискуссионными и недостаточно подкреплены лингвистическим материалом (на что указывает сам автор). Но в целом работа представляет несомненный интерес как одна из немногих попыток серьезного математического осмысления методов и результатов структурной лингвистики в связи с привлечением теории информации; естественно, что при этом особенно подробно оказались разработанными фонологические вопросы, так как именно в этой области имеется значительное число структурно-лингвистических исследований, на которые опирался автор. Ряд идей работы (возможности представления языка вектором, изображение языка точкой в 2n-мерном фонологическом пространстве, математическое исследование взаимозависимостей между различными элементарными единицами языка, исследование скорости изменения языка) перекликается с исследованиями, проводимыми в настоящее время рядом советских лингвистов, занимающихся вопросами структурной и математической лингвистики. Представляется желательным, чтобы Р.И.Пименов, проявивший в рецензируемой работе несомненные способности к занятиям математической и структурной лингвистикой, получил бы возможность для продолжения этих занятий, для чего необходим контакт со специалистами, работающими в этих актуальных областях лингвистики, и доступ к обширной текущей литературе.

Академик В.В.Виноградов

Академик Н.И.Конрад

Председатель секции машинного перевода и математической лингвистики научного Совета по комплексной проблеме "Кибернетика" АН СССР

канд.филолог.н. В.В.Иванов."

 

Насчет Виноградова ходят разные байки, чаще всего недоброжелательные. По моим представлениям, он в 1947 году пытался вытащить из утесненного состояния традиционное языкознание. Тогда марристы Мещанинов и др., опираясь на Жданова - Берию, дали ему по мозгам, но не насмерть. Поэтому в 1950 году через противников Жданова - Берии, в первую очередь через Маленкова, Виноградов сумел подсунуть Сталину текст, который и получил название "Марксизм и вопросы языкознания". Но конкретных выходов Виноградова на кого-то в Кремле я не знаю. Однако по раздраженности либералов против Виноградова можно понять, что этих выходов было много, и они были прочными. Конрад же сам сидел в 1938, см. "Память" №1.

Смешная подробность. В гл.3-4 я поминал нашего семейного знакомого языкознавца доцента П.Я.Скорика. К нему со своими работами я не обращался, имея низкое мнение о нем и как об ученом, и как о личности. Первое питалось тем, что он был учеником Мещанинова, т.е. марристом до мозга костей. Следовательно, априорным противником структурализма-формализма, поскольку марризм - насквозь диалектичен. Второе основывалось на эпизоде весны 1950 года. Появляется в "Правде" статья Чикобавы с нападками на Марра. Я - преисполнен любопытства - делаю крюк на улицу Красной Конницы, к Петру Яковлевичу. В его кабинете на столе портрет Марра, групповое фото Скорика с Мещаниновым. И он мне величественно:

— Ну, все эти нападки несерьезны. Давно в науке известно, как ответить на вопросы Чикобавы. Вот Иван Иванович (Мещанинов) его разложит по косточкам, и всем станет видна невежественность Чикобавы.

 

Ну, появилась в "Правде" статья Мещанинова - вялая такая, я еще удивился. А потом долбанул Сталин. Снова прихожу. На столе ни портрета Марра, ни собственной фотографии с Мещаниновым. На устах:

— Да, Иосиф Виссарионович все правильно указал. Нам надо перестраиваться.

Так что я не видел смысла к Скорику обращаться. Но время было другое, иные были авторитеты. Поэтому Петр Яковлевич весной 1963 года сам встретил мою мать и, захлебываясь, пустился рассказывать ей, что в филологических кругах только, мол, и говорят, что обо мне. Что Пименов, дескать, первый в СССР специалист по математической лингвистике... Матери было очень радостно слышать эти - на деле безмерно далекие от истины - фразы. А как все просто: В.В.Виноградов был теперь для Скорика перстом указующим - ведь он академик-секретарь Отделения литературы и языка. И в моду начинал входить восторг перед заключенными, которых путали с реабилитированными, с жертвами Сталина. Ведь Галич уже пел:

"Облака плывут, облака,

Не спеша плывут, как в кино,

А я цыпленка ем "табака",

А я коньячку принял полкило.

 

Облака плывут в Абакан:

Не спеша плывут облака.

Им тепло, небось, облакам,

А я продрог насквозь, на века

 

Я подковой вмерз в санный след,

В лед, что я кайлом ковырял.

Ведь недаром я двадцать лет

Протрубил по тем лагерям..." -

и эта песня "массовым тиражом" входила в магнитофонный набор.

И я был не единственный и не первый политзаключенный, которого в те годы вызволяли академики. Например, Шарапову Верховный Суд РСФСР пересмотрел дело и снизил срок с восьми лет до трех лет и шести месяцев - так что он освободился всего тремя месяцами позже моего отца - в результате ходатайства трех академиков: Владимира Ивановича Смирнова (геолога, полного тезки академика-математика, но моложе его лет на двадцать), Ивана Георгиевича Петровского (ректора МГУ, математика) и третьего, фамилию которого Шарапов забыл. Впрочем, Смирнова избрали в полные академики только через год после того, как он заступился за Шарапова, на дату подписания ходатайства он был всего членкором. Да и у Келдыша репутация было подходящая, чтобы к нему обратиться: тот же Шарапов после освобождения с год мыкался, никуда не брали на работу его, едва прочитывали анкету. Тогда в 1962 году он написал Келдышу, и по распоряжению того Шарапова приняли старшим научным сотрудником в Пермский ведомственный институт¹²⁴.

 

Отзыв Виноградова - Иванова - Конрада присовокупился к подписанному 20 июня 1962 года отзыву академика В.И.Смирнова и член-корреспондента А.Д.Александрова:

 

"Заключенный Пименов ... продолжал работу в области математики. Представленные рукописи Р.И.Пименова содержат более 50 научных заметок, подробных статей, а также рецензий на изученные книги. Подавляющая часть, более 40 рукописей, написана после ареста.

Исследования Р.И.Пименова относятся к двум направлениям - во-первых, к основаниям геометрии, их связям с космологией и теоретической физикой, во-вторых, к математической лингвистике и, отчасти, к приложениям математики в экономических и биологических науках. Мы ограничимся здесь отзывом о работах первого направления.

Рукописи Р.И.Пименова свидетельствуют, что за последние годы их автор упорно работал и вырос как специалист. Нам представляется, что серьезность научных исследований Р.И.Пименова и характер его работы за последние годы делают весьма целесообразным возбуждение ходатайства об амнистии с тем, чтобы Р.И.Пименов получил возможность в обществе завершить, опубликовать и продолжить свои научные работы."

 

Обращаясь к Твардовскому, произнесшему на XXII съезде речь, которая в тогдашнем восприятии мало отличалась от песни Галича, моя мать приложила и этот, и лингвистический отзывы. Напомню, что вскоре кандидатура Твардовского была выставлена в академики как раз по Отделению литературы и языка, так что фамилия В.В.Виноградова была Твардовскому ближе фамилий А.Д.Александрова и В.И.Смирнова.