СПЕЦИАЛЬНОСТИ ГУЛАГА ПРИГОДИЛИСЬ

 

Проживая на даче во Внуково, первое время я занимался ремонтно-строительными работами, так как первый этаж был пригоден для круглогодичного проживания, а второй — мезонин — только для летнего.

Обсудив и оговорив разные варианты реконструкции второго этажа, мы с Таней решили заготовить необходимые материалы и приступить к работе.

Для того чтобы работа шла более успешно, были наняты двое рабочих. Как они могли сработаться, было не понятно, ибо они являлись весьма противоположными личностями — так, один из них, Алексей, был настоящим мастером на все руки, но очень неразговорчивым и не умеющим договариваться об оплате и условиях работы, а второй, Илья Захарыч, наоборот, работать мог только, как говорят, «принеси—подай—подержи—отнеси», но на язык — говорун до пены на губах. Также он был мастаком выторговывать наилучшую оплату их труда, получение аванса до начала работ и проведение перекуров по-советски — через каждые 30—40 минут.

Нет необходимости распространяться о наших планах реконструкции, так как ничего интересного в этом не было, но то, что произошло буквально через неделю после начала работ, представляется весьма интересным и стоящим внимания. И об этом я не могу не рассказать.

Алексей был типичным умельцем и понимал с полуслова, чего от него хотят и что требует хозяин-заказчик.

Таня, имея опыт реконструкции первого этажа, происходившей сразу же после покупки дачи, пояснила Алексею, что она хочет. Алексей только утвердительно кивал головой, закрывая при каждом кивке глаза, как бы говоря: «Ясно, ясно, хорошо!»

 

Я, имея опыт гулаговского строительства, дополнял Танины указания некоторыми технологическими уточнениями и поправками.

Напарник Алексея, Илья Захарыч, невзрачный мужичок, тоже кивал головой, но не как Алексей — утвердительно на каждую фразу, а как заводная кукла — часто, мелкими кивками, с выпученными глазами, потирая свои руки, явно не рабочие, а как лапки у мухи — подвижные.

Перед уходом рабочих с работы в конце недели слышу — шум на втором этаже. Звучат два голоса: возмущенный Танин и требовательный писклявый Ильи Захарыча. Поднимаюсь на второй этаж.

— Что за шум, а драки нет? — с усмешкой спросил я.

— Хорошо, что ты пришел, а то могло бы дойти и до драки. Я не могу больше терпеть фокусов Илюшеньки, — с гневной интонацией заявила Таня. — Ты помнишь, мы согласились дать им аванс в счет выполнения будущих работ. Этот аванс превышает 50% общей обусловленной суммы по договору. Работа вы полнена максимум на 25% от объема по договору. И вот Илья заявляет, что аванс весь израсходован. Денег у них больше нет и они голодают, не говоря уже о стопке «Пшеничной» перед уходом с работы. «Пшеничную», между прочим, употреблял в основном Илья и не по стопке, а по граненому. Алексей вообще почти не пил, иногда только перед обедом пропускал не более 100 грамм и откашливался с чехом, пока не прожует и не проглотит кусочек черняшки, глубоко нанюхавшись хлебного аромата. И выходит, что аванс-то пропил в основном Илья и теперь просит добавить к авансу еще денег, иначе они не смогут работать и нам придется искать других рабочих. А ты знаешь, что среди этих дачных поселков МИДа, МВТ, писательско-актерского никаких рабочих больше нет, есть только постоянная потребность в рабочей силе.

В эти несколько минут, пока Таня с возмущением объясняла обстановку, я внимательно смотрел то на Таню, то на Илью, и на моем лице, в моих глазах постепенно появлялось такое выражение, от которого Илья менялся. Если первоначально в его глазах чувствовались наглость и нахальство, то в конце Таниного сообщения появилось беспокойство. Вначале Илья слушал гневную речь Тани и смотрел только на нее. Но когда взгляд его обратился ко мне и он увидел, что мои глаза наполнены яростью, брови поднялись на лоб и угрожающе сдвинулись, а зубы заскрипели, то он как-то сжался и в глазах у него появилось выражение страдания.

 

— Та-а-ак?! — прохрипел я приглушенно. — Значит, деньги кончились?! Вы голодаете?! — обратился я к Илье, меняя в каждом вопросе голосовую интонацию, повышая ее чуть ли не на всю октаву в конце слова. — Ах, ты, падла вонючая! Засранец поносный! Да ты знаешь, что я делал в каторжном ГУЛАГе с такими гнидами?! У меня в бригаде было 34 человека разных национальностей, одних немцев-фашистов — 9 человек, кавказцев, среднеазиатских и прибалтийских европейцев; всего — 15 национальностей. И все они свою пайку честно отрабатывали. Без аванса, без обеда из трех блюд. Кстати, у вас — мясной обед, а не баланда из мороженой морковки!

Говоря это с необычным драматическим акцентом, я то щерился по-собачьи, то убийственно прищуривался, потирая ладони рук, сжимая их в кулаки и разжимая с хрустом.

— Не надо! Не надо! — залепетал Илья, пятясь от меня.

И тут я, в довершение всего, употребил самые изощренные матерные блатные ругательства, каковых я никогда доселе не употреблял, и так закончил свое возмущение. От услышанного Илья спрятался за Алексея, а Алексей раскрыл рот и выпучил глаза.

После небольшой паузы я более спокойно, но твердо и безаппеляционно спросил:

— Сколько осталось аванса?

— Я не считал, — ответил Илья.

— Передай Алексею все, что осталось.

— Хорошо, хорошо! Передам, — утвердительно кивая головой, ответил Илья.

— Сейчас, сейчас отдавай, при мне! Выворачивай свои карманы! — скомандовал я.

Илья дрожащими руками вынул остатки аванса из карманов и протянул деньги в мою сторону.

— Алексею, а не мне, отдавай! Мне ваш аванс не нужен! Теперь я буду штукатурить и выполнять малярные работы, помогая Алехе. У меня — строительный гулаговский опыт — один перекур до обеда, второй — перед съемом из зоны, пока конвоиры нас пересчитывают да чешутся у вахты: «Разберись по пятеркам! Первая, вторая, третья... Не растягивайся, ну!!!

После небольшой паузы я продолжал:

— А ты подобру-поздорову сматывай удочки, и чтобы я тебя здесь больше не видел! Понял?! — вопросительно-утвердительно крикнул я Илье.

 

— Понял, понял! — елейно-страдальчески пролепетал Илья. — Работайте, трудитесь тут без меня. Бог с вами!

— Правильно, Бог действительно с нами! А вот тебя-то черт путает! Ладно, иди.

Всю эту сцену, которую я разыграл с Ильей, Таня молча смотрела на меня, подняв брови и выпячивая временами губы, явно показывая удивление и неожиданность от такого театрального представления.

Когда мы остались вдвоем, она сказала:

— Ну, ты действительно артист. Такого актерского мастерства, такого лицедейства, такой матерщины я никогда не видела и не слышала. Кто выучил тебя так материться? Такого лексикона русского народного языка не знает, наверное, даже мой отец, хотя посвятил русскому языку всю свою жизнь.

— Танечка! Это был экспромт, вызванный создавшейся обстановкой, а матерная «лексикология» в некоторых случаях помогает лучше разных споров и уговоров. Наш великий Пушкин иногда писал очень веселые строки с применением этой образной народной лексикологии, и это было всегда кратко, остро и убедительно.

— Ну, довольно! Заболтался ты не в меру. Пора заканчивать шутки-прибаутки. Бесплатная работа закончилась, надо подумать о работе с заработной платой, и хорошо бы, пока мы здесь, во Внуково.

— Ты права, Танечка! Права, хозяюшка моя лучеглазая. Я уже думал и разговор имел по этому поводу.

— Где? С кем? Когда? Почему я об этом ничего не знаю?

— Я не люблю раньше времени «болтать», как ты мне иногда говоришь. И не хочу быть говоруном...

— Наконец-то признался! Слава Богу! Ну, рассказывай!

— Разговаривал я с директором Внуковского детского дома «Молодая Гвардия» Яковлевым Анатолием Александровичем. Несколько раз разговаривал, когда ходил за молоком и цветной капустой, которую ты любишь. Он предлагает мне быть его заместителем по учебно-производственному обучению воспитанников этого детского дома.

— Предложение не плохое... А ты сможешь? С детьми работать не просто, я бы сказала, даже трудно, а ведь ты никогда с ними не работал. Надо любить детей, тогда работа будет интересной и плодовитой.

 

— Детей я люблю. Ты, мне кажется, должна уже это знать. Попробую. Научусь, в конце концов, ведь, как говорят: «Не боги горшки обжигают». Смогу, так как за что бы я ни брался, всегда успеха добивался. Да и работа эта, пока существует человечество, всегда будет необходимой.

...Так я начал работать с детьми, да не с простыми детьми из нормальных семей, а с воспитанниками разных специальных школ-интернатов.

И продолжалась она, эта интересная, порой трудная, но так необходимая обществу и самим детям работа, 38 лет.