17

Мое освобождение. Работа в книжном магазине. Паспортизация и вынужденный отъезд в Калинин. Долгое ожидание. Возвращение Л.А. С.К.Эйгес.

И вот наступил день, когда ко мне прибежал все тот же верный Петя из УРЧ: "Сестра, вам срок вышел! Хотите освобождаться, или, может быть, "заложить" ваше дело, будете дожидаться мужа?"

Мы посоветовались с Л.А. и решили, что мне надо освобождаться, надо выходить и готовить "почву" для его освобождения через два года. Вот тут и началось самое трудное. До этих пор я могла ни о чем не думать и не заботиться: какой никакой над головой у меня был кров, худо или хорошо, но меня кормили. Теперь надо будет решать все самой, все самой устраивать. И, в первую очередь, требовалось найти комнату и работу на воле. Я решила никуда не уезжать, остаться в Лодейном Поле и здесь дожидаться освобождения Л.А., поскольку здесь, используя свои лагерные связи и знакомства, я могла ему как-то облегчить жизнь. Да и видеться мы могли, практически, каждый день.

И - началось. Неделю, если не больше, я искала комнату и работу, уходя с "увольнительным пропуском" через проходную в город. Нельзя рассказать, какую неоценимую помощь в те дни, да и во все время моего пребывания в Лодейном Поле, оказывали мне лагерные друзья. С помощью Пети из УРЧ мое освобождение затянулось, и вместо свидетельства у меня был пропуск на выход и вход в зону. Благо-

даря этому я ночевала в своей комнатке и, хотя официально была снята с довольствия, кормилась на здравпункте. Моя заместительница, очень миленькая и "аппетитная" девушка, назначенная на должность сестры-хозяйки, которая, конечно, гораздо больше меня устраивала нашего заведующего, уже прибыла и в ожидании моего ухода ночевала в зубоврачебном кабинете.

Чувствовалось, что я - уже "отрезанный ломоть", кое-кому в тягость, хотя никто мне этого никогда не сказал. Но что я могла поделать до того, как, наконец, нашла комнату? Ее главное удобство состояло в том, что она находилась на пути из лагеря в город, а Л.А. в то время уже работал чертежником в строительной конторе и ходил в Лодейное Поле каждый день. Теперь он всегда мог ко мне забежать. Один из наших "кожаных" пациентов, ставший к тому времени комендантом лагеря, при встрече со мной спросил, что он может для меня сделать, потому что готов сделать всё, что только в его силах. Я ответила, что лично для меня - уже ничего, я ухожу, но здесь остается мой муж, и я прошу помочь ему в трудную минуту, если понадобится.

Он это обещал, и слово свое сдержал, тут же выдав Л.А. пропуск на свободное хождение по городу, так что тот мог по дороге в город или обратно спокойно заходить ко мне. Не помню уже, сколько времени я не могла найти работы - город был маленький, очень многие по

выходе из лагеря, как и я, оставались здесь в ожидании свободы для своих близких, а то и просто потому, что ехать было некуда... Поиски работы были трудны и тяжелы, но каждый день кто-нибудь из лагерных друзей забегал ко мне со свертком, принося хлеб, повидло, рыбу, даже рыбий жир - все, что только наши друзья могли оторвать от своего пайка или от полученной из дома посылки.

Наконец, через одного из наших товарищей я устроилась на работу в книжный магазин - тоже "на пути" - бухгалтером и кассиром. Это я-то, не имевшая ни малейшего представления о бухгалтерии и с трудом всегда отсчитывающая нужную сдачу! Но что было делать? Поэтому по вечерам, тайком, с риском попасться патрулю, ко мне из лагеря приходил наш бухгалтер и обучал бухгалтерскому делу. А днем в магазин забегал наш санитар-кладовщик, подходил к кассе, платил за карандаш или тетрадку, а сам подсовывал под мой столик бутылку с растительным маслом, буханку хлеба (за комнату надо было платить хлебом), селедку, сверток с бельем - полотенце, простыня; или появлялся наш радист, тоже подсовывая что-либо из съестного.

Тогда и возникла критическая ситуация, когда мне снова пришлось спасать Л.А.

Однажды, зайдя в магазин, он сообщил, что по лагерю очень много людей снимают с обычных работ и отправляют на сплав. Его имя тоже оказалось в списке. Это было почти смер-

тельно: на пределе жизненных сил на сплаве могли выдержать только очень молодые и очень здоровые люди. Но что было делать? К кому обращаться? В наш магазин заходил и был с нами в добрых отношениях пожилой, культурный инженер - высшее начальство Л.А. по работе. Зашел он и в этот день. Набравшись храбрости, я подошла к нему, рассказала все и попросила помочь. Результат был молниеносный. Непосредственный начальник Л.А. получил от этого инженера страшный нагоняй ("вы, что же, не знаете даже, что у вас в конторе делается?.."), после чего Л.А. немедленно вычеркнули из списков.

К тому времени я успела перебраться на другую квартиру все по той же улице в маленький бедный домик, но, во-первых, ближе к работе, а, во-вторых, оказавшись за дощатой перегородкой от хозяев и соседей. Теперь, получив освобождение, наши товарищи могли идти прямо ко мне - переночевать и даже пожить немного, пока устраивалась их жизнь и они или снимали сами квартиру, или уезжали совсем. Сюда же приезжали моя мама и Мария Васильевна, когда Л.А. получал разрешение на семейные свидания. Научилась я справляться и со своей бухгалтерской работой.

Как гром с ясного неба на нас упала всеобщая паспортизация в Лодейном Поле. Сделано это было для того, чтобы очистить город от большого количества освобожденных и осевших здесь бывших лагерников. Мне было пред-

писано выехать в трехдневный срок. Куда? Освободившиеся раньше меня муж и жена Леонтьевы звали в Калинин (Тверь), где они временно обосновались. Помимо них, в Калинине я никого не знала. Было больно и тревожно оставлять Л.А. одного, без моей моральной поддержки и моих лагерных связей. Но выхода не было, пришлось ехать. Это произошло в начале зимы 1932/33 года.

Надежды Алексеевны Леонтьевой я в Калинине уже не застала, она уехала в Москву, и меня встречал Константин Иванович, человек очень приветливый и добрейшей души. Вместе с ним я прожила, вероятно, неделю: он поил меня и кормил, заботился обо мне, но тоже готовился к отъезду в Москву. Как им удалось в нее вернуться, я не спрашивала. Самым простым было занять их комнату, но она была мне не по средствам, а, главное, я видела, что дом этот мне не подходит: мне нужно было найти хозяев попроще, чтобы подготовить приезд Л.А.

К.И.Леонтьев помог мне снять комнату позади Архиерейской рощи, на окраине города, и перед своим отъездом на саночках перевез туда мои пожитки. В тот же день я устроилась работать медсестрой на здравпункт Калининского вагонного завода в Заволжье. А комната была - в Затьмачье. Мне очень нравились эти названия - Заволжье, Затьмачье, Затверичье... Хозяева попались хорошие, жила я у них как свой человек и работой тоже была довольна.

И каждый раз возвращалась с завода с одной мыслью: будет ли сегодня письмо от Л.А.?

За это время он писал мне много, хотя вообще-то количество писем из лагеря было ограничено. Ничего из его писем (кроме предсмертных) у меня не сохранилось, и это так жаль. Но все эти годы жизнь была такой, что не хотелось хранить никаких писем: ведь никто из нас никогда не мог быть уверен, что его больше не арестуют и что эти письма не попадут в руки "органов" и не повлекут за собой ареста их авторов и просто упоминаемых лиц...

Мне кажется, два оставшиеся года Л.А. прожил без особых приключений - в Лодейном Поле и на одной работе. Конечно, тосковал, но письма всегда были ласковыми и бодрыми, полными надежды на будущее. За это время я ездила в Москву, к маме, к родным, была у Аренских - Павла Антоновича арестовали много позже, уже в 1937 году. Летом 1933 года в Калинин ко мне приезжала мама, а потом я поехала в свой отпуск на свидание с Л.А в Лодейное Поле.

Ехать почему-то пришлось долго и трудно, через Ленинград, с пересадкой, а когда, наконец, я вышла на платформу, то никто меня не встречал: Л.А. опоздал. Появился он через несколько минут, и на нем была белая в голубую полоску простенькая бумажная рубашка с галстуком, так бросившаяся мне в глаза потому, что я привыкла постоянно видеть его в лагерной защитной униформе. Комнату он снял у

знакомой нам хозяйки, почти в центре города, так что по вечерам к нам могли заходить старые товарищи, кто еще не освободился, но жил на достаточно свободном положении. Было так приятно их всех принять в домашней обстановке, напоить и накормить - кажется, я там даже куличи пекла...

Это было нашим последним свиданием в Лодейном Поле: на следующее лето Л.А. должен был освободиться.

Год этот пролетел быстро. Ко мне в Калинин приезжали не только знакомые, но и совсем незнакомые люди, освобождавшиеся из лагерей. Всем им надо было найти жилье, работу, помочь прописаться¹⁷⁹. Сама я жила одиноко, от письма до письма, но даже получая письма, не могла быть спокойна за Л.А. – слишком хорошо я знала условия тамошней жизни, непредсказуемость "обстоятельств", а потому могла быть уверена, что с ним все благополучно лишь на тот момент, когда он писал это письмо.

Сейчас я думаю, что наша с ним жизнь в лагере никак не может быть названа типичной. Во-первых, то было время большого послабления, не знаю, чем вызванного; во-вторых же, наша судьба вообще сложилась удивительно счастливо. Мы не видели и не пережили никаких ужасов, выпавших на долю других, почти все время были рядом друг с другом и даже могли помогать другим...

Освободился Л.А. в июле 1934 года. Надо было налаживать жизнь - получить паспорт,

где-то прописаться, найти работу... Москва была для нас закрыта, поэтому на первых порах обживаться пришлось в Калинине, в доме № 3 по Путейской улице, где все это время я ждала его. Там мы прожили больше года, и там же, в августе 1935 г. родился наш сын.

Большим событием для Л.А. по приезде в Калинин была встреча с художником С.К.Эйгесом, который приехал со своей семьей и своим товарищем, тоже художником, на все лето в Калинин. Они сняли часть дома на самом берегу Волги в Затверичье, ниже большого моста. Л.А. был знаком с Эйгесом еще до своего ареста, и Сергей Константинович бывал в нашем доме. Эта встреча позволила ему сразу окунуться в родную стихию красок и образов, войти снова в круг интересов, от которых он так долго был оторван. Он запойно писал - Волгу, мост, деревеньку на берегу... Я приходила к ним прямо с работы, и мы купались в Волге.

Жена Эйгеса, Леночка, и ее мать, только недавно тяжело пережившие гибель отца и мужа в лагерях, принимали нас с Л.А. особенно ласково и сердечно, как бы перенеся свою заботу и любовь с погибшего на нас, выживших. Больше того, они предложили Л.А. во время его приездов в Москву останавливаться у них, а по тем временам это можно было расценить как подвиг. Большинство людей не фигурально, а реально шарахались на улице, встречая таких, как мы, вышедших из заключения.

Л.А. собирался поехать в Москву вместе с ними, но внезапно заболел возвратным тифом и болел очень тяжело, а когда выздоровел, отправился в Москву искать работу. Сохранился маленький снимок, вырезанный из...