ВСЯ ЖИЗНЬ

Я не ставил перед собой большой цели — изложить жизнь Константина Эдуардовича Циолковского во всей ее полноте. Отнюдь нет. Это было бы невозможно для меня, ибо я не писатель, не мемуарист, не новеллист и, по-видимому, не обладаю таким мощным талантом, который требуется для осуществления столь великой цели, и не имею достаточно свободного времени, которое я мог бы посвятить такому важному, но необычному для меня делу. Я сделал скромную попытку описать некоторые сложные явления собственной жизни, дать им возможное объяснение и попутно коснуться ряда явлений, так или иначе связанных с моей большой и сердечной дружбой с Константином Эдуардовичем. Возможно, что мои воспоминания о нем, годы жизни, прожитые близко друг от друга, помогут будущему бытоописателю лучше понять человеческий облик К. Э. Циолковского и дать ему верное истолкование. Когда я приступил к изложению своих воспоминаний о прожитом, вернее — о моей работе в области науки, что, пожалуй, может иметь некоторый интерес при условии большой снисходительности читателя, я даже не предполагал, что из груды черновых набросков можно будет выделить краткие очерки о К.Э. Циолковском, о наших

встречах с ним, разговорах и в первую очередь — наших общих делах, которых оказалось совсем уж не так мало, чтобы ими можно было бы пренебречь.

Константин Эдуардович Циолковский родился 17 сентября 1857 года в селе Ижевском Спасского уезда Рязанской губернии. Отец — обрусевший поляк — служил лесничим. Он был спорщик и протестант по натуре, человек тяжелого эгоцентрического характера. Мать — русская, добрая женщина, хорошо относилась к детям, которых было тринадцать человек. Она была музыкантша и пела.

В десятилетнем возрасте Константин заболел скарлатиной и в результате осложнения оглох. С И до 14 лет — период «бессознательности». В возрасте 14—15 лет его увлекают книги, главным образом физика и геометрия. Он пробует делать простые приборы, опыты, начинает постепенно понимать необходимость самообразования. Во всех биографиях К. Э. Циолковского сообщается, что в 1873 году отец отпустил его в Москву для продолжения самообразования и ежемесячно высылал ему 15 рублей. Сам Константин Эдуардович пишет о себе: «Я проходил первый год тщательно и систематически курс начальной математики и физики. На второй год занимался высшей математикой. Прочел курс дифференциального и интегрального исчисления, высшей алгебры, аналитической геометрии, сферической тригонометрии и пр.».

Сам К. Э. Циолковский мало говорил и писал об этих-годах. Из книги «История Вятской гимназии за сто лет ее существования» мы узнаем, что в 1873 году выбыл из третьего класса «для поступления в техническое училище» Константин Циолковский и из седьмого класса «по прошению матери» — Владимир Бехтерев, впоследствии выдающийся психиатр.

В 1879 году Константин Эдуардович сдал экстерном экзамен на звание учителя народного училища и в 1880 году получил должность учителя арифметики и геометрии в Боровском уездном училище Калужской губернии. Именно в 1879 году он впервые задумался о полете к звездам с помощью ракеты.

В 1883 году К.Э. Циолковским было уже вторично осознано и оценено практическое значение принципа реактивного движения. В статье «Свободное пространство» Константин Эдуардович, основываясь на качественных выводах из закона сохранения количества движения для замкнутых механических систем, четко и ясно сформулировал

целесообразность использования реакции истекающей струи для движения тела в свободном пространстве. Вот что он писал в этой статье: «Положим, что дана бочка, наполненная сильно сжатым газом. Если отвернуть один из ее кранов>, то газ непрерывной струей устремится из бочки, причем упругость газа, отталкивающая его частицы в пространство, будет также непрерывно отталкивать и бочку. Результатом этого будет непрерывное изменение движения бочки».

Эта статья была опубликована в 1954 году, то есть спустя 71 год со времени ее написания.

От теоретической бочки или теоретического шара с кранами, из которых вырывается газ, до мощной космической ракеты, оснащенной ракетными двигателями в двадцать миллионов лошадиных сил,— дистанция огромного размера! И тем не менее это чудо свершилось, но свершилось не сразу: для него потребовалось ровно пятьдесят шесть лет трудовой жизни и борьбы Константина Эдуардовича Циолковского, начиная с 1879-го и кончая 1935-м — годом смерти и много десятков лет неустанной работы его учеников. Вся жизнь была отдана рождению, наращиванию данных, развитию и триумфу одной основной великой идеи, из которой выросли две науки — ракетодинамика и космонавтика.

В те времена, когда я познакомился и подружился с Константином Эдуардовичем, еще нельзя было даже предположить, что эта идея будет иметь такое всеобъемлющее значение, которое она приобрела позже. Гений Константина Эдуардовича оказал влияние на века. Он был не только теоретиком космонавтики, он был одним из основателей науки о космосе, то есть новой науки в самом широком смысле этого слова. Своими трудами он приблизил человека к космосу и указал научной мысли путь ее дальнейшего — уже космического развития.

Одновременно с возрастанием интереса к идеям К. Э. Циолковского естественно возрастал и интерес к творцу этих идей — к Константину Эдуардовичу. Из мало кому известной личности калужского учителя возникла монументальная фигура основоположника науки о завоевании космического пространства, о завоевании человеком Вселенной. Эта новая наука с необычайной быстротой покорила умы всех народов Земли, и приоритет Константина Эдуардовича Циолковского был всемирно признан.

Личность великого ученого К. 9. Циолковского в грядущем времени будет интересовать наших потомков, быть может, не менее, чем в наши дни нас интересует личность великого Пушкина. Все, что связано с жизнью и деятельностью Александра Сергеевича, прилежно и неустанно собирается и издается, так и все, что связано с жизнью и деятельностью Константина Эдуардовича, представит для будущего человека неиссякаемый интерес. Записки современников, лично знавших Константина Эдуардовича Циолковского в годы наибольшего расцвета его творческой деятельности и — одновременно — в годы наибольшей борьбы за идеи ракетной техники и космонавтики, должны будут привлечь к себе всеобщее внимание.

Кратер на противоположной стороне Луны, сфотографированный советской автоматической станцией 7 октября 1959 года и переданный па Землю с помощью радиосигналов, получил название «Циолковский». Доколе человечество будет жить на Земле или других планетах, имя Циолковского не забудется, и ученые самого далекого будущего, какое только может представить себе наше воображение, будут знать и помнить, что К. Э. Циолковский был тем человеком, который первый со всей очевидностью проложил бессмертный путь от Земли к другим космическим телам.

В те далекие годы еще никто также не допускал, что работы К. Э. Циолковского могут иметь также величайшее политическое значение. Запуск искусственных спутников Земли и космических ракет, осуществленный в Советском Союзе, оказал самое благотворное влияние на мировую обстановку и резко уменьшил опасность страшной всеуничтожающей атомной войны. Многие миллионы взоров обращены в сторону Советского Союза, который выступил на мировой арене с мощным призывом к всеобщему миру и всеобщему разоружению. Управляемые ракеты, снабженные атомными и водородными бомбами, сделали бы войну гибельной для всего земного шара, ибо она привела бы все человечество, от мала до велика, к уничтожению. Правительство Советского Союза мощным голосом призвало к всеобщему и вечному миру, всеобщему и полному разоружению всех армий!

Было бы совершенно неверным думать, что Константин Эдуардович был для своих современников тем, чем он стал для тех, кто пережил его, кто был тогда еще молод, кто живет теперь, именно теперь после запуска спутни-

ков Земли, космических лабораторий и кораблей. Теперь мы можем смело говорить о нем как о великом человеке и гении. Теперь все признают за трудами К. Э. Циолковского абсолютное первенство в создании, разработке и пропаганде ракетодинамики и космонавтики, ибо мы воочию убедились в торжестве принципа ракеты для вывода корабля из поля тяготения Земли и для осуществления межпланетных и впоследствии — даже межзвездных сообщений.

Гениальность Константина Эдуардовича состояла еще в том, что он ясно видел многое, чего никто, ни один человек в мире тогда еще не видел, а если и допускал, то сомневался — и сомневался в несравненно большей степени, чем допускал. Лишь в 1935 году в некоторых пунктах земного шара стали серьезно разрабатывать вопросы ракетодинамики. В эти годы уже многие допускали возможность применения ракет как дальнобойного оружия или как средства для метеорологических разведок, но ни в коем случае не для космических полетов. Даже западные ученые Г. Оберт и Р. Годард, говоря о возможности вылета из поля земного тяготения, не ставили этот вопрос как практически возможный. Он ставился ими как теоретически интересный, но практически в то время невероятный и бесполезный.

И в наши дни многим еще трудно психологически представить себе человека в Космосе — оторванным от Земли, а в те годы возможность такого представления граничила с безумием либо с бесплодной фантазией. Только у К. Э. Циолковского это представление было реальным: он не был ни безумцем, ни безудержным фантазером — он был, прежде всего, исследователем, видевшим на несколько десятилетий вперед. Зоркость подлинного научного зрения у него была развита в такой огромной степени, что он даже видел свои космические корабли, вырывающиеся из строк его писаний.

Подчеркиваю: он не только верил, но и видел. Таким особым зрением обладают только подлинные гении. Это — не фантазия, не галлюцинация, не мираж, не «кажущееся», а именно особая зоркость, позволяющая людям делать великие открытия. Только ожидаемое подвластно нашему мыслительному аппарату. С ожидаемым человеческий мозг может делать реальные опыты, которые его приводят с помощью эксперимента или математического анализа к открытию или изобретению. Как эксперимент, так

и математический анализ суть две стороны одного и того же процесса — процесса ожидания или видения.

Но ни опыт, ни математический анализ сами по себе, за редчайшим исключением, не имеют никакой познавательной ценности, если тот, кто прибегает к ним, ничего не ждет или ничего не видит, а пытается с помощью «спекуляций» что-либо открыть или изобрести. Вероятность такого события приближается к нулю. Для того чтобы эта вероятность приближалась к единице или была равна ей, надо уметь ожидать и видеть. Такой способностью обладают таланты «первого класса» — гении. Константин Эдуардович умел ожидать и умел видеть, хотя ставил «детские опыты» и прибегал к сравнительно несложным вычислениям. Вот это потрясающее видение и позволило ему много десятилетий, не покладая рук, бороться за основы ракетодинамики и космонавтики. Именно бороться, ибо гений — это, прежде всего, борец.

Внутреннее зрение, свойственное гениям, может быть чуждо даже самым выдающимся эрудитам! Многие из них лишены этого «чувства». Внутреннее зрение это то самое, что отделяет мир гения от мира обыкновенного человека. Это два различных мира. Гений — всегда впереди своих современников. Не прибегая к каким-либо приборам, он видит несоизмеримо дальше их, слышит несравненно больше. Приборы служат для подтверждения и уточнения его догадки. Гений часто забегает вперед и мечтает о вещах, пока еще не существующих. Много раз Константин Эдуардович говорил о космических кораблях не ракетных, а антигравитационных, которые он считал дальнейшим допустимым развитием ракет. Но для ближайшего времени он признавал только ракетный способ движения в космическом пространстве.

Любое явление, любой факт, любое событие К. Э. Циолковский освещал по-своему и соответствующим образом анализировал его или из нескольких событий, фактов или явлений экспромтом создавал синтез, по-новому освещавший эти явления или процессы. Поэтому беседы с ним всегда были полезны, приятны и раскрывали неожиданно смысл какого-либо явления или процесса. И все это делалось настолько оригинально и неповторимо, что часто приводило меня в восторг, и я подолгу не мог освободиться от этого удивительного впечатления.

Если внимательно изучать статьи Константина Эдуардовича, то может показаться, что их автор обладает весьма

большим эгоцентризмом — весь мир и все явления в нем он подчиняет своим мыслям, своим желаниям, своим делам. Но это впечатление только кажущееся, никаким эгоцентризмом Константин Эдуардович не отличался, не было даже намека на эгоцентрическое свойство его характера. Он был самый общительный, самый доверчивый, самый нетребовательный, самый благодушный и самый простой человек. Никогда и никого он не угнетал, не подавлял, не подчинял себе ни словом, ни делом. У него все было наоборот: он готов был всем помочь, услужить, примирить или утешить. Он отличался необыкновенной добротой, которой он согревал своих близких и друзей. Эта его необычайная скромность и застенчивость обращала на себя внимание всех, кто имел счастье соприкасаться с ним. Об этих качествах Константина Эдуардовича я многократно говорил со своими близкими, мы обсуждали их и пытались объяснить, но, увы, это нам никогда не удавалось.

Но отчего же различные творения именно такого человека производят впечатление, которое можно было бы считать эгоцентризмом? На этот вопрос ответить нетрудно. Будучи альтруистом в полном и лучшем значении этого слова, в области своих научных идей он был непримиримым бойцом, фанатически веровавшим в общечеловеческое значение этих идей и научных трудов, и потому трудившимся всю жизнь не покладая рук. Константин Эдуардович потому и достиг высочайших степеней научного знания, что был до предела, до конца предан идеям науки о космосе и для разработки их не щадил своих физических и умственных сил. Вся жизнь была им поставлена на карту во имя этих идей, как последняя ставка человека в борьбе за светлое будущее человечества. Может быть, потому-то творения Константина Эдуардовича Циолковского производят впечатление необычайной целеустремленности.

Не существовало в Константине Эдуардовиче тем более и никакого эготизма^*, ибо свою особу, как таковую, он даже не замечал и, по-видимому, предпочел бы быть невидимкой, если бы это было возможно вообще. Действительно, все, что касается его «эго», никогда не заботило ученого, и только по великому недоразумению люди могли так думать о нем.

Застенчивость одолевала его с особенной силой, когда требовалось проявить твердую волю и настойчивость. Он

чаще уступал, чем настаивал на своем. Этим пользовались как его родные, так и посторонние люди. Неблагоприятные условия жизни и его уступчивость мешали проявиться его талантам в полной мере! О себе он не думал и считал, что характер его нескладный, что он не способен допиваться желанного, и, следовательно, человек совершенно неприспособленный для жизни, где борьба занимает видное место. Все это, взятое в сумме, приводило порою к пессимистическим и отчасти ироническим взглядам на жизнь. Таким он был в сфере обыденной жизни, но не в области своих научных идей и научных устремлений. Тут он оставался, как я уже упоминал, непоколебимым и мог дать сто очков вперед самому строгому и уверенному в себе деятелю науки. С этого пути его никто не мог отклонить, как некоторые ни старались. Подобно скале среди бурного моря, стоял Константин Эдуардович. Он раз и навсегда установил цену своим идеям и жил ими до самой смерти. Только эта уверенность в своей научной правоте позволяла ему свершать то, что он задумывал, неуклонно идя вперед по своей единственной, покрытой терниями дороге.

К. Э. Циолковского с детства влекло к полетам, ввысь, к Солнцу и звездам. Об этом он неоднократно говорил мне, и мы пытались (ибо в детстве это было только чувство) объяснить всю дальнейшую его жизнь и направленность его мысли — воздухоплавание и затем космонавтика.

Константин Эдуардович рассказывал мне, что лучшим времяпрепровождением у него в детстве было запускание «воздушного змея». Я думаю, что каждый мальчишка запускал такого змея. Но Костя Циолковский к этому делу подходил с особой страстью и размышлением. Воздушные змеи были у него различной формы и «мощности», и высота их взлета была разная. Змеи в форме параллелепипеда, обтянутые кумачом, могли быть запущены при определенном ветре, на несколько сот саженей вверх, для чего нужно было заранее приготовить несколько клубков шпагата, намотанных на большую самодельную катушку. Детская игра в змея — кто выше запустит — выросла впоследствии в изучение полета птицы и аэродинамических условий полета аппарата тяжелее воздуха.

Но самое удивительное в этом деле, конечно, заключается в том, что Константин Эдуардович не ограничился изучением полетов в воздухе. Мысль его перешагнула за пределы земного тяготения и устремилась в космос; она его влекла в одном направлении, все дальше и выше —

теперь уже за пределы земной атмосферы, земного тяготения, к Луне и далее — в межзвездные пространства.

К поре детства также принадлежит и другое развлечение — «запуски в небо ракет». Это удовольствие тоже было не из дорогих. Купив на 25 копеек в «аптекарском складе» селитры, серы, угля, антимония, канифоли и прочих химикалий, можно было устроить несколько петард или ракет, рассыпающихся в воздухе красными, зелеными и золотыми огнями. Кто из мальчишек не запускал ракет! Вспоминая свое детство и юность, я могу сказать, что тоже устраивал блестящие садовые иллюминации в торжественные дни летних домашних праздников. Ракеты, бенгальские огни, вертушки, шутихи, фонтаны, смерчи зажигались у меня одновременно благодаря действию «пороховой нитки», о которой в наши электрические дни не имеют представления никто из мальчишек.

Но никто в те времена не додумался до космической ракеты. До нее додумался К. Э. Циолковский. Конечно, идея полета в космос была далеко не единственной в «коллекции» его творчества, но она была основной, всепоглощающей.

В Константине Эдуардовиче меня всегда поражало удивительное совмещение психологически разнополюсных и, казалось бы, несовместимых величин и понятий. Однажды он подарил мне брошюру «Будущее Земли и человечества». Я внимательно прочитал ее и подумал: «Какая дикая идея!» Но высказанные в этой брошюре мысли, несмотря на их необычайную странность, не давали мне покоя, и уже через несколько дней я должен был прийти к совершенно другой оценке этой брошюры. Какая гениальная простота! Только возвышенный ум гения мог создать нечто предельно и детски-наивное, неосуществимое и в то же время гениальное!

Я рассказал о своих впечатлениях Константину Эдуардовичу. Он рассмеялся.

— Что это странные вещи, это верно. Это, конечно, абсурд, но зато каков! Вспомните Тертуллиана: «Верю, ибо это абсурд».

У Циолковского было много биографов, главным образом после революции. Но писали о нем и в дореволюционной Калуге. В этом городе было два известных знатока истории. Один из них — наш общий знакомый директор исторического музея, дома Марины Мнишек, потомок французских графов К. К. дю Мэн. Этот тщедушный низ-

корослый человек представлял собой передвижную энциклопедию истории города Калуги, и знания его в этой области были не только безграничны, но и глубоки. У этого старичка был видный соперник — историк Дмитрий Иванович Малинин, человек мощного телосложения с окладистой черной бородой — «семафор», как его именовали ученики. И хотя квартира, в которой он жил, была сверху донизу завалена рукописями, ибо он готовил к печати многотомный труд по истории Калуги,— внезапная смерть приостановила его кипучую деятельность. Калужане говорили по этому поводу: «Из Малинина вышло бы два дю Мэна, да не вышло ни одного».

Оба калужских историографа — дю Мэн и Малинин — также интересовались К. Э. Циолковским — первый дружелюбно, второй — враждебно, ибо последний считал, что необычайная гармония тишины, разлитая по городу Калуге и ее окрестностям, нарушается существованием «пришлого» из Вятки или Ижевска «индивида», каким является Константин Эдуардович. Работы ученого он считал блажью и, по-видимому, удивлялся, что власти могут столь долго переносить существование «элемента», нарушающего предустановленное совершенство. Спорить с ним было невозможно, ибо он утверждал, что все зло, кипящее в человечестве, зависит от ложного развития «умозрительных наук», к которым он причислял физику, химию и особенно математику. Он открыто враждовал с преподавателями математики и считал, что они незаслуженно едят хлеб. «История,— говорил он,— антагонист математике, а никогда не подчинится ее мертвым формулам. Единственная область человеческого знания — история — навсегда останется свободной от вмешательства математики».

Д. И. Малинин был убежден в своей правоте, и спорить с ним было невозможно.

Но шли годы, и жизненный опыт помог Д. И. Малинину разобраться во многом. Незадолго до смерти он решительно выступал за точные науки, в частности изменил свое отношение к Константину Эдуардовичу и даже написал статью о его деятельности.

За годы, прошедшие со дня смерти Константина Эдуардовича Циолковского, было написано немало страниц воспоминаний. К сожалению, не все эти страницы верно отобразили труды и личность К. Э. Циолковского. Многое было искажено, и перед нами появился не боец на поле научной брани, а некто совсем другой, имеющий мало об-

щего с настоящим Циолковским и по внешнему облику, и по внутренним свойствам и качествам характера: успокоенный, бесцветный, человек.

В своих делах и творениях Константин Эдуардович был бунтарем, непокорным, независимым и храбрым до безумства. Чтобы бросить в мир столько смелых новых идей и истин, надо было обладать великой дерзостью мысли.

Жизнь К. Э. Циолковского, его творчество, его мечты, источники его душевных сил — все это несравненно сложнее, тоньше и глубже, чем думают об этом некоторые его биографы, ценители его трудов, изучавшие его жизнь издалека, по документам. Многие его биографии — это хронология общеизвестных или малоизвестных событий в жизни ученого. Это внешняя сторона его деятельности, и только. Внутренний мир Циолковского — человека, ученого и гражданина — остается в значительной степени нераскрытым до сих пор.

— Какой я ученый? — говорил он.— Я просто большой неудачник. Редко кому так не везет в жизни, как мне.

И в этом Константин Эдуардович был глубоко уверен. Когда ему говорили о значении его работ, он отделывался такой репликой:

— Да что вы, какое там значение!.. Меня могли бы оценить через сто-двести лет, да к тому времени обо мне забудут. Но все равно я не имею права отступать и оставить мои замыслы втуне.

Не только ум и не только науку ценил он больше всего на свете и питал к ним чувство величайшего уважения, но и душу человека. Я многократно убеждался в том, какая чудесная, бесконечно добрая, благожелательная и незлобивая душа была у этого замечательного ученого и первооткрывателя. И я остро и ясно понял одну важную истину: истинное величие человека — это, прежде всего, величие его духа! Циолковский владел этим редчайшим даром во всей полноте и совершенстве его.