- 226 -

БУРЯТО-МОНГОЛЬСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

 

В первых числах мая я на скором поезде «Москва—Владивосток», наполненном в основном инженерно-техническими работниками разных экспедиций, покинул Москву с Ярославского вокзала.

Наша разведывательная лесохимическая экспедиция состояла из трех разведывательных партий. Первую партию возглавлял начальник всей экспедиции — Виктор Алексеевич Ненашев — асе лесохимических разведок; вторую партию — Анна Пивоварова — опытный работник «Гипролесхима» со стажем 10 лет работы в «Гипролесхиме»; третью разведпартию — бывший разведчик немецкого Абвера, но не Суздальский и не Стефановский, а Красильников.

Две первые партии должны были добраться до своего прошлогоднего местопребывания — Братска. Здесь в будущем будет построена Братская ГЭС, и территория соснового лесомассива после вырубки станет Братским морем — водохранилищем. Но до вырубки надо разведать, какой по мощности потребуется организовать химлесхоз. Словом, за зиму после разведки надо составить проект всех предстоящих работ с полными расчетами затрат и дохода химлесхоза.

Третья, моя партия, направлялась южнее Байкала в Заиграевский район, где в горном районе южного Забайкалья произрастают перестойные сосновые древостой (старше 130—150 лет), подлежащие вырубке с предварительной подсочкой.

Вся экспедиция, выезжавшая из Москвы, состояла из трех человек — трех начальников.

В областном управлении лесного хозяйства в каждую партию добавили по два студента-дипломника из Красноярского лесотехнического института. Преддипломная практика с приличной инженерной зарплатой.

 

- 227 -

Рабочих каждая партия набирает на местах из местных лесников и охотников с зарплатой по договоренности и общим лесным питанием, для чего в местном сельмаге (потребкооперация) на 6—8 дней приобретается: соль, чай, сахар, крупы, мука, хлеб, картошка и обязательно селедка, чтобы утром с хлебом кусочек съесть, и целый день в лесу меньше хотеть пить. Мясо — по потребности, так как глухарей и тетеревов — сколько хочешь (по 2—3 килограмма каждый).

Из рабочих один по взаимной договоренности и желанию назначается завхозом-поваром и заготовителем птицы, причем неудачных выстрелов не бывает. Если было 5—6 выстрелов, значит, в котле 5—6 глухарей.

Словом, питание лесное вроде и неприхотливое, простое, без разносолов, но калорийное, так как каждый ежедневно съедает от 500 до 1000 грамм мяса лесной вкусной птицы. Причем — по желанию, по потребности, как при коммунизме.

Закончив за неделю обследование квартала в 1600 гектаров, мы возвращались в деревню на отдых обычно в воскресенье: мылись в бане, меняли белье и т. д.

В чем же состояла наша лесохимическая разведка при таком лесном мясокурортном питании и сосново-лесном дыхании?

Если сказать коротко, в трех словах — это длительные переходы, лесопиление и обмер лесных массивов. Это для рабочих. Для ИТР — походы и запись измерений, а также отметка в абрисе (очертание пути) особенностей леса по старому лесоустройству (40—60 лет назад) и внесение появившихся изменений за эти 40— 60 лет: лесные пожары, сухостой от повреждения лесными насекомыми (большой сосновый слоник, древесный хрущ, жук-короед, короед-типограф, лубоед большой сосновый, который поедает лубяную мягкую сочную часть между корой и древесиной).

Перед нашей экспедицией стояла задача: определить, сколько можно получить живицы, а попутно и делового леса на обследуемой территории. Все это необходимо замерить и записать на специальные бланки.

Летние полевые (лесные) записи зимой в Москве подсчитываются, составляется (рисуется) цветная карта в зависимости от породы деревьев: сосна — оранжевая, лиственница — коричневая, ель — фиолетовая, береза — голубая, осина — зеленая. Насыщенность (или интенсивность) цвета указывает на возраст древостоя.

 

- 228 -

В «Гипролесхиме» все карты трех экспедиций разрисовывал я, и меня величали «картограф-художник».

За время работы в первой экспедиции, т. е. в южном Забайкалье, было несколько интересных встреч и событий.

В Заиграевском районе Бурятии дислоцируется несколько воинских частей, которые входят в состав Забайкальского военного округа.

С одной военной частью наша лесопартия установила хорошие дружеские и деловые связи. Все началось с того, что в первое же воскресенье я пошел вечером в клуб этой военной части на танцы, куда собирались любительницы танцев из местных жителей и жен офицерского состава с мужьями, а иногда и без них. В первый же вечер я познакомился со старшиной-гитаристом сверхсрочной службы, и мы составили дуэт из двух гитар, а потом каждое воскресенье наше «искусство принадлежало народу».

Старшина, по сути, был завхозом военной части, а вернее, помощником командира части по хозяйству, имея необычайную инициативность, находчивость и изобретательность.

Узнав, что мы шесть дней пилим-валим разные деревья сосны, распиливаем их и часто оставляем в лесу, он спросил:

— А кто хозяин этих деревьев?

— Да я хозяин, а что?

— Так вот, хозяин. Я даю двух лошадей с коноводами и шесть крепких солдат вместо нанимаемых рабочих. Лошади подвозят к табору в понедельник продукты солдатам на неделю из продсклада военной части по твердым ценам и трелюют волоком хлысты деревьев в военную часть. Раскряжевывать не обязательно. Замерим через каждые два метра — и порядок. Работы меньше и хлопот меньше. Производительность и рентабельность возрастет. Командир военной части утвердит мне все. Он у нас умный мужик. Мне потом выдаст премию и увеличит на неделю отпуск. Твой начальник, мне думается, тоже будет доволен нашей рационализацией, так что и ты получишь премию, а главное — работа твоя будет более успешна.

Все получилось, как и предсказывал старшина — коллега мой по самодеятельности в клубе военной части. Наш дуэт гитар с ним стал дуэтом и вокальным, так как слух он имел превосходный, песен знал множество: и военных, и народных, и лирических. Тембр его голоса отличался красивым звучанием.

 

- 229 -

Вспомнив о пении в этой экспедиции, нельзя не рассказать еще об одном необычном, удивительном, смешном и в то же время не простом певце.

Территория каждого лесничества состоит их нескольких объездов, каждый из которых имеет несколько обходов. Хозяин лесничества — лесничий, человек, имеющий высшее или среднее лесотехническое образование. Хозяин объезда — объездчик (на лошади), человек, имеющий специальное образование и имеющий большой опыт и стаж работы лесником.

Обходом командует лесник, который живет в лесу своего обхода и «обходит» его если не ежедневно, то довольно часто.

Без ведома лесника в его обходе никто не имеет права что-то производить, сооружать, валить лес и т. д.

В одном отдаленном и довольно глухом обходе лесником работал бурят по имени Бадмай. Родился он, как он сам говорил, «до первой большой войны». Лет ему было около пятидесяти. Отец его тоже был лесником, но в 1941 году в битве под Москвой погиб.

Бадмай в детстве упал с лошади на скаку и сломал ногу. Кто и как лечил его, не известно. Лечение это было долгим и мучительным. Вырос он не высоким, но крепким и сильным, при этом остался хромым инвалидом. Хромота его была и не очень заметна, но в армию его взяли не строевым, а зачислили коноводом в РВК, где он и прослужил до победы во «второй большой войне». Десять лет Бадмай проработал лесником в родном обходе.

Образование Бадмая имел только начальное, а самообразование — необычайное, так как за четыре года «большой войны» он перечитал все интересующие его книги во всех библиотеках района: РВК, школа, райбиблиотека, госпиталь для раненых, а также брал у некоторых знакомых книголюбов.

Особенностью Бадмая была любовь к пению. Но пение это было необычно и по форме, и по содержанию.

Однажды я спросил его:

— Ты давно поешь, Бадмай?

— Давно, однако, наверное, как себя помню.

— Не понимаю.

— Как не понимаешь? Сколько себя помню — пою. Мама люльку на жердине качала и пела. Хорошо пела, ласково, напевно-успокоительно, усыпляюще. И я вместе с ней пел. Тоненько, пискляво. Она улыбалась, гладя своими пальцами мои волосы. Я засыпал под ее пение. Просыпаюсь — пения нет, но я слышу, что мама где-то близко, что-то делает и вдруг вздохнет, а я

 

- 230 -

начинаю тихо-тихо писклявить или тубами, не разжимая их, выпускать толчками воздух изо рта: ппы-ппы-пфы... Она смеется, и я смеюсь вместе с ней. И нам хорошо...

А когда я сломал ногу, не только бегать, ходить, но и стоять даже не мог. Шевелить ногу больно. Потом мама привела бабку-бурятку старую, вроде сердитую. Лицо серьезное, глаза строгие, а присмотришься хорошенько к глазам — они становятся все добрее и добрее. Будто заглядывают в душу мою... Ногу мою она поначалу совсем не трогала, только смотрела и просила меня пошевелить ею, как смогу. Потом подушечками своих пальцев, еле-еле касаясь, словно ветерок обдувает ногу, потрогала всю больную часть. Боли не было, но когда пальцы ее начали щупать сильнее, я застонал, а она, не раскрывая рта, как-то напевно замычала, вроде и мелодию какую-то выводя своим мычанием.

— Ты не стони, голубок, а попробуй мычать со мной вместе. Только не плаксиво, а напевно, как я. Давай. Ну?!

Так мы некоторое время вместе мычали, и боль становилась все слабее. Так, во всяком случае, мне казалось.

И видел я около себя уже не бабку сердитую, а добрую бабушку.

Несколько дней она прикладывала к моему перелому разные листья и травы, обматывая их на ноге тряпочками, как теперь обматывают бинтами. Тогда бинтов-то у нас дома не было.

Уходя, она улыбалась дружелюбно и просила, чтобы я не стонал, а мычал напевно и пел тихо-тихо разные песни, сам их сочиняя. О чем думаешь — о том и пой, что видишь или хочешь видеть — о том и пой.

— Ты теперь понимаешь меня, молодой москвич?!

— И понимаю, и не понимаю. Первый раз слышу такое... Разное видел и слышал, но такого искусства еще не довелось ни видеть, ни слышать.

— Это не искусство, это — жизнь. Все, что окружает нас — это жизнь. Просыпаешься чуть свет, еще солнца на небе нет, еще птицы не поют и звери спят, только хищники рыскают в поисках пищи... А как появятся первые лучики солнца — все оживает, все просыпаются. Весь лес вдруг оживает. Все птицы разными голосами приветствуют восходящее солнце. Обо всем этом я и пою. Что вижу на пути — о том и пою: о сосне пою, о траве пою, сокол пролетел надо мной — о нем пою, перехожу ручей журчащий — и о нем пою. Небо голубое, трава мокрая от капелек росы ночной, почка набухает соком из земли, листик молоденький распускается, муравей ползет, тащит «бревно» свое, которое раз в пять больше

 

- 231 -

его самого, а он его упорно тащит в свою кучу муравьиную — обо всем этом я и пою. Это все — жизнь вокруг. О жизни я и пою...

Много мы с Бадмаем ходили по лесным визирам, которые я иногда не сразу и замечал, а Бадмай моментально их находил на больших деревьях.

— Вот смотри: на сосне справа уже затянувшаяся рана. Это она была визирной затеской при лесоустройстве. Она затянулась раневой молодой древесиной. Вперед затягивается смолой-живицей, заживляя свою рану от топора лесоустроителей, а потом рана совсем заживится, зарастет, только рубец останется, как и у человека рана зарубцовывается, выздоравливает... Дерево — живое творение, его надо беречь, пока оно молодое, а уж когда состарится, можно, да и должно его рубить-валить, чтобы гниль не разводить для вредителей, жуков разных.

Была у Бадмая еще одна особенность, да она есть почти у всех бурятов, особенно у пожилых — «делиться пищей с Богом». Истоком этой особенности является язычество, т. е. религия, по которой поклоняются разным Богам.

Когда Бадмай начинает принимать пищу, то прежде, чем положить что-то в рот, он непременно кусочек, капельку, крупинку бросит через плечо. Я спросил как-то Бадмая:

— Что это ты перед едой, дома ли, в лесу ли, бросаешь через плечо?

— Это — Богу! Я не бросаю, а делюсь с ним. Он дал нам жизнь и пищу. Мы должны делиться с ним. Пусть это не реально, условно, но мы делимся. Так заведено у нашего народа. Это — традиция. Я не собираюсь ее нарушать.

Это было еще в первой моей экспедиции, в 1956 году. Интересно, делятся ли сейчас буряты пищей с Богом? Сомневаюсь, однако...

...Распорядок дня в экспедиции складывался так, что времени на переписку с Москвой почти не оставалось, хотя в полевой сумке у меня постоянно были бумага и карандаш. В моменты работы по замерам диаметров на пробной площади или при ленточном пересчете свободной минуты не было, но когда рабочие занимались валкой модельных деревьев, я выкраивал по несколько минут и излагал, по возможности коротко, мелькающие в голове мысли.

 

- 232 -

Для «мыслей о Москве» времени было много: так, если мы уходили в 8.00 и приходили обычно в 20.00—21.00, т. е. в работе, в пути мы были по 12—13 часов, то, безусловно, 4—5 часов на ходу были заняты у меня размышлениями.

За шесть дней лесной работы и «размышлений» у меня получалось небольшое послание, которое в воскресенье отправлялось в Москву Татьяне Павловне Черных.

А бывали недели, когда несколько дней бурятское небо так «плакало» и крупными, и мелкими небесными «слезами», что мы из палаток высовывали только нос. В такие дни мои послания становились длиннющими и, возможно, нудно-надоедливыми...

Зная уже характер госпожи Черных, я старался писать письма не нудные, а интересные и веселые, наполненные романтичным, нежным и ласковым чувством ожидания встречи. Как мне казалось, это у меня получалось. Если в первый месяц Москва была краткой и суховатой, то впоследствии она, Москва, «поверила моим слезам» и стала более общительной, нежной и даже однажды в конце письма поцеловала меня... в нос.

В нос! Однажды! Это за мои-то тысячи-тысяч поцелуев всего тела госпожи Черных, начиная от ее носика и кончая маленьким мизинчиком левой ноги... Так я ей ответил за нос!

...Бурято-монгольская экспедиция прошла успешно. Была обследована лесная территория, подлежащая подсочке и рубке, — около 32 тысяч гектаров.

Работа была закончена, и мы вернулись в Москву.