- 61 -

ГЛАВА 4. ПАМЯТНЫЕ ВСТРЕЧИ. 30-Е ГОДЫ

 

ВИКТОРИНА КРИГЕР

 

С Викториной Владимировной Кригер я познакомилась, гораздо позднее, чем состоялось ее знакомство с Иваном Михайловичем. Много и часто я слышала от Ивана об этой большой артистке. Она вступала тогда в период расцвета своих творческих сил и организаторских способностей, блистала на сцене Большого театра. Я была ярой балетоманкой, знакомства этого ждала с нетерпением. Еще не зная, не видя ее, я уже была влюблена и преклонялась перед ней. И я счастлива, что не ошиблась, так как дружба моей семьи с семьей Кригер прошла через всю жизнь, захватив и времена полного благополучия и времена, полные несчастья и нищеты, но об этом позднее.

Как-то поздно вечером, часов в десять, позвонил по телефону Иван Михайлович и сказал, чтобы я была готова — он заедет за мной через 20 минут и мы поедем к Кригер. С трепетом, большим желанием и страхом я собиралась в этот дом. Меня страшила встреча со знаменитой балериной. Я не знала, как встретит она меня, окажусь ли я на высоте.

Каково же было мое удивление, когда меня встретили распростертыми объятиями — просто, сердечно, со смехом и шутками. С первых же минут я почувствовала себя, как дома, в груди растаяла напряженность, и все мне казались очень милыми, особенно Викторина. Она не была красавицей, не было у нее и глаз-звезд, как мне того хотелось, и рот у нее крупный с узкими губами. Но когда она начинала говорить, а говорила она в продолжение всего вечера, лицо ее загоралось таким неподдельным весельем, глаза блестели, рот улыбался, все это дополнялось ее остроумными репликами, ее хорошим озорством. Она была как ртуть, вся в движении.

Приведу выдержку из книги М.Чудновского «Викторина Кригер», вышедшей в 1964 году. «Яркие и темпераментные пляски Китри - Кри-

 

- 62 -

гер ассоциируются с густыми жирными мазками живописи — пурпурными, фиолетовыми, изумрудными. Эти краски отличаются не только сочностью, но и своеобразием колорита и чередования оттенков.

Обладая от природы колоссальным прыжком и необычайно крепкими пальцами (пуантами), Кригер умело использовала эти возможности своего танцевального дарования. Первое же появление балерины на сцене, когда она в три-четыре необычайных по силе и легкости прыжка «перекрывала» огромную сцену, захватывало зрителя, а изумительная огневая вариация с кастаньетами окончательно покоряла его.

... Музыкальная пауза. Китри-Кригер стремительно выбегает на сцену. Мгновенная и резкая остановка. Лицо балерины почти сурово. Встав в позу, она начинает играть кастаньетами, а потом, точно стрела, выпущенная из лука, летит (именно летит) в неудержимой пляске, почти не спускаясь с носков. В этом стремительном танце не только сила, не только страсть, но и неукротимая воля, торжество любви наперекор всему. Иногда вариация завершалась фуэте в бешеном темпе. Это один из наглядных примеров в творчестве Кригер плодотворного сочетания хореографических черт классического танца и народного характерного пляса».

Викторина Владимировна нам с Иваном преподнесла книгу с дарственной надписью: «Моим дорогим друзьям — чудесным людям Лидии Александровне и Ивану Михайловичу Тройским... Хоть мы и редко видимся, но мои мысли, мои сердечные чувства неизменно с вами! Любящая вас Викторина Кригер».

Между прочим, она лучше была в характерных танцах, а не в классике. Удивительно весело и содержательно проходили вечера у Викторины. Шутки, па-де-де из «Лебединого озера» с Чухновским, крутила она им, как хотела. Все засматривались на ее мазурку с Валерианой Владимировичем Куйбышевым. Он великолепно танцевал, тут уж она «слушалась» партнера. Конечно все это комиковалось, но глядя на нее, я уже не видела ее платья, туфель на высоком каблуке, передо мной была изящная фигурка в белой пачке. Все это чередовалось с серьезными разговорами об искусстве.

Помню банкет на квартире Викторины, устроенный в честь 100-го спектакля «Соперницы» в ее театре. На банкете Иван Михайлович сказал, что спектакль «Соперницы» был для театра Викторины то же, что в свое время «Чайка» Чехова для Художественного театра.

Викторина Владимировна вступала в партию и ее поручителем был Иван Михайлович, после чего она часто называла его «крестным отцом».

Надежда Ниловна, мать Викторины, в прошлом играла на сцене, а также писала пьесы и феерии для детей. Во времена нашего знакомства она уже отошла от театра и вся ее радость сосредоточилась на муже и дочери.

Владимир Александрович, отец Викторины, был артистом театра

 

- 63 -

Корша. На сцене я его не видела. У дочери он бывал почти всегда в сопровождении своей красавицы собаки-колли. С ним у меня завязался живой разговор о собаках. Надо сказать, что дома у меня в то время был целый зверинец — сенбернар Нелли, доберман Дик, черный кот Абраша и ежик. Я расхваливала ему свою Нелли, которую особенно любила. В пылу похвал я почувствовала, что Владимир Александрович многозначительно молчит, взглянула на него и увидела добрые, нежные глаза отца и широкую улыбку.

— Лидия Александровна, вам обязательно надо иметь сына.

Я замолчала, и вдруг звонкий голосок Викторины воскликнул: «Папочка, да у Лидии Александровны два сына». Он молча поцеловал мою руку.

В танце полностью раскрывался зажигательный темперамент Викторины. Помню в ее исполнении лезгинку на концерте в Большом театре на юбилее «Известий». На сцену выбегал «юноша» в лихо заломленной шапке, и начинался задорный, увлекательный танец, без трюкачества, чисто народный - замедленный, плавный полет, переходил через минуту в бешеный темп. И когда заканчивала танец, лукаво надвигала на глаза шапку. Буря аплодисментов и криков заглушала последние такты музыки.

Я уже жила в Любиме после событий 1938 года, изредка бывала в Москве. В один из приездов захотелось позвонить Викторине Владимировне. Надо сказать, что из всех домов Москвы я могла бывать тогда только в двух: это у врача Л.Я.Босика и врача Замкова Алексея Андреевича. Звоню Викторине. В ответ на мой звонок я услышала в трубке: «Приезжайте ко мне сегодня же».

Сердечно, с глубокой теплотой встретила меня Викторина. На ее вопросы я отвечала то, что знала об аресте Ивана Михайловича, у нее наворачивались слезы. Она мне сказала: «Где бы ни был Иван Михайлович, что бы с ним ни случилось, он для меня всегда был и будет самой светлой личностью». Я была ей очень благодарна за эти добрые слова, так как в то время перепадало мне их немного.

Илья Миронович, муж Викторины, не сидел с нами. На эти ее слова только окликнул «Викторина!» - как бы одергивая ее. Вся семья Кригер — Владимир Александрович, Надежда Ниловна и Викторина имели одну отличительную черту - приветливость, простоту и какое-то удивительное тепло. Попадая к ним, всегда чувствовала себя, как дома. Илья Миронович был администратором в театре Немировича-Данченко, где я работала в качестве декоратора-художника до ареста Ивана. Вспомнили многое. Жизнь продолжалась.

Уже после возвращения в Москву в 1954 году как-то сидели за столом у Бориса Григорьевича Чухновского. Разговор шел об итальянском искусстве эпохи Возрождения. Борис восхищался Микеланджело и сравнивал его по мощи с Бетховеном. Потом разговор перешел к современному ис-

 

- 64 -

кусству, конечно, к музыке, балету. Викторина хвалила Уланову. Я высказала свое мнение о «Бахчисарайском фонтане», что мне не понятна хищная поза в сцене в гареме, это никак не согласуется с характером Марии.

Довольно странна сцена в склепе «Ромео и Джульетта». Ромео поднимает Джульетту, несет ее, сажает на колени, целует. Викторина согласилась со мной, что она сама возражала сначала против такой постановки. Мне хотелось знать ее мнение о музыке Шостаковича, хотела, чтобы она убедила меня, что он пишет хорошо. Я не понимаю ее, не нахожу никакой логики и не люблю. «Что вы, Лидочка, ведь это же Шостакович!» Я почувствовала, что она или не понимает меня, или неискренна. Она очень хвалит ансамбль Моисеева.

Апрель 1961 г. Звонил Борис Чухновский с предложением послать Викторине поздравительную открытку к дню рождения. Послали очень теплую. Иван называет Викторину «великой», оно так и есть. Он считает, что это был расцвет искусства вообще — Анна Павлова, Екатерина Гельцер, Викторина Кригер. Кригер создала свой театр балета, внесла новые элементы и толкование некоторых па. Например, мужские прыжки, не просто полеты, она придала им смысл — в «Соперницах» они прыгают за платком, повешенном на дереве. Уланова, я считаю, конечно, слабее Кригер, хотя бы в толковании образов.

В конце 70-х годов Б.Г.Чухновский подарил Ивану Михайловичу самолетный прибор с надписью: «Этот прибор был установлен на самолете шведского летчика Лундборга, который вывез Нобиле с места катастрофы дирижабля «Италия». При вторичном полете Лундборг скапотировал и разбил самолет. Подойдя к «Красной палатке» ледокол «Красин» поднял со льда много разных обломков «трофеев» на память».

 

ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ ВОБЛЫЙ

 

Я знала Виктора Михайловича Воблого. Это был сухой старик, высокий, прямой, с серыми глазами, с сильными надбровными дугами, с улыбкой на тонких губах, с большим резко очерченным подбородком. В прошлом он был предпринимателем. Цель его жизни — освоение Севера. Его мечта - продолжение Великого Северного пути, проведение железной дороги Сорока-Котлас-Дальний Восток. Он был энтузиаст. Осваивая Север, он не один раз терял целые состояния и не жалел ни сил, ни средств для осуществления своих устремлений.

Это было до революции — вместе с художником Борисовым, жившим в Котласе, он пригласил западных ученых в Россию для поиска полезных ископаемых. Этим специалистам были созданы все комфортные условия для работы, вплоть до ванной комнаты в поезде. Результаты

 

- 65 -

изысканий разместились в нескольких чемоданах, с указанием: что, где и на какой глубине найдено. Так были предсказаны Ухтинская нефть, сибирские алмазы, колымское золото. Недаром у нас в 20-х годах просили в концессию именно эти места в Сибири.

Архив Де Лабеля исчез. В Госплане находилось его предложение о соединении Великого Северного пути с Беринговым проливом. Он говорил, что Колыма — центр месторождений золота, а Аляска и Лена — крылья этого центра.

В 20-х годах Воблый был арестован и приговорен к расстрелу как шпион. Перед приговором он все же добился свидания с Дзержинским и рассказал ему о бесценных материалах, находящихся в чемоданах. Дзержинский затребовал материалы, оказалось, что работники ВЧК, куда-то отправляясь, имели нужду в чемоданах. Они их себе забрали, а содержимое ...сожгли.

Так погиб материал многолетнего труда и баснословной ценности. Воблого освободили и он получил охранную грамоту.

Впервые увидела Виктора Михайловича Воблого у нас на одном из вечеров. Я сидела около пианино, он подошел и начал перелистывать ноты. Увидел, что нет ни одного модного романса, фокстрота, оживленно начал разговор о музыке. Я узнала, что он был страстным поклонником Бетховена, в этом мы сошлись. Узнав, что я когда-то играла на скрипке, сказал, что скрипку любит в сопровождении рояля. Обещая подарить мне ноты «Крейцеровой сонаты», просил разучить ее. Это было в 30-х годах, и уже шли аресты. Его я уже больше не увидела, а вскоре и Иван Михайлович «уехал».

 

АЛЕКСЕЙ МАКСИМОВИЧ ГОРЬКИЙ

 

Был ясный летний день, мы ехали на машине на дачу Горького. Я страшно волновалась. Увидеть Горького! Ведь это же одна из наших звезд, да самая большая. Отличное шоссе, въезд на дачу, из-за расступившихся деревьев открылся большой цветник и прекрасная дача с белыми колоннами. Здесь и встретил нас Алексей Максимович. Сели в плетеные кресла в тени деревьев и начался нескончаемый разговор. Я слушала и вдруг увидела, что на большой клумбе что-то шевелится, думала, что это кошка. Оказалось — две чудесные обезьянки, привезенные из Сорренто. Они играли в цветах и срывали семена резеды, лущили их и ели.

Вскоре из боковой темной аллеи показалась молодая женщина с ракеткой в руках. Белокурая пышная голова, тонкое лицо, лучистые глаза, возбужденная, улыбающаяся. Одета она была в светло-розовое платье и белые туфли, какая-то мерцающая вышла легкой походкой, как

 

- 66 -

будто не шла, а скользила. Подошла к нам. Это была Тимоша - жена Макса. До того она была хороша, женственна, что глаз не отвести. Следом за ней шел Алексей Толстой в светлом костюме, большой, тяжелый, также с ракеткой.

В тот вечер я впервые увидела Леонида Максимовича Леонова. О нем у меня не составилось никакого впечатления. Он сидел в качалке на террасе. Больше молчал, его нечистый выговор затруднял восприятие сказанного. После обеда все понемногу разошлись - кто ушел на биллиард, кто - в сад. За столом остались Иван, Горький и я. Долго сидели. Иван рассказывал о полете по новостройкам на АНТ-9, сказал, что и я летала с ним. Тогда Горький обратился ко мне и сказал: «Ну, я теперь буду звать вас «воздушная женщина».

У Ивана и Горького шел разговор о возвращении Бунина в Россию. Горький был за возвращение, Иван - резко против. Спор перешел почти в ссору. Присутствовать было очень неприятно.

Резкий спор за столом огорчал. Опустились глубокие сумерки, Алексей Максимович сказал: «Ну а теперь, костер». Всей компанией сошли заросшим обрывом к реке и там жгли костер. Разжигать стал Иван и долго не мог этого сделать, истратил много спичек, а пламени не было, костер только дымил. Тогда Алексей Максимович сказал: «Не так это делают, так бабы дрова в русскую печь кладут». Поднял стоймя поленья и костер запылал, осветив притихших «бродяг», а тьма вокруг стала как будто еще гуще. Костер угас, все поднялись и направились к даче. Вечер прошел чудесно. Подошли к машине, а уезжать так не хотелось, такой обаятельный был Горький, такой простой в общении. В тот вечер он не плакал, я видела его тогда и шутливого и злого в споре о Бунине, и добродушного.

Особенное обаяние его и его интеллигентность засветились после впечатления, оставшегося от Д. Бедного, у которого мы были в Кремле как раз накануне. Пришли днем «на обед». Чуть запоздали, семья уже сидела за столом, Демьян из-за большого живота сидел к столу боком, и когда поздоровался со мной за руку, конечно, не поднявшись со стула, хлопнул меня по заду и сказал: «Что же вы такую красавицу от меня прячете!?» Я была ошеломлена. Это поэт?!! Сын великого князя! И вот вам Горький, «босяк».

Когда возвращались в Москву, я сказала Ивану, что напрасно он спорит с Горьким, тем более, что у него уже все согласовано со Сталиным. Иван был очень усталый и, не объясняя мне почему, ответил: «Так надо». А через несколько дней у Горького собрались Сталин, Ворошилов, Молотов и Тройский. Горький стал жаловаться, конечно, шутя, на Ивана, что опять поссорились. Причина была в том, что в литературе было бы два центра, и неизвестно куда бы потянулись писатели — к

 

- 67 -

Алексею Максимовичу или к Бунину. Это Иван сказал Сталину, конечно, не за столом. «Мы с вами проводим один день в неделю у Алексея Максимовича, а тогда придется отдавать не один день, а несколько».

Еще раз я видела Горького у Артема Халатова. Людей было порядочно, но было скучно, разговор не был цельным, единым, просто салонный разговор «ни о чем». Иван видит, что Горький «повесил нос», решил доставить ему приятное, позвонил Марку Рейзену, предложил ему приехать к Халатову, сказал об этом Горькому. Алексей Максимович подошел ко мне, присел на диване и сказал: «Вот вы еще молодая, вы не слышали Федора. И как же можно после Шаляпина слушать еще какой-то бас! ?» Приехал Марк Осипович, спел несколько песен, в том числе и по просьбе Горького. Алексей Максимович потеплел, на глазах появились слезы, в общем он был очень доволен. Пение оживило вечер и все остались довольны.

 

НОВИКОВ-ПРИБОЙ

 

Алексей Силыч Новиков-Прибой был не только частым нашим гостем, но и большим другом Ивана Михайловича. Первый раз я увидела его у Бориса Пильняка. На вопрос Ивана Михайловича: «Как живешь, дружище?» Он ответил: «Хорошо. Нянчусь с детьми, а Мария Людвиговна зарабатывает переводами». Этого ответа было достаточно, чтобы Иван Михайлович начал действовать. Он знал, что заветной мечтой «Силыча», как его многие звали, было написание истории «Цусимы». Им были собраны фантастически громадные материалы, потом потеряны и вновь найдены. «Новый мир» выдал аванс писателю, и он получил возможность с головой уйти в работу.

Алексей Силыч — невысокий, плотный мужчина со светлыми серыми глазами, всегда вносил в компанию бодрость и шутки. Он был очень прост в отношении к людям, и во всем чувствовалась большая русская душа.

У нас Алексей Силыч познакомился с Куйбышевым, они понравились друг другу, а потом и близко сошлись. Алексей Силыч подарил Валериану Владимировичу свою «Цусиму» с дарственной надписью, послал ее в Кремль, где в то время работал Валериан Владимирович. Через некоторое время, при встрече Куйбышев серьезно и строго глядя на Алексея Силыча, сказал, что он виноват в срыве его доклада на Совете по Труду и Обороне (СТО). В первое мгновение Алексей Силыч даже растерялся. Валериан Владимирович без улыбки глядел ему прямо в глаза, потом увидел, что Силыч всегда такой находчивый и спокойный, не находит слов, Куйбышев громко рассмеялся. Он должен был готовиться к докладу на СТО, но в тот день получил «Цусиму». Открыл ее, начал просматривать, лег на диван и не вставал весь вечер и всю ночь, закон-

 

- 68 -

чил ее чтение, когда настало утро.

В 1934 году у Марии Людвиговны и у меня должны были родиться дети, мы обе очень хотели иметь дочерей. Я заранее назвала свою дочь Ириной. Алексей Силыч и Мария Людвиговна имя не могли подобрать. Алексей Силыч склонялся назвать будущую дочь Цусимой и спросил мнение Ивана Михайловича, я не удержалась и выразила свой восторг. Ведь как хорошо! У него была бы своя настоящая Цусима Новикова-Прибоя. Мария Людвиговна очень неодобрительно отнеслась к моим восторгам, а Иван Михайлович раскритиковал: Цусима — место поражения и давать дочери это имя не следует, есть очень много красивых русских имен. «Мы, — сказал он, — назовем свою дочь Аришкой». В результате этого совещания, действительно, обе родившиеся девочки были названы Иринами.

После возвращения из карагандинской ссылки мы были приглашены к Марии Людвиговне. К великому огорчению, Алексея Силыча с нами уже не было. Мы собрались на годовщину смерти Новикова-Прибоя. Ряды наши поредели. С каждым годом за стол садится все меньше и меньше нас, стариков. Перестал бывать Леонид Максимович Леонов. После смерти своей жены очень сдал Владимир Германович Лидин и тоже сидит дома. Трудно мне писать о посетителях Марии Людвиговны. Присутствует много каких-то старушек, а те, кого я привыкла видеть ушли в мир иной.

Бывал и бывает Иван Рахилло, неутомимый остряк и заводила.

Не было Низового - ближайшего друга Алексея Силыча, не было уже многих других. Стол вел неизменный тамада Александр Владимирович Перегудов. Сердечный, простой человек, застенчивый, как девушка. Когда он говорил о Новикове-Прибое, оживлялся, и чувствовалось, говорит от всей души, любит его. Силыч для него — не ушедший. Он убеждал: «Не будем грустить, Алексей Силыч не любил грусти, и в его память постараемся провести этот вечер, его вечер, с шутками и весельем, как будто он присутствует здесь».

Был там Юнга, он всегда смотрит на Ивана с любовью. Как-то он выступил со своим словом о работе «Нового мира». Вспомнил, как был на приеме у Ивана: «Прост, деловит, а теперь не попасть не только к редактору «Известий», но и в редакцию более мелких журналов».

 

ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВ

 

Был вечер. Примостившись на диване, мы с Еленой занимались обычным женским делом — вышивкой, шитьем. Иван Михайлович был дома, и через приоткрытую дверь было слышно как он с кем-то говорит,

 

- 69 -

потом услышала чтение. Вошел Иван и говорит: «Девчонки, идите слушать, пришел поэт Павел Васильев, читает свои вещи». Мы пошли, я его увидела впервые, это был высокий ловкий парень с буйно-кудрявой головой, с сильными бровями, под которыми светились серые острые глаза. Скуластое лицо, нос с резко очерченными ноздрями и улыбающийся рот с приподнятыми углами.

Павел читал тогда «Песню о гибели казачьего войска». В то время у нас бывали поэты, я слышала многих, начиная с Андрея Белого и кончая Александром Жаровым. Вещи, которые они читали, были лучше или хуже, но когда я услышала Павла, он сразу обратил на себя внимание. Читал он просто, почти без жестикуляции, без завываний. Его стих - звучный, почти физически объемный, сразу остановил на себе внимание. Держался он тогда скромно. Я помню его скованную улыбку, может быть, оттого, что первые его стихотворения были забракованы. Позднее Иван Михайлович сказал мне, что нарочно так сделал. Павел большой талант, и он хотел заставить его тщательнее работать.

В эту же зиму мы отпраздновали свадьбу Елены с Павлом. Иван Михайлович с ним крепко сошелся. Павел с Еленой, хотя и имели свою комнату на Палихе, но часто жили у нас. У нас он и работал, пользуясь библиотекой Ивана. Иван Михайлович ходил тогда в русской рубашке и сапогах. Павел начал подражать ему, так же надевал рубашку и сапоги — наряд, который очень шел к нему. Очень часто Иван Михайлович с Павлом бывали у поэтов, писателей.

Однажды Иван был вечером у Луначарского, были Дейч и Алексей Толстой с женами. Речь зашла о Васильеве. По просьбе Анатолия Васильевича Иван позвонил домой и пригласил Павла: «Приезжай!» Павел приехал. Открыла ему Розенель, жена Луначарского, возгласом: «Паша приехал!», хотя видела его впервые, но много о нем слышала. У женщин он пользовался успехом, они «вешались ему на шею». Для него не было новостью восклицание Розенель. Не спросив его, что он будет пить, она налила полный стакан водки. Павел, обращаясь к Ивану, спросил: «Что пьете вы?» «Коньяк». Иван налил себе рюмку коньяка, Павел сделал тоже, как бы не видя стакана водки. Весь вечер Павел много читал и имел большой успех. После чтения стихов Туся Толстая что-то написала и передала Алексею Николаевичу Толстому. Алексей Николаевич подошел к Ивану, показал записку: «Ведь это Пушкин наших дней», сказал: «А может быть, и больше».

Иван очень дорожил Павлом и оберегал его от возможных неприятностей и в этот раз, как и всегда, увез Павла с собой.

 

- 70 -

* * *

 

2 февраля 1961 г. Сегодня позвонил Сергей Александрович Поделков и долго говорил с Иваном. Разговор был о вечере, посвященном 50-летию со дня рождения Павла Васильева, устроенном 31 января в Малом зале ЦДЛ.

Открыл вечер Санников, хорошо говорил о Павле. Напомнил о выступлении Горького против Павла, что «от хулиганства до фашизма один шаг». В перерыве Санников объяснил Ивану, что Союз журналистов обязал его упомянуть об этом. Выступали Городецкий, Ивнев, Повицкий, Островой, который назвал Павла гением. Городецкий говорил об образности языка, «Павла нужно изучать в школе». Все в один голос признавали «гений», «гениально». Это колоссальный успех Павла! Брешь пробита через 23 года после смерти. Вторично и так блестяще родиться! Зал был переполнен, начали в семь, кончили в двенадцать, и никто не хотел уходить, хотя многие стояли, не хватало мест.

Я отвлеклась. Поделков передал Ивану, что референт Дремов рассказал о том, что когда на правлении Союза писателей встал вопрос о восстановлении Павла в членах Союза писателей, Алексей Сурков выступил против: «Такого хулигана восстанавливать нельзя».

 

ЗАМКОВ

 

Когда состоялось знакомство с Алексеем Андреевичем Замковым? Все в те же, 30-е годы. Иван страдал фурункулами и как-то пожаловался Горькому. Алексей Максимович пообещал прислать врача. Назавтра врач был у нас. Это был Алексей Андреевич Замков — высокий мужчина, с залысинами на крупной голове, благородные черты лица, серые простые умные глаза, обращение крайне простое.

Осмотрел Ивана, сделал укол гравидана и через несколько часов фурункулы уже рассосались. С этого началось не только наше знакомство, но тесная дружба с Алексеем Андреевичем. Бывал он у нас каждый раз, когда кто-либо болел. Помню, у Игоря начался дифтерит, проходил в тяжелой форме. Я, конечно, была в панике, что потеряю первенца.

Приехал Алексей Андреевич, сделал укол гравидана, через пару часов стала резко снижаться температура, и налеты в горле уменьшились вполовину. К вечеру приехала машина с медсестрой, чтобы положить Игоря в детскую Боткинскую больницу. Он уже был в лучшем состоянии, и потому я спокойно отпустила его.

Алексей Андреевич часто звонил днем по телефону: «Красавица, ты дома? Я зайду». Приходит вымотанный, усталый. Просит покормить или

 

- 71 -

я сама предлагаю ему обед, нередко просто одно сало с хлебом и чай — питались скромно. Пообедает, отдохнет и отправляется дальше со своими уколами.

Много историй из своей практики рассказывал мне Алексей Андреевич — как приходилось приспосабливаться, чтобы лечить в деревне. Приходит однажды к нему женщина с болями, со спайками, на вид почти старуха. Ей нужна была гимнастика, но разве русская деревенская женщина будет ею заниматься? Подумал, подумал, посмотрел ей в глаза и спрашивает:

А ты, тетка, грешила в молодости?

Все грешны. опустив глаза, произнесла она.

Так вот от грехов и болит у тебя все. Каждое утро и каждый вечер молись, по 20 поклонов земных делай. Встань на колени, опустись, поклонись до земли, опять встань на ноги и опять до земли. Через месяц придешь.

И что думаешь. Вылечил. А разве мог я заставить ее делать гимнастику. Ведь у нее были сплошные спайки.

Алексей Андреевич часто бывал у нас на вечеринках, а вот его жена Вера Игнатьевна Мухина, наш известный скульптор, бывала реже. Как-то Алексей Андреевич пришел один - собирались художники, писатели. Я спросила: «А почему без Веры Игнатьевны?»

Ей идти не в чем, платья приличного нет.

Да, это было так. Один из первых скульпторов. Все мы одевались тогда очень скромно и просто. После этого Иван дал Алексею Андреевичу нашу заборную книжку в закрытый распределитель на Мясницкой улице. Алексей Андреевич был удивительно скромным человеком, он ни у кого ничего не просил, хотя был вхож к большим людям. Конечно, ему бы не отказали.

Замков был интересным рассказчиком, всесторонне образованным человеком. Он любил говорить со мной. И я с большим удовольствием и вниманием выслушивала его объяснения — медицина меня всегда очень интересовала. Приду, бывало, к нему со своими очередными горестями в особняк у Красных ворот, сейчас на его месте стоит высотное здание и метро «Лермонтовская», Алексей Андреевич вначале вел меня на антресоли, где у него размещались экспонаты, например, лягушка в спирту, и показывал мне действие гравидана на них. Потом уже расспрашивал о моем деле, а, может быть, он так меня отвлекал от моих огорчений.

В трудную минуту я всегда шла к нему. Так было и после ареста Ивана. Шла к нему, конечно, за помощью для ребят. Мы уже жили в Любиме. Ира, ей было лет 5-6, упала с печки и повредила позвоночник. У нее начал расти горб, и был он уже с грецкий орех. Собралась с ней и поехала к Замкову в Москву. Приехала, остановилась у Ольги на Малых кочках, ныне метро «Спортивная». И вот оттуда несла сонную Иру. Алексей Андрее-

 

- 72 -

вич принял меня часов в десять вечера. Поздно пришел, потому что делал обход больных, был у сына Микояна, который повредил ногу. Замков встретил меня в столовой — прямой, сложены руки, скорбные глаза и слова: «И тебя не минула чаша сия». Осмотрел Ирочку, сказал — «Обязательно давай тертую скорлупу яйца, молочную пищу. Пусть больше будет на воздухе, больше движения». А профессор Бом, знаменитость, советовал гипсовую кроватку на один-три года!

В Третьяковской галерее есть прекрасная работа Мухиной — голова Алексея Андреевича в мраморе. Это голова патриция.

 

ИГНАТИЙ НИКОЛАЕВИЧ КАЗАКОВ

 

Врач. Человек, стоявший на грани открытий, которые должны были произвести революцию в медицине — эндокринологии. Казаков лечил не больной орган, а заставлял работать его антагониста. Он был замечательный диагностик, от его взгляда ничто не ускользало, обращал внимание на цвет лица, глазных белков, влажность рук.

Игнатий Николаевич был среднего роста, плотный, подтянутый, черные волосы и темные глаза. Знакомство Ивана с ним состоялось в 1925-26 годах. Иван был болен — совершенно не мог работать, отказывала голова. У него было сильнейшее переутомление после учебы в ИКП. Он прошел обследование у лучших мировых знаменитостей, работавших в Кремлевской больнице. Диагноз - атрофия сердца. Предписаны полный покой года на два-три или поездки в экзотические страны — Японию, Италию, Индию. Ни того, ни другого Иван не мог себе позволить. Давид Израилевич Черномордик, работавший в «Известиях», рекомендовал ему обратиться к Казакову. Иван долго отказывался, говорил, что его смотрели «светила», но все же к Казакову поехал. Игнатий Николаевич занимался тогда частной практикой, принимал больных где-то в подвальном помещении.

Тщательно осмотрел и выслушал Ивана. Заявил, что Плетнев ошибся: «У вас маленькое спортивное сердце и никакой атрофии нет, в этом вы можете быть спокойны, болезнь ваша - результат страшного переутомления. Вы — большевики, народ волевой, вы волей заставляете работать перегруженный организм, и, в конце концов, он совершенно отказывается работать». «У вас, должно быть, сближенное кровяное давление» — предположил он. Измерил, чего не сделали врачи Кремлевки. Действительно, давление оказалось 105/95. Сделал каких-то четырнадцать анализов, назначил диету. Обещал через месяц «поставить на ноги». Иван подумал — «шарлатан». Кремлевские врачи не могли ничего сделать, а он через тридцать дней вернет здоровье! Поехал к своему прежнему

 

- 73 -

врачу Залкинду, измерил давление - оказалось именно таким, как у Казакова. Иван начал лечение уколами через день - лизатами.

Через месяц и двадцать дней Иван был здоров и последующие три года в отпуск не ездил. Мне тоже Игнатий Николаевич делал уколы - лечил щитовидную железу. Лечение было успешным.

Товарищ Ивана Петр Рожков - критик-публицист, лечился в Кремлевке в течение десяти лет от головной боли, ничто не помогало. По совету Ивана пошел к Казакову.

— Голова ваша ни при чем, у вас больна печень — после беседы и осмотра сказал Игнатий Николаевич. Петр тоже вначале встал на дыбы, что, мол, «шарлатан», но все же анализы прошел. Все это время питался у нас, чтобы соблюсти диету. Он тогда, кажется, разошелся с женой.

В результате лечения, уже до конца своей жизни он головными болями не мучился.

Был такой эпизод. Однажды мы с Игнатием Николаевичем сидели рядом в гостях. За столом уже было много людей. Он указал глазами на одного сидящего пожилого мужчину: «А ведь у него рак». Кажется, это был отец не то Бруно Ясенского, не то его жены. Я спросила: «Почему вы так полагаете?» «Цвет лица и еще некоторые показатели». Так и оказалось.

Позднее для Казакова, и с его помощью был создан институт. Он взял к себе туда больше ста больных гангреной, обреченных на ампутацию. Их отказывались лечить в других больницах. Игнатий Николаевич предложил свое лечение - уколы. Во время выздоровления кровь пробивалась через омертвелые конечности, больные испытывали сильнейшие боли. Иван в это время лежал у него в институте и слышал вопли больных. Игнатий Николаевич поставил их на ноги. Они ушли на своих ногах!

На одном из вечеров у нас Игнатий Николаевич рассказал интересную историю.

К нему в институт пришла девушка. С наступлением поры созревания у нее стали проявляться мужские черты - появились усы, борода, менялась психика. На вопрос Игнатия Николаевича кем же она хочет быть - мужчиной или женщиной, она ответила - мужчиной. Он начал работать над ней — усиливая одно и гася другое. Через некоторое время все было закончено — передо мной стоял юноша, сильный, красивый мужской красотой, все женское отпало. Единственно, с чем она трудно рассталась, — с прекрасными тяжелыми косами. Игнатий Николаевич сказал ей «остригите наголо», она просила оставить хотя бы длинную мужскую стрижку. «Нет, останется лазейка в прошлое, а прошлое начисто должно быть забыто»,

Девушка еще ходила в женском платье, у нее только начиналось лечение, появился перевес в мужскую сторону. Она пришла в ЗАГС с заявлением о смене имени на мужское «Игнатий» в честь Игнатия Нико-

 

- 74 -

лаевича. Работник ЗАГСа предлагает ей много женских имен, на которые она не соглашается, а объяснить в чем дело, не хочет. Только после вмешательства Казакова ей сменили имя.

Казакова арестовали. У Ивана был крупный разговор со Сталиным по поводу освобождения Игнатия Николаевича. Иван резко говорил со Сталиным. Звонил и Молотову, и Микояну, и Калинину — результата не добился. Казакову дали двадцать лет заключения.

Было еще два крупных разговора со Сталиным из-за Тухачевского, его имя написано на золотой доске Академии в Германии.

В 1948 году я жила в Советске. Как-то после работы шла вместе с зав.районо, разговорились, я упомянула фамилию Казакова. Мой собеседник рассказал, что он работал вольнонаемным на Колыме, организовывал поездки лагерного театра по районам. Ставили полностью оперы. В одном из лагерей рассказали о заключенном враче Казакове, как он совершил чудо - сумел восстановить и посадить за руль самолета разбившегося летчика. Тот, буквально, был «мешок с костями»?!

Вот какая судьба!

 

НЕ С УЛИЦЫ ЛИ ВЫ «КРАСНЫХ ЗОРЬ?»

 

Перелистывая томик Джека Лондона, моего любимого писателя, я нашла старую пожелтевшую театральную программу — 1936 год. Академический Большой театр. Шла «Чио-Чио-Сан». И сразу перед глазами встал синий-синий зимний, морозный вечер.

Я в серой меховой шубке, воротник покрылся инеем, ресницы тоже слипаются от инея. Иду от метро «Театральная» к колоннам Большого театра. Вы ждете меня. Теплая встреча, хотя расстались всего два часа назад. Вы мой начальник по работе. На первое действие мы опоздали, сидели в фойе. Никого не было, только в одном углу за своим столиком скучала продавщица конфет. Я привстала и быстро поцеловала вас в щеку. Вы улыбнулись и сказали: «Первый акт оперы самый лучший, может быть, мы дослушаем ее здесь?» Я возразила. Провожал домой пешком, тут уж я вся была покрыта инеем, да и Вы так же. В прихожей подошла к зеркалу, он еще не растаял...

За этой встречей вспомнились летние встречи на работе, в Музее изящных искусств. Было смешно, когда Вы дулись на меня целый день и не подходили, услыхав случайно, как Андреев, фотомастер из Серпухова, спросил меня: «Уж не из Ленинграда ли Вы? Не с улицы ли Вы «Красных зорь?» Или, когда директор зачитал на пятиминутке тех, кто едет с выставкой в Ленинград, и не назвал меня. Андреев во всеуслышанье заявил: «Ну, выставка без Лидии Александровны, что свадьба без музыки».

 

- 75 -

Какое чудесное, на подъеме, было время, впереди ожидалось только красивое. Что? Не знаю, просто впереди было светло.

Минули годы. Проходя Гоголевским бульваром, я останавливалась против нашей с Вами квартиры. Садилась на скамью, где мы вместе часто сидели. Мимо меня проходили люди, бежали ребятишки, чинно везли коляски со своими младенцами семнадцатилетние мамаши. А я была далеко. Взгляд скользил по стене дома, отделанного красным диким камнем, к третьему этажу. Вот наша квартира. Удлиненные окна и дверь на балкон, правое окно — спальня. Окна прилегают вплотную к стеклянной двери. Балкон с дверью - столовая, круглый стол покрыт розовой чайной скатертью, низко спускается коричневато-красный абажур. Мебели немного, самое необходимое - буфет, шесть стульев, в вазах цветы. Левое окно - Ваш кабинет, у окна письменный стол с настольной лампой под зеленым абажуром. Вы склонились над работой, и мне из моего уголка на мягком, кожаном диване, где я приютилась с ногами, хорошо видно Ваше лицо в три четверти и свет от камина. Потрескивают дрова. Помните, какие чудесные вечера мы просиживали у горящего камина с Вашими друзьями? Своих у меня не было — всех тогда мне заменили Вы. За бокалом вина или за чашкой кофе — какие разговоры, обсуждения работ, выливались в горячие споры, ведь это была пора ярой борьбы формалистов с реалистами по всему фронту искусства.

Все это прошло перед глазами.

Бульвар погружался в сумерки, а я сидела и неотрывно смотрела на наши окна. Наши окна. В столовой вспыхнул свет. Не Вы ли зажгли его? Действительность или мечта? Ведь я никогда не была в этой квартире, я никогда не видела этих комнат, а Вы знали их только по моим описаниям...

 

* * *

 

Год не помню. Была осень с заморозками утром и вечером. Иван, пользуясь морозцем, обычно домой шел пешком, но иногда приезжал на машине. Детей уложила спать, а сама бродила по комнатам. Пошла выбрать книгу для чтения, благо в этот день Корчагин, секретарь Ивана, привез подписку. Книги лежали на окне двумя стопками, сзади меня был письменный стол с настольной лампой, стекла окон приморожены и моя тень, только увеличенная, легла на стекло. Я отходила, подходила к окну, тень то вытягивалась, то сжималась, и вдруг щелчок. Я сразу даже не догадалась, что это был выстрел. Выстрел по тени предполагаемого Ивана. Пуля пробила два стекла идеально круглой дырочкой. Я оцепенела, но погасила лампу, опомнившись, пошла звонить Ивану и просила его не возвращаться пешком. «В чем дело?» Я рассказала. Он пришел домой, позвонил вниз в комендатуру. Пришли два парня, нашли пу-

 

- 76 -

лю, она врезалась в стену, а, посмотрев, через два пулевые отверстия, выяснили, что стреляли со второго или третьего этажа пустой квартиры арестованного. Кого? Не знаю.

 

* * *

 

Как-то Иван говорил, что возглавлять литературу, так же, как и другие виды искусства, должен не литератор или живописец, а партийный работник, организатор, что, мол, не надо отрывать от дела специалиста, он там, в своем творчестве нужнее.

Уходя из «Известий» Иван передал дела Н.И.Бухарину, он отметил, каких людей надо сохранить в редакции. Прошло немного времени, и Иван убедился, что Николай Иванович сделал все наоборот.

 

* * *

 

Был день 31 декабря. Вечером предстояла встреча Нового, 1938 года, но ожидания веселья не было. Весь день Иван ходил недовольный и раздражительный.

Встреча новогоднего вечера у нас в этом году отпала. Иван уже не был редактором не только «Известий», но и «Нового мира». Нас никто не пригласил, и мы не могли пригласить своих бывших друзей. Шли аресты.

Но я все же задумала отметить встречу Нового года. Была Муся, с которой мы вместе учились в Институте повышения квалификации, наш неизменный гость, посадила за стол Игоря и Вадима. Позвонила Берте Брайниной, это партийный товарищ Ивана, тихая, умная. Приготовила стол. Тогда все было очень скромно — водка, селедка, отварной картофель, сливочное масло, вот и все угощенье. Детям дала вместо вина подслащенный чайный гриб. И все же я хотела чтобы было все празднично, нарядно. Оделась в расклешенное зеленоватое пестрое платье, легкое, ласковое, Ивану оно нравилось. Зеленоватые туфли из змеиной кожи, подвилась, пышно причесалась, показалась Ивану. Он одобрил мой костюм. Стала ждать единственную гостью — Берту. Вот пришла и она, сели за стол. Пошутили, посмеялись, все шло хорошо. Подняли рюмки... Год ушел кошмарный, с потерей товарищей. Настроение за столом было невеселое. И все же Иван сказал тост, и была в нем такая деталь: «Следующий, новый 1939 год я приглашаю вас встретить на моей земле, которая лежит в архипелаге «Известий» за Полярным кругом». Севернее Новой Земли был остров Гронского. Теперь такого названия нет, так же как не стало пика Гронского на Памире.

Предсказание сбылось... Иван встречал Новый год за Полярным кругом в Воркутинском лагере.