АКТ II

КЛИМОВА ВЕДЕТ СЕБЯ ВЫЗЫВАЮЩЕ

(декабрь-январь)

 

Общий взгляд на структуру показаний

 

Ход допросов известен гораздо в меньшей конкретности, поэтому в изложении будут возможны грубые промахи, но в целом картина представляется достаточно твердо установленной, хотя местами и неясной.

Среди свидетелей выделяется группа лиц, которые в первые же дни дали уликовый материал против Климовой. Это Введенский, Воротников, Зильбербрандт, Кунгурова, супруги Михайловы, Орловская, Стригин, семейство Тиме; суть их показаний см. в разделе "Конкретные материалы на Климову". Упомянутые там же супруги Мельник не фигурируют ни в обвинительном заключении, ни в приговоре, хотя тоже допрашивались в начальной стадии следствия.

Другая группа свидетелей, полностью отпавшая в дальнейшем, невызванная именно в первые дни задержания Климовой, - это ее сослуживцы по ВНИИГу: Альтшулер, Кобец, Мусикова, Настюшенкова, Перовская, Цывьян, Яблоницкий. Все они допрашивались по тем или иным записям в блокнотах учета книг, что были изъяты у Климовой, ничего интересного для следствия показать не сумели, в суд не вызывались.

В декабре вызывали также Дзуцеву, Осипову, Пименова, Соловьева и Цвилева. К этим допросам мы обратимся ниже, они ничего не дали следствию против Климовой.

Мы разделяем свидетелей на "декабрьских" и "последекабрьских" из-за того, что само поведение Климовой претерпело где-то в январе существенное изменение, а это сказалось и на изменении характера допросов свидетелей. Следующее изменение в поведении Климовой, которое можно отнести к маю-июню, уже никак не отразилось на свидетелях.

 

Показания Климовой в первый месяц

 

Общая характеристика допросов Климовой.

За 6 месяцев состоялось 45 допросов. В среднем по протокольным датировкам ее допрашивали 52 минуты в день, но по ее воспоминаниям допросы у Баланева продолжалиссь обычно меньше, нежели он приписывал на протоколе. Кроме того, на некоторых допросах он, вызвав, не задавал ей никаких вопросов, и они молча сидели друг против друга, после чего ее уводили назад. Интенсивнее ее допрашивал Туркин с 27 января по 15 февраля, в среднем 2 часа 27 минут в сутки, т.е. втрое активнее среднего. Сама она практически не помнит протоколов допросов, а помнит разговоры во время допросов, в основном не попавшие в протокол, главным образом, как метко она их отбрила.

Когда ее вывели из ее дома, им пришлось довольно долго ожидать машину. Так как от ее дома до Большого Дома рукой подать, то она с шутками стала уговаривать их пойти пешком, но они категорически отказались и дождались-таки машину. В одной из комнат, через которые ее проводили, она увидела Зильбербрандта - "зеленый, запуганный, лица на нем нет" - и, по ее воспоминаниям, окликнула его: "Женька, а ты как здесь?", после чего их немедленно разъединили. По его воспоминаниям, когда его около половины одиннадцатого утра привезли в Большой Дом под предлогом оформления допуска для какой-то секретной работы в Физтехе, он увидел Климову и он ее окликнул: "А ты зачем здесь?", после чего их разъединили. Чья память вернее? Извечный вопрос летописцев... Она же решила, что у Кунгуровой тоже был обыск.

Баланев в 11.00 начал:

— Ну, все рассказывайте о своей антисоветской деятельности!

— Ничего не знаю. С чего это вы за меня взялись? Страшнее меня никого не нашли?

— А кого же и брать, если не вас. Марамзина, что ли, вспомнили? Да уж никого и не осталось. Вот разве что — Пименов. Вы его знаете?

— Знаю.

— "Мемуары" его читали?

— Нет.

— Как нет?! (Предлагает ей чай, она отказывается.) Ну, вот вы и поступаете даже так, как он учит в своих мемуарах.

— Не читала.

— А в общем-то он правдиво все описал в них, как следствие шло. Покойный Меньшаков рассказывал. Ну, признавайтесь!

— В чем?

— Ну, тогда я вынужден вас задержать.

Ее отводят в соседний кабинет, составляют протокол личного обыска:

30 ноября 1982, начат 11.45, окончен 12.15, проводила кап[итан] Никольская по поручению кап[итана] Баланева при двух понятых. Графа в бланке "кому предъявлено постановление или разъяснены другие осснования к личному обыску" не заполнялась. Изъято:

 

1.    Паспорт III AK № 690242, выдан УВД Дзержинского р-на на имя Климовой

2.    Читательский билет на имя Климовой

3.    Пропуск на имя Климовой

4.    Рецепт на очки на имя Пименова

5.    Квитанция № 845 об отправке бандероли в Сыктывкар

 

1.    Квитанция № 125 об отправке посылки в Нидерланды

2.    Четыре металлических ключа на связке

В сумочке деньги советские 33 руб., которые не изымались.

 

После этого ее передают во внутреннюю тюрьму, именуемую Следственный изолятор УКГБЛО, Воинова 25, почтовый адрес Ленинград-194, п/я 69. Передачи - вторую среду каждого месяца, одна, весом до 5 кг, только от близких родственников, орехов, шоколаду и прочих "разносолов" не дозволяется. Папиросы "Север" тоже почему-то не пропускались. На свои деньги имеет право подследственный закупать в тюремном ларьке на сумму до десяти рублей в месяц.

При шмоне изъяты деньги, кольцо и цепочка, под квитанции. Помещена в кам. 253 на VI галерее, одиночка. Асфальтовый пол, унитаз в камере, сквозняк, окно из гофрированного стекла, круглосуточно электрическая лампочка, лежать разрешалось в любое время.

Характерная психологическая черта. Климова в 1982 перечитала "Один политический процесс" по его публикации в "Памяти". С первых же часов тюрьмы для нее "компасом" служило поведение Ирэны Вербловской на следствии 1957 - НЕ ПОСТУПАТЬ, КАК ТА! Не дойти до "сулемы"! Тем не менее при уводе из ее квартиры Климова - как Вербловская в 1957 -ПОВЕРИЛА, будто ее увозят "на минуточку побеседовать", а потом отпустят домой. Поэтому ничего с собой для жизни в тюрьме не прихватила. Правда, на всякий случай попросила соседку позвонить...

Помимо этого главного принципа Климова в первые же часы вспомнила и приняла к руководству следующие два правила: I. Неосуждающее высказывание Пименова в адрес Марамзина (см. в конце раздела "Духовный облик") и II. Слова Натальи Викторовны Гессе, произнесенные в 1982 при беседе о Репине: "Ну, есть же, Рита, такие очевидные вещи, отрицать которые невозможно". Климова интепретировала их как императив, по которому надо подтверждать то, что следствию уже известно из показаний других лиц. При этом она не требовала письменных показаний, на чем несколько раз (нечасто) ее обманывали (Завельский, Ильин, Соловьев, Сомов). Она думала "чего тянуть", однако ее следствие с единственной обвиняемой затянулось на 6 месяцев, тогда как в 1957 следствие по делу ГРУППЫ закончилось за 4 месяца... Допросы Климовой носили характер устной беседы, т.е. она отвечала на УСТНЫЙ вопрос следователя, не фиксируя его письменно до ответа, и во-вторых, она стремилась ПЕРЕУБЕДИТЬ "собеседника" по существу в части общих оценок жизни, в части того, что она и распространявшаяся ею литература - правы.

Следующий допрос 2 декабря, с 11.55 до 13.15 проводит Баланев в присутствии зампрокурора Ленинграда Большакова. Климовой предъявляется обвинение в том, что она давала 10 ноября Введенскому антисоветские книги: Авторханов "Сила и бессилие Брежнева", Глезер "Искусство под бульдозером", Солсбери "900 дней", а 19 ноября Орловской - антисоветскую книгу Гуля "Одвуконь".

— Ах, ну вы же сами мне этих людей подсунули, чтобы я им что-нибудь дала, а теперь меня за это судить будете? Ну, дала и раскаиваюсь, что им дала. Но в книгах этих ничего антисоветского нет, одна правда.

На этом или следующем допросе ей предъявляют книгу Авторханова, сданную Воротниковым как забытую в машине Введенским. Она констатирует, что давала Введенскому книгу с таким названием, но экземпляр был сооруженный из фотоотпечатков, россыпью, а ей предъявляют типографскую переплетенную, так что это не тот экземпляр.

 

Следователь в бешенстве. Позже, в апреле она согласилась подтвердить, что этот тот самый экземпляр, который она давала. На допросе 2 декабря Баланев сказал ей, что эту книгу ей дал Завельский, как тот сам-де признал. Климова подтвердила. Завельский же еще ни разу не допрашивался. На том же допросе прокуратура санкционировала арест Климовой - до того она числилась задержанной.

Назавтра 3 декабря с 15.15 по 18.50 говорилось о показаниях Тиме, Кунгуровой, показывалась толстая папка: "Вот Пименов уже столько наговорил" (Пименов еще ни разу не допрашивался). Климова с момента обыска до 27 января пребывала в уверенности, что Пименов арестован. Ее допрашивали по "Алфавиту", где значилось, например, Ю.Кобецу - Спекторский, А.Яблоницкому - Чевенгур. Она дала показания, что Кобецу давала отдельное издание поэмы Пастернака "Сергей Спекторский", 1931 года издания, а Яблонскому - книгу Платонова "Чевенгур". Следствие не верило ей в первой части, настаивая, что речь шла о книге Спекторский "Происхождение современной власти", не верило даже в существование издания Пастернака.

Забегая вперед, сообщим, что Кобец подтвердил, что речь шла в записи о поэме Пастернака, и хотя на дату допроса у него этой книжки не было и следствие ему не верило в существование такого издания, он предпринял труды к разысканию сей книжки, вручил ее следствию, чем этот эпизод был закрыт. Напротив, Яблоницкий, хотя и подтвердил, что получал книжку Платонова "Чевенгур" от Климовой, пояснил, что самую книжку потерял в троллейбусе и представить следствию не может. Оба эпизода, конечно, в обвинение не попали.

Климова объяснила, что литературу, как изъятую у нее, так и даваемую ею Кунгуровой, Тиме, Орловской, Введенскому, она получила в разное время от Бернштама, Дедюлина, Кузьминского.

— Что вы передавали через Волохонского на Запад?

— Бусы.

— А "Спекторского"?

— Нет.

— Какие издания Пушкина вы знаете?

— Не понимаю вопроса.

— Что вы привозили Пименову от Волохонского?

— Ничего.

5 декабря Климову перевели в камеру 199 галереей ниже к двум контрабандисткам: Людмиле Малышевой и Тамаре Даниловой (впрочем, по доверительным шепоткам надзирателей, "Данилова" - не настоящая фамилия: "Она часто под разными фамилиями сидит в разных камерах"). Обе лет на 10-15 моложе Климовой. До перевода Климовой их предупредили: "К вам поместят оголтелую антисоветчицу, резидента СМОТ". "Мы что - ее кормить будем?!" - воскликнула Томочка. Они хорошо питались, ибо руководствовались правилом: "То, чего нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги". В дальнейшем Томочка не лезла с вопросами к Климовой, а лишь учила ее: "Главное, не рассерди следователя, не ссорься со следователем". Кроме того, выманила у Климовой свитер, о чем позже.

6 декабря с 15.45 по 18.05 допрашивалась о многом, в том числе:

— Где ваш архив?

— Вы все взяли.

— Не скажете, проведем обыск у родителей и брата.

— Проводите.

 

— Держитесь, как Пименов учил в мемуарах?! Ваш отец тяжело болен, он при смерти. Будете признаваться или хотите его убить? (Молчание.) Хотите написать письмо родным? Я разрешаю.

— Не хочу.

— Тиме показал, что он передал через вас Пименову машинописный текст Фишера "Жизнь Ленина" в двух томах. Подтверждаете?

— Нет, не было этого.

— Вы говорите неправду. Это было, и у Пименова изъят этот текст.

— Не было.

— Было. Тиме показал также, что он передавал вам для Пименова машинопись Пименова "Один политический процесс". Когда и с какой целью вы дали этот текст Пименову?

— Не было этого.

— Было. Для чего Пименову потребовались его же собственные мемуары? Что он намеревался с ними сделать? Вы сборник "Память" знаете?

— Нет. Не знаю ничего. Не давала я Пименову ничего.

— Напрасно вы все отрицаете, мы все докажем. Тиме показал, что получил через вас от Пименова книгу "Из-под глыб", изданную на Западе антисоветским издательством, что он, Тиме, переснял эту книгу на фотопленку и вернул вам книгу, которая изъята при обыске у Пименова. Подтверждаете?

— Нет, не было этого. От Пименова я ничего никогда не получала. (Позже фотоэкспертиза установила, что микрофильм, изготовленный Тиме, снят не с того экземпляра, который изъят у Пименова, а с другого.)

— Когда вы передали Пименову книгу Солсбери "900 дней"?

— Не давала ему ни Солсбери, ничего другого.

— Но у него изъята фотокопия этой книги!

— Ничего не знаю.

— Знаете. В вашей с ним переписке за последние месяцы, вот в этом письме и вот в этом фигурирует "900" в контексте, из которого видно, что это шифр, что имеется в виду нелегально передаваемая книга. Как вы объясняете содержание предъявленных вам его писем и где находятся его к вам более ранние письма?

— Эти письма носят совершенно личный характер и никакого отношения к политике, к книге Солсбери и вообще к этому делу не имеют. Других писем от него у меня никогда не было - только эти пять.

— Что же все-таки подразумевалось под цифрой "900"?

— Не скажу.

— Скажете! Этот весь напускной героизм слетит с вас, и не таких мы видывали... Пименов собирал шпионские сведения, пересылал их вам, а вы их передавали на Запад? Успели передать сведения о якобы наличии золота?

— Ничего я не передавала. Он пишет о разговорах в очереди у кассы, никакого шпионажа тут нет.

— А с какой целью вы встречались в 1981 в своей квартире с эмиссаром известного антисоветчика Владимира Борисова неким Андрэ?

— Я встречалась с французом Андрэ, но это ничей не эмиссар, атурист, который интересовался творчеством болгарского писателя Захова. Так как я переводчик с болгарского и к тому же у меня почти полная коллекция романов этого писателя - он пишет в детективном жанре - то они обратился ко мне.

 

— Не пытайтесь отвертеться. Он связной СМОТа и привез вам средства тайнописи, изъятые у вас при обыске (см. приписку к ее протоколу обыску), и инструкции от Борисова к Волохонскому.

— Опомнитесь, никаких инструкций, никакого СМОТа!

— А ручка с невидимыми чернилами?!

— Да что, вы сами не видите что ли, что это детская игрушка для смеху с карикатурным изображением агента ЦРУ?!

— Он вам устно передал инструкции!

— Ничего подобного! При разговоре присутствовали свидетели, ни о чем, кроме книг Захова, мы не разговаривали!

— Кто свидетели?

— Дзуцева и Цвилев, пришедшие ко мне в гости до прихода Андрэ и ушедшие после его ухода. (Забегая вперед, сообщим, что в марте-апреле допрошенные сокурсница Климовой Дзуцева и ее друг Цвилев показали, что действительно были у Климовой, когда к ней пришел француз Андрэ, что было ясно, что до этого Андрэ и Климова не встречались, что разговор шел только о Захове и о чае, которым поила всех Климова. Что француз очень плохо знал русский язык и они все трое с ним с трудом объяснялись. Эпизод из обвинения выпал.)

— В вашем "Алфавите" значится "Вестник РХД" №107 "Юре М." Кому и когда вы давали это антисоветское произведение?

— Не помню. Опросите всех Юр на "М." (Допрашивали всех Юр, не только на "М", но даже Юру Комиссарова. Не допрашивали только Ю.Маркова.)

— Почему вы давали Стригину столько антисоветской литературы, но— отказались в июне 1982 дать ему "Архипелаг ГУЛАГ"?

— То вы меня судите за то, что я ему давала, то за то, что я не давала. Не дала и не дала. Не помню. Мало вам того, что я признала, что— давала ему?

8 декабря с 11.45 по 16.05. Климовой предъявлено постановление о привлечении ее в качестве обвиняемой. Она признала все фигурировавшие в нем эпизоды: давала то-то Введенскому, давала Кунгуровой, Орловской, Стригину, Тиме Андрею. Не признала антисоветского характера данной литературы. Выразила раскаяние, что "давала таким дуракам". Возможно, содержание допросов 6 и 8 декабря частично перемешалось. По записям Климовой, следующий допрос состоялся 24 декабря, а по рассказам Завельского, он видел протокол ее допроса от 10 декабря. Только на допросе 8 декабря, т.е. после заявления Пименова о том, что Климова тяжело больна, Баланев допросил ее о состоянии ее здоровья и на сообщение, что больна тяжелой формой пиелонефрита, возмутился: "А что же вы раньше молчали?! - "А вы не спрашивали". Впрочем, больничного питания ей все равно не дали (она не просила) и лекарств-мумие не пропустили.

Потом был допрос 24 декабря с 14.30 до 17.50, где впервые появился Туркин, пока еще не допрашивающий Климову, а лишь приглядывавшийся к ней. Затем Баланев продолжал допросы 31 декабря (14.45-16.30), 18 января (10.05-13.00, 16.00-18.15), 19 января (10.30-13.30), 20 января (11.05-13.30, 15.00-17.20), 21 января (16.15-18.30), 24 января (16.30-18.20) и 25 января (15.30-18.05), во время которых продолжалась игра в молчанку или происходили диалоги вроде следующих:

— Ну, а от кого у вас фоторепродукция "Невидимой книги" Довлатова?

— От Дедюлина.

 

— Ну, Маргарита Михайловна, скажите, что хоть Довлатова-то вы от Пименова получили. Вам же облегчение выйдет, а у него она все равно изъята. А если укажете, где находится архив Пименова, то мы вас просто вышлем за границу.

— Ни о каком архиве Пименова я ничего не знаю.

— Но уехать-то вы хотите?

На этот вопрос она отвечала по-разному. На первых порах утвердительно, мотивируя, что жить тут невозможно, и они понимающе кивали. На второй стадии, когда шла игра в покаяние, - отрицательно и "никогда не хотела".

— Вам зачитываются исполненные вашей рукой антисоветские записи: "Век данного общественного порядка тем короче, чем больше верят в то, что стабильность достижима путем "завинчивания гаек"... Если дать людям свободно критиковать, то дело обычно этим и ограничивается, до действия в 99 случаях из 100 уже не доходит. Наоборот, невысказанное недовольство легко может превратиться в опасный взрывчатый заряд. Еслинет традиции (или просто практической возможности) пойти на баррикады, то люди адресуют этот гнев согражданам, родственникам, посуде и оконным стеклам". Важнейший долг интеллигенции - говорить обществу неприятности. Роль глушителя выполняет воля народа". Когда, с какой целью вы сделали эти записи?

— Я? Да что вы! Я - обывательница. Я такого и придумать не могла. Не писала я вообще ничего.

— Значит, вы писали под диктовку? Чью?

— Вообще не писала!

— Вам предъявляются исполненные вашей рукой указанные записи. Признаете свой почерк?

— А, это. Да тут же написано. Вы и сами могли бы увидеть, что это— выписки из статьи Густава Наана "Власть и дух".

— От кого, когда и с какой целью вы получили антисоветскую статью "Власть и дух"?

— Помилуйте, опомнитесь. Это же советский академик, эстонский. Статья опубликована в советском журнале в Эстонии в 1969 году. Вот тут все написано.

— Не может этого быть. Мы проверим.

— Проверяйте. (Статья Наана - маститого советского философа - была переведена с эстонского из журнала "Looming" Галиной Соколовой ив таком виде пущена в самиздат.)

Предъявлялись показания Тиме, якобы Климова в 1979 давала ему "Вестник РХД" №122 и "Континент". Хотя Климова точно помнила, что в 1978-80 она не встречалась с Тиме вообще, она подтвердила его показания - пока частично.

Словом, не случайно в декабре месяце Баланев говорил одной свидетельнице: "Климова ведет себя вызывающе", а другой жаловался: "Климова даже чай пить со мной отказывается. Вот вы пьете - а она не желает!". А сестре ее Надежде Михайловой тот же Баланев на ее протест: "Да ведь Маргарита - пятое колесо в телеге! Что вы ее забрали?" - выговаривал: "Ошибаетесь, Надежда Михайловна". Возможно, вызов сослуживцев Климовой по ВНИИГу происходил не столько ради достижения следственных целей, сколько профилактически-воспитательных: арест Климовой показался такой нелепицей десяткам и сотням давно знавших ее лиц, что следствие было вынуждено "на фактах раскрыть ее подлинное лицо". По этой же причине на второй день судебного заседания 7 июля был приглашен в полном составе "треугольник" ВНИИГа.

 

Показания свидетелей, посадивших Климову

 

1. Показания Введенского.

Допрашивался накануне задержания Климовой и сразу после. Очной ставки не было. Показал, что познакомился с Климовой по рекомендации Андрея Тиме и получил от Климовой три книги: Авторханова, Глезера и Солсбери. Узнает предъявленную ему книгу как ту, которую он брал у Климовой и забыл в машине Воротникова. С содержанием книг ознакомился бегло, невнимательно, но признает их антисоветскими. Беря их, он не знал, что они антисоветские.

2. Показания Орловской.

Допрашивалась накануне задержания и даже возбуждения дела. Познакомилась недавно с Климовой по рекомендации Юрия Мельника. Получила от Климовой книгу Гуля "Одвуконь", но обнаружив антисоветский характер этой книги, передала ее (сама или через мужа?) в КГБ.

3. Показания Воротникова.

Допрашивался накануне задержания Климовой. Показал, что подвез двоих сильно выпивших граждан, которые забыли в его машине сетку с вещами. Вышли они на углу Баскова переулка и улицы Маяковского. Раскрыв вещи, обнаружил там антисоветские книги, изданные за рубежом. Сразу сдал их в КГБ. Больше ничего по делу не знает. (Неизвестно, было ли опознание им Введенского и Андрея Тиме.)

4. Показания Андрея Тиме.

Допрашивался неоднократно в декабре месяце - и позже. Его показания с самого начала уличали Климову в распространении антисоветской литературы. Если поначалу вроде бы Тиме держался так: "Мы были с Климовой близки, и все, что читал я - читала она, а все, что читала она - читал я", - в чем еще можно при желании усмотреть оттенок рыцарственности, то очень быстро он перешел на одностороннее изложение того, как Климова ПРЕДЛАГАЛА ему сам - и тамиздат с целью размножения оного отцом и дядей Андрея. Эта картина бедного мальчика Андрея нашла свое завершение в широких мазках государственного обвинителя прокурора Катуковой в суде: преступная деятельность Климовой, навязывавшей антисоветскую литературу своим знакомым, привела к тому, что свидетель Тиме, человек с высшим образованием, окончивший аспирантуру, дошел до того, что работает банщиком! Сам Тиме изображает свои показания формулой: "Чтобы не путаться, я решил говорить правду". 14-летний сын Андрея уже после суда укоризненно произнес бабушке: "Почему вы не сказали папе, что так поступать нельзя?".

Тиме, видимо, руководствуясь - или, скорее, вынуждаемый - своим блокнотом для записи книг, изложил связно, как, когда и при каких обстоятельствах Климова дала ему несколько десятков книг и машинописей антисоветского содержания. Следствие из почти сотни названий отобрало главным образом произведения, типографски изданные за границей (сейчас антисоветский-неантисоветский характер произведения определяется единолично следователем в процедуре так называемого "акта осмотра", а так как следователи не умеют читать, то они сводят весь труд "определения" к фиксированию места издания), а Климова из этой груды книг отобрала и признала 25 наименований, которые она, по своему разумению, считала наименее криминальными. В это число попали как фактически дававшиеся ею Андрею произведения, так и те, которые она никогда не давала ему, а он получил от других лиц и списал на Климову. Впрочем, несколько таких вещей были сняты при последних допросах Жерлицыным по инициативе Жерлицына же.

 

Кроме того, Тиме дал ряд показаний против некоторых других лиц. Он показал, будто Завельский в присутствии Стригина передал ему книгу Зиновьева "Желтый дом" за 70 или 100 руб. Показал, что получал от Пименова "Из-под глыб", но не лично, а через Климову. Показал, что передавал Пименову Фишера и мемуары самого Пименова, но опять же не лично, а через Климову. Впрочем, сам с Пименовым был знаком, но давно не встречались. Назвал Тиме также некоторые книги-машинописи, которые он будто бы получал и передавал Ильину, опять же через Климову. В числе знакомых Климовой Тиме назвал Ю.Маркова.

5-8. Мать, брат, отец и жена Тиме

подтвердили, что Андрей был знаком с Маргаритой, имел с нею какие-то дела по распространению самиздатной литературы. В основном они отговаривались незнанием подробностей, но порой значительно дополняли и подтверждали именно конкретные факты передачи. В частности, Анастасия Георгиевна приписала именно Климовой получение Андреем нескольких номеров "Континента", позже снятых с нее Жерлицыным.

9-10. Показания Натальи Михайловой и ее мужа.

Михайлова была "послана за бланками", причем ее предупредительно подвезли с места своей работы в Большой Дом с самого утра 30 ноября. Там ни о каких бланках уже не было речи, но Баланев допрашивал ее об антисоветской деятельности Кунгуровой на прежнем месте работы - на заводе, где Михайлова и Кунгурова работали вместе. Михайлова сразу же подтвердила, что у них на заводе в "курилке" постоянно обменивались нелегальной литературой, чаще всего читали ее вслух. Что приносила - Кунгурова. Что ей самой Кунгурова давала антисоветское произведение Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ", было это летом 1979. Что на завод Кунгурова приносила всякие журналы, в том числе "Вестник РХД". Про Климову Михайлова ничего не знает, не знакома с такой. Источники получения Кунгуровой литературы ей неизвестны, но относительно "Архипелага" Кунгурова упомянула, что он принадлежит "Рите с Баскова переулка".

Муж Михайловой допрашивался, кажется, одновременно (порознь) и в основном так же охарактеризовал Кунгурову. О Климовой он ничего не знал.

11. Показания Зильбербрандта.

Его вызвали около 10.00 30 ноября сначала в спецчасть Физтеха, где объяснили, что для оформления допуска ему придется съездить в Большой Дом, причем опять-таки услужливо подвезли. Там связали получение допуска с характером литературы, которую читает его жена Кунгурова. Он признал, что видел у нее "Архипелаг ГУЛАГ", но полагает, что эта книга была у его жены случайно, что вряд ли она ее дочитала, что такая антисоветская литература чужда его жене и тем более ему самому. По-видимому, эта книга попала к его жене от некоей Климовой, с которой сам он практически не знаком. Его поставили в известность, что назавтра вызовут на допрос его жену.

12. Показания Кунгуровой.

Допрашивалась 1 декабря, а также несколько раз позже на протяжении декабря и даже весной. Допрос начался с утверждения Баланева, что Кунгурова распространяла на заводе антисоветскую литературу, именно "Вестник РХД". Кунгурова отрицала знакомство с этим журналом. Баланев зачитал из "Алфавита" Климовой перечень значившегося за Кунгуровой, в том числе "Вестник РХД" №116 и №122. "Тут мне ничего не оставалось делать, как признать", - вздыхает Кунгурова.

 

Признала она и то, что получила от Климовой оба тома "Архипелага ГУЛАГ" и дала это Наталье Михайловой. Насколько агрессивно было настроено следствие в это время против Климовой, видно из такого связанного с этой передачей эпизода.

— Значит, Климова навязывала вам антисоветскую литературу и требовала, чтобы вы в свою очередь распространяли ее дальше?

— Нет, что вы! Наоборот, она просила этих книжек никому больше не давать!

В протокол это попало в виде: "Климова прибегала к конспиративным приемам при передаче Кунгуровой литературы, предупреждая ее не давать этой литературы никому".

Точно так же, описывая факт знакомства Кунгуровой с Климовой, Баланев для утяжеления вины Климовой потрудился вписать в протокол, что близкие отношения между ними существовали "несмотря на большую разницу в возрасте", но опустил, что близкие отношения неизбежно обусловлены их близкими отношениями с третьим общим лицом - Инессой Мухиной. Так как Кунгурова, действительно, в дочери годится Климовой, то из этой записи в протоколе по городу пошли слухи, будто бы Климову забрали за то, что она расширила круг своей деятельности и стала вовлекать в нее молодежь.

Очень много разговоров на следствии запомнилось Кунгуровой о "шпионском фломастере" (см. приписку к протоколу обыска у Климовой), но она ничего толком не могла сказать на эту тему, кроме того, что Климова хвасталась этим фломастером. Точно так же ничего толком не могла она сказать и на многочисленные вопросы о Пименове, которого несколько раз видела у Климовой, но никаких разговоров с ним ни о чем не вела. В конце допроса Баланев показал Кунгуровой вышеупомянутую страничку из "Алфавита" Климовой. К ее большому изумлению, никакой записи "Вестник РХД" там не было, а стояло: "Любе К. - 116 и 122". Для характеристики душевного строя Кунгуровой стоит привести ее собственные слова: "Вначале мне, конечно, худо было от такой досадной оплошности, но если не "Вестник, то что же? Я, к сожалению, глупа и неопытна".

13. Показания Стригина.

Допрашивался 2 декабря. Дал обильные показания против Климовой. Собственно, его показания начались еще в момент обыска у Завельского, где он перед лицом гебистов во всеуслышание обратился к Завельскому: "Натан, я тебе возвращаю то, что ты мне давал". Впрочем, характерно, что Стригина вызвали на допрос куда раньше, нежели Завельского. Достопримечательной особенностью первоначальных показаний Стригина является и то, что они оформлены в виде ЗАЯВЛЕНИЯ СТРИГИНА В КГБ, собственноручно написанного им 2 декабря. Впрочем, в суде Стригин пояснил, что писал-де это заявление не сам, а под диктовку следователя, и даже угрожающие привлечением за лжесвидетельство нападки прокурора] Катуковой не сбили его с этой позиции. Как бы то ни было, заявление-показание Стригина содержало обширные данные о том, как на протяжении 1982 имеющая высшее образование Климова навязывала ему, в сыновья ей годившемуся парню, простому рабочему, антисоветскую литературу, знакомила его с антисоветчиком Пименовым и с его произведением "О социальном диалоге", о том, как Завельский торговал антисоветской книгой Зиновьева "Желтый дом". Более того, он показал, якобы Завельский-де велел ему, Стригину, изготовить фотокопии с данной то ли Завельским, то ли Климовой книги Авторханова, а потом фотокопию отдать Завельскому. Для того-де и нужен был фотоаппарат

 

"Зенит", данный ему Завельским и изъятый у него при обыске в квартире Завельского. Стригин, по его начальным показаниям, все это исполнил и вручил названную фотокопию Завельскому. Правда, при обыске именно этой фотокопии не было обнаружено - ни у Завельского, ни в других местах (см. комментарии к выемке у Климовой). И позже Стригин в этом пункте изменил показания, заявив, что такого поручения ему Завельский не давал, книги Авторханова тоже, ничего такого он, Стригин, не делал. Любопытно, что Стригин мотивировал своим знакомым это изменение показаний тем, что будто бы он посоветовался с адвокатом насчет своих показаний и тот рекомендовал их перередактировать таким образом. Вообще, Стригин с каждым новым допросом подтверждал все меньше, все от большего отрекался, а вершиной этого тренда его показаний были его слова в суде, где он попробовал было утверждать, будто Климова вообще никогда ничего антисоветского ему не давала, а что давала, то давала по его просьбам, а не по своей инициативе.

 

Размышление - античный хор

 

Собственно, все обвинительное заключение, врученное Климовой 13 июня 1983, базируется на вышеописанных показаниях. Из тех 39 эпизодов, что ей инкриминировались следствием и приговором, 30 с лишним уже были зафиксированы протоколами допросов в первую же неделю следствия. Из 13 вышеописанных свидетелей 8 были вызваны в суд (кроме прочих - Тиме и Михайлова). Из других свидетелей, затребованных в судебное заседание, общим числом всего пятеро, лишь двое предполагались как добавляющие по паре обвинительных эпизодов (мелких), это Ильин и Соловьев, а прочие по замыслу были "за Климову", но об этом позже. Можно было бы без проволочек составить обвинительное заключение в течение одного месяца и осудить Климову не позднее, чем в течение двух месяцев с даты ее ареста, причем описательная часть приговора почти ничем не отличалась бы от фактически вынесенного в июле приговора. Почему этого не было сделано?

Возразят: дескать, вопроса нет - "они делают, что хотят, иногда по полтора года тянут следствие, на них нет закона". Неверно. При внимательном анализе всегда можно рассмотреть мотивы, почему расследование дел вроде Александра Гинзбурга или Валерия Репина непомерно затягивалось. А зима 1982/83 к тому же особенная: "борьба за дисциплину" коснулась и органов, подстрекнув их подчеркнуто соблюдать сроки следствия, установленные в УПК, ибо это один из тех немногих аспектов их деятельности, где их легко контролировать другому ведомству. Так, Аксельрод, арестованный 10 ноября 1982, был осужден уже в феврале 1983, причем тоже по ст.70. Волохонский, арестованный позже Климовой, был осужден на два месяца раньше нее - тоже по ст.70, причем на него хватило четырех эпизодов, а на Климову в первую неделю - уже три десятка. Скажут, Климова-де не раскаивалась как надо, следствие добивалось ее полновесного раскаяния. Но Волохонский тоже не раскаивался, он даже в суде защищал правдивость некоторых инкриминируемых текстов! Цуркова, арестованная почти на месяц позже Климовой, была присуждена к трем годам в марте 1983, на четыре месяца раньше Климовой, правда, по ст. 190-1. Но зато для ее осуждения достало ОДНОГО эпизода - записей в ее записной книжке и показаний Репина, что Цуркова давала ему для прочтения эти записи. Почему же этого было недостаточно для следственной бригады в составе кап[итана] Баланева, М.Жерлицына и подполковника] Туркина под наблюдением полк[овника] Третьякова?

Ведь Климова тяжело больна - это видит даже тюремная медицина. Казалось бы, прямой резон поскорее списать ее другому ведомству. Нормальный срок содержания под стражей в процессе предварительного следствия - два месяца (ст.97 и 133 УПК), и этот срок, как сказано, соблюдался в Ленинграде применительно к Аксероду и Цурковой. И если до 4 месяцев продлить следствие еще можно "домашними средствами", не выходя из Ленинграда, то продлить до 6 месяцев (именно столько длилось следствие, причем уже в марте следователям было сверху объявлено, что больше срок не продлят ни на один день) возможно лишь обращением к Прокурору РСФСР, т.е. "в другое ведомство". Это - тот самый "прокол в работе", которого в "год дисциплины" так не хочется допускать. Да и прокурор РСФСР обязан поинтересоваться здоровьем Климовой при таком продлении...

Почему же следственная бригада шла на риск остаться без премиальных, затягивая дело? Чего она еще намеревалась разузнать? О

 

чем они допрашивали Климову двадцать с лишним недель после первой недели-двух? Да, впрочем, интересовались ли они всерьез собранным против Климовой уликовым материалом или же он был в их руках лишь орудием давления на Климову, дабы она потекла, как Тиме? Но тогда - давлением против кого? Кого или что имел в виду Баланев, когда в марте сокрушенно вздыхал Надежде Михайловой: "Конечно, в этом деле Маргарита Михайловна была не первой скрипкой..."? В деле-то других обвиняемых не появилось...

Ну, допустим, часть из "лишнего времени" ушла на чисто канцелярское оформление. Ведь Баланев и Жерлицын, в отличие от Туркина, не умеют сразу же составить толковый протокол: они полагаются на скрытый магнитофон, при повторном прослушивании которого, уже в отсутствие допрашиваемого, они тыкают на машинке официальный протокол. Так, на допросе Ильина 4 мая Жерлицын отпустил его на несколько часов погулять, пока сам оформит протокол (из сего проистек казус, о котором позже). Ну, ладно, допустим, им на это оформление было нужно вдвое-втрое больше времени, чем на получение самого обвинительного материала. Все равно, все показания против Климовой получены меньше, чем за неделю, так уж за месяц можно было бы управиться! Тем более, что в аресте Климовой и в тяп-ляп подгонке доследственных материалов против нее бросаются в глаза признаки спешки. Ну, скажем, на разного рода экспертизы нужно время. Допустим. Хотя, скажем, в суде не понадобилось никаких актов экспертизы, вроде того, что изъятый у Климовой машинописный текст "Москва-Петушки" в нескольких экземплярах и таковой же у Завельского исполнены на одной и той же машинке, изъятой у Климовой же. Ни о чем таком просто не упоминалось, а пишмашинка ей (ее сестре) просто возвращена после окончания следствия. Но - допустим. Ну, еще месяц ушел на акты, включая медицинскую справку о болезни Климовой. А куда, на что расходовались ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА следственного времени?

Климова же отказывается пить чай с Баланевым...

 

Прочие декабрьские допросы

 

Показания Пименова

 

Всех свидетелей допрашивали о Пименове, порой даже в такой форме: "Ну, что там говорить о Маргарите Михайловне, расскажите лучше о Револьте Ивановиче!". Самого же Пименова допрашивали дважды: в декабре и в мае. В декабре подполковник] Туркин допрашивал Пименова почти ежедневно с 7 до 14 декабря. О Климовой именно почти не было речи: не быв с Климовой ни в какой уголовной связи, Пименов ничем не мог помочь следствию по уголовному делу в этом пункте. Впрочем, на первом же допросе Пименов известил следственные органы о тяжелой болезни Климовой и добился внесения этого в протокол. Допросы же, главным образом, свелись к выяснению, где, когда, при каких обстоятельствах, от кого и с какой целью Пименов получил изъятые у него 78 наименований (142 пункта по протоколу). Пименов существенно помог следствию исчерпывающе точно перечислить пять живых лиц: Петр Григоренко, Джемма Квачевская, Михаил Бернштам, Сергей Дедюлин, Юрий Гастев (все эмигрировали до 1982), - и трех покойников: Ирина Каплун, Сергей Маслов, Иван Щербаков, от которых в разное время, с 1969 начиная, получал в библиофильских целях упомянутую литературу. Правда, в отношении 5-6 наименований его подвела память и он не сумел вспомнить, например, от кого получил "Эхо" (см. раздел "Второй обыск у Климовой), а также получил ли он "Вестники РХД" от Дедюлина или Гастева. На некоторые вопросы он отвечать отказался, например, откуда у него рукописная тетрадь со сказкой "Феникс" или откуда у его отца Щербакова могли быть те машинописи, которые после его смерти он привез к себе; мотивировал отказ тем, что эти вопросы заведомо не могут иметь отношения к делу Климовой. Пименов счел своим долгом напомнить Туркину ст. 170 УПК об обязанности следователя не допускать разглашения интимных сведений (что Туркин постоянно нарушал). Туркин со своей стороны много поведал Пименову о том, как он допрашивал Марка Морозова и Иру Каплун.

 

Показания Шустровой

 

Ее вызывали на 27 декабря, но разыскали на службе только 30-го, когда и допрашивали, а печатал протокол и слегка уточнял его Баланев 3 января. Вот содержание.

Познакомились около 1981, ибо Климова искала работу, а в моей лаборатории была вакансия. Сблизились на почве интересов к Цветаевой. Она давала мне "Письма Цветаевой", пражское издание и т.п.

— Когда последний раз вы были у Климовой?

— В сентябре 1982.

— А все-таки, когда? (вопрос и ответ повторялся раз двадцать)

— Что еще вам давала Климова?

— Ничего.

Предъявляется блокнот Климовой "Алфавит" и обращается внимание на запись "Шустрова. "Похождения Шилова", Романов, Былое №1, Бродский, "Петербургские зимы". "Как вы объясните эту запись?

— "Похождения Шилова" - это повесть Булата Окуджавы. Ее Климова мне, действительно, давала, равно как давала и сборник рассказов Пантелеймона Романова "Дружный народ". Журнал "Былое" №1 за 1917 давала ей я (при этом состоялась длинная беседа, в ходе которой

 

Шустрова просветила Баланева насчет журнала и издательства "Былое" с 1906 по 1926). Бродского и "Петербургские зимы" Климова мне не давала. (Имеются в виду воспоминания Георгия Иванова.)

— Кого вы видели у нее?

— Один раз молодого мужчину, один раз с женщиной пила чай. Нас не знакомили. (Записано: "Заставала молодых людей студенческого возраста". Поправку Шустровой на той же странице следователь Баланев не поместил, исправление дано в конце протокола допроса. Точно так же "исправлено" "Климова имела забитый вид" на "Климова имела замотанный вид".)

— А Пименова видели?

— Да. Она познакомила нас. Он меня расспрашивал, где я работаю (научным руководителем Шустровой одно время был Виктор Шейнис).

— Но мы знаем, что вы беседовали с ним о польских событиях.

— Может быть, не помню. Еще мы говорили о лекциях Скрынникова и меня поразило, как профессионально Пименов обнаруживает ошибки Скрынникова насчет Ивана Грозного, хотя Пименов не историк.

— Он что - проводил параллели с современностью?

— Нет, речь шла о документах XVI века, конкретно о переписке Курбского и Грозного.

— Переписывались ли вы с Пименовым?

— Я послала ему телеграмму к его 50-летнему юбилею.

— Читали ли вы какие-нибудь работы Пименова?

— Нет, я не математик.

Покамест следователь печатал протокол, он дал Шустровой почитать Пастернака "Спекторский", 1931 года издания, к слову прибавив, что это из библиотеки Климовой.

5 января Шустрову вызвали в 1 отдел ее учреждения и состоялся неформальный допрос оперативником:

— Когда последний раз видели Климову?

— В сентябре.

— А потом?

— Только по телефону.

— Строго говоря, вы и по телефону могли сказать...

— Что сказать?

— Сами знаете!

— Ничего не знаю!

— Знакомы ли вы с такой-то?

Мне надоело, что вы меня спрашиваете о моих знакомых, хотя это дело Климовой. Стали спрашивать про одного, потом про другую. Я не буду вам говорить ничего, кроме как о Климовой, а про других - только в присутствии тех, о ком вы спрашиваете!

— Вы опасный человек. Мне вас жалко. Ведь у вас готовится диссертация по развивающимся странам?

— Ну и что?

— В суд Шустрова, как и Пименов, как и свидетели из ВНИИГа, не вызывалась.