МОЙ МИЛЫЙ, НЕСЧАСТНЫЙ ОТЕЦ
(по прочтении архивного дела КГБ НКВД СССР за № 18514-с)
На столе передо мной разложены документы, и все они о моем отце, но каждый из них противоречит другому. Здесь же рядом исписанная ученическая тетрадь с выписками, сделанными мной 3 июля сего года из дела нашего расстрелянного отца.
Свершилось то, чего добивались мы не одно десятилетие. Не праздное любопытство руководило нами и ныне
мной, когда просил я бывшего председателя Комитета госбезопасности приоткрыть страницы, приведшие к гибели отца, помочь нам наконец-то узнать правду его сыновьям.
На одном из документов тех горьких 30—40-х годов, лежащих передо мной, значится, что отец «осужден на 10 лет без права переписки», а рядом — справка о смерти, выданная рижским ЗАГСом, что Крейер Николай Карлович умер 13 февраля 1940 года, тут же и документ о том, что реабилитирован отец посмертно и приговор, мол, Военной коллегии Верховного суда СССР от 30 июня 1938 года отменен в связи с отсутствием состава преступления… Какого преступления? Этот вопрос возникал у нас постоянно, как и то: где покоятся останки отца, в какой яме, или сожжены в негашеной извести, а может быть, зарыты в тюремном дворе?.. Где-то еще теплилась в глубине души надежда, особенно у мамы, которая ждала его пятьдесят долгих лет, до дня своей кончины, в 1987 году. Мы писали много в разные инстанции и получали стереотипные ответы. Наконец, в какой уж раз, но в 1991 году мной послано письмо с приложением всех выписок в КГБ СССР с просьбой разыскать дело отца и дать нам правдивый ответ, каким бы горьким он бы ни был.
Долго молчала Москва. Меня это не удивляло, ведь за 50 лет мы научились ждать и получать по трафарету писанные лоскутки-ответы. И, наконец, письмо, вложенное в скромный конверт с наклеенной маркой и от руки написанным чернилами обратным адресом отправителя: ЦА КГБ СССР. Что в этом письме? Опять отписка? Дрожащими руками вскрываю конверт: и глазам не верю! Во-первых, не «гр. Крейеру», а «Уважаемому Николаю Николаевичу» адресовано оно, и далее следует: «Сообщаем, что Ваше заявление направлено на исполнение в УГБ СССР по Тверской области, по месту хранения дела Вашего отца — Крейера Н. К. Нами рекомендовано ознакомить Вас с интересующим делом. Зам. начальника архива». При чем Тверская область? Ведь арестован отец в 1937 году в Минске, а детские и юношеские годы прошли в Петрограде, там же и окончил он Владимирское военное училище ... И тут из памяти моих отроческих лет всплыли воспоминания рассказов отца, что дед Карл, родом из г. Волмар (Валмиеры) Лифляндской губернии, какое-то время работал управляющим имения, принадлежащего профессору Де Роберти. Вот там-то и родился его второй сын, нареченный Николаем, наш будущий отец.
Все стало на свои места. Я засобирался в поездку в бывший Калинин, ныне вернувший первоначальное историческое название — Тверь.
В один из дней раздался телефонный звонок, и чей-то незнакомый голос приглашает меня посетить КГБ Латвии. Что за розыгрыш еще? — возмущался поначалу я, но последовавшие слова, что, мол, прислано дело отца из Архива для ознакомления меня с ним, — внесли полную ясность. От этого известия у меня даже дыхание перехватило. Когда я спросил: «В какое время можно зайти и возможно ли прихватить с собой младшего брата Виктора?» — ответ был доброжелательный.
— Пожалуйста, — ответил мне любезно тот же голос. — Когда Вам будет угодно, Вы, наверное, будете читать дело от корочки до корочки? — спросил он меня.
— Конечно! — поспешил я с ответом.
— Тогда приходите в понедельник, только с утра, пожалуйста, пропуск будет заказан, возьмите с собой паспорта.
Разговор состоялся в пятницу. Тотчас же я позвонил брату, как смотрит он на то, чтобы принять участие в совместном чтении дела отца? Ответ был взволнованный и положительный: «Как же без меня?»
В понедельник мы встретились в бюро пропусков дома, о котором давно бытует анекдот-загадка. «Какой самый высокий дом в Риге?» — спрашивает один другого. Тот перечисляет все высокие дома, церкви, и все невпопад. Сжалившись над ним, на усиленные просьбы правильного ответа первый ему и отвечает: «Самое высокое здание в Риге — дом, где расположен КГБ. Из него даже Колыма видна!» Не слишком остроумный, но доля правды в нем, увы, была. Сколько из него людей ушло в небытие и сколько этапов на Крайний Север, и в степи Казахстана, и в прочие лагеря империи ГУЛАГ?..
Нам было предложено пройти в парадное, где возле часового с нашими пропусками и паспортами ожидал нас усталый на вид человек в гражданской одежде. Передав пропуск часовому и, возвратив нам паспорта, он пригласил нас следовать за ним наверх. И вот мы по широкой лестнице поднялись на второй этаж, и попали в лабиринт узеньких коридорчиков, перегородок — здание внутри претерпело не одну перестройку: масса комнатушек, отторгнутых от коридора и холла. Наконец, где-то свернув, мы вышли опять на лестницу и прошли опять в узенький коридор, откуда попали в комнату, уставленную столами.
«Тесновато живете», — подумал я. Сопровождающий пригласил устраиваться за любым свободным столом. И вот наступил миг ожидания... Перед нами положена объемистая, пожелтевшая от времени папка с грифом «секретно» за номером 18514-с. На вопрос: «Можно ли делать выписки?» — последовал утвердительный ответ, и наш провожающий, сотрудник КГБ, уселся в противоположном углу комнаты. Мы же, взяв папку в руки, буквально ее едва не обнюхали, прочитав заголовок и обследовав все записи на ней, наконец, открыли дело.
Первое, что бросилось в глаза и заставило сильнее забиться сердце, — была ненавистная фамилия ВОЛЬФСОН... Бывший оперуполномоченный военного училища, это он заварил всю кашу, стряпая дело, обвинив и арестовав не только отца, но и многих командиров и преподавателей в тягчайших преступлениях, это он проводил обыски, участвовал в допросах и пытках наших отцов...
Рукой Вольфсона было выведено:
«Крейер Н.К. является активным участником военно-фашистского заговора, проводит подрывную вредительскую работу в училище, посему
постановил:
Бывшего помощника начальника Минского военного училища Крейер Николая Карловича, 1890 года рождения, офицера царской армии, из дворян, беспартийного, женатого, грамотного, по национальности немца, уволенного из РККА, арестовать и привлечь к следствию в качестве обвиняемого. Арест согласован с зам. военного прокурора БВО.
Оперуполномоченный 5 отд. УГБ НКВД БССР ВОЛЬФСОН
Нач. 5 отд. УГБ НКВД БССР мл. лейтенант г/безопасности ЗАВАДСКИЙ
Итак, первый шаг отца на Голгофу подписал этот невзрачный, вечно дергающийся Яков Маркович, ходивший, как помню, по военному училищу, пританцовывая, стараясь, видимо, казаться выше своего росточка. На его устах постоянно дежурила самодовольная, с ехидцей, улыбочка, наводившая трепет на окружающих. Я помню его гадливую улыбочку, когда порой, останавливая нас, командирских детей, елейным голосом, картавя, поглаживая по голове, он заговаривал с нами, — это «немеркнущее око» госбезопасности. Гнусь! Как оказалось, к тому же и садист, принимавший участие в пытках.
Читаю дальше дело отца, где значится, что он уже не немец, а латыш и образование у него высшее военное, и
что с мая 1918 года по декабрь он находился не в плену, как это было на самом деле, а в войсках Скоропадского, Петлюры и Деникина. Весь «букет» собрал, нет только упоминания Врангеля, Колчака, Юденича и прочих, но тогда было бы уже географическое и политическое несоответствие.
Мой бедный, милый отец! Что только тебе не пришлось испытать. Через какие пытки ты прошел, когда я читал выбитые из тебя «признания», написанные тобой дрожащей рукой химическим карандашом на сероватой бумаге, на которой местами буквы расплылись от капель влаги, возможно, твоих слез или от обилия стекавшего со лба пота после невыносимых мук во время «дознаний с пристрастием» — было такое официально узаконенное название ... Родной мой, твой двадцатилетний сын испытал на себе систему таких допросов через два года после твоей гибели, только было это на Литейном в Петрограде... Бедный мой, чего стоило тебе надписывать вверху под своими показаниями, для усиления якобы твоей вины, такие вставки-добавления, вроде: «Я был злейшим врагом», «спасал свою шкуру», «вредил, стараясь изо всех сил» и так далее. Вставки делались под взмахи опускаемых на твою спину кулаков или резиновой палки твоих истязателей. Я знаю, как это делалось, когда били меня по ступням ног...
На 10-й странице дела следует: «Постановление об избрании меры пресечения, утвержденное и составленное 14 января 1938 года». Значит, почти месяц выбивали из тебя, чтобы им записать следующие строки: «Достаточно изобличается в том, что является участником антисоветского военно-фашистского заговора, был посвящен в планы заговорщиков и занимался вредительской деятельностью по срыву боевой подготовки и ослаблению боевой мощи ркка, проводя их в жизнь ...»
Что же это были за преступные действия твои как врага, о чем ты сам пишешь сквозь слезы? Невольно читая эти строки «признания» через 50 лет, диву даешься: какими надо быть утонченными садистами, чтобы выворачивать душу подследственного наизнанку, диктуя ему нужные следствию факты «вражеской деятельности»!
Так пишешь ты ломаным почерком — а он у тебя, помню, был красивый, каллиграфический, — мой бедный, оговаривая себя. Внимательно вчитайтесь в его «кошмарное преступление» перед Родиной! Вот одно из них: «Подбор диктантов по русскому языку проводился мною и ут-
верждался без санкции политотдела, следствием чего были случаи, когда в диктант попадали ряд предложений, в корне неверно трактующие настоящее, истинное лицо нашего социалистического общества. Например: «Нужда объединяет, а раздолье разъездиняет...» Боже! Что за бред? Мой умный отец, владеющий немецким, французским языками, переводчик иностранных работ по фортификации, тактике, ученый, которого аттестуют, несмотря на офицерское прошлое, на кафедру Академии Генерального штаба, пишет «об искажении им истинного лица социалистического общества»… Да будь проклято такое общество с извращенным социализмом, которое волевого, сильного красивого человека превращает под пыткой в безвольное, этакое бестелесное существо, живущее с теплящейся в голове думой: «скорее бы конец мучениям…»
Пишет отец о связи с Уборевичем через комкора Шах-Назарова, обоих уже не было в живых, и не было в живых его друга по Владимирскому военному училищу Казанцева, о ком он пишет, их расстреляли летом 1937 года с Тухачевским в одно время.
Следуют еще примеры вредительства. Будучи зам. начальника училища по учебно-строевой подготовке, в его подчинении были начальник учебного отдела Леоненок и начальник строевого отдела полковник Власов. Они были также арестованы и прошли тернистый путь зверских допросов. В своих показаниях Леоненок заявил, что якобы ему отец сказал следующее: «Я помогаю Латвии, и вы также вместе со мной будете помогать ей. Давайте мне беспрекословно все материалы, которые я буду требовать, и поменьше бегайте по кабинетам начальников...» (материалы допроса имеются в деле). Какие такие «секреты» могли быть в учебном отделе? Можно только диву даваться. Арестованный полковник Власов на допросе 11 марта 1939 года, когда папы не было в живых, показал «что под влиянием физического и морального воздействия на очной ставке он, Власов, обличал его в причастности к антисоветской организации, но Крейер отрицал». Уже на суде Власов заявил: «Я решил отказаться от своих прежних показаний, потому что эти показания являются лживыми. Я наклеветал на себя и на других». И эта выписка из протокола дознания приложена к делу отца, видимо, при подготовке его для реабилитации в 1956 году.
Допросы, протоколы допросов, после каждого из которых следовали «признания». Жалкими потугами можно назвать их. На себя он принимал многое, когда речь шла
о его подчиненных. В частности, в его показаниях записано: «Не верю, чтобы Леоненок сказал, что якобы я вербовал его для шпионажа. Что побудило Леоненка сказать так на меня — не знаю». А Леоненок его-то оговорил!..
Был арестован и начальник училища Алехин, кавалер трех орденов Красного Знамени, по тем временам — это было редкостью. Кстати, в 1940 году Алехин был освобожден и принимал участие в Отечественной войне, погиб в бою и был удостоен звания Героя Советского Союза. Но тогда, находясь под пятой садиста Вольфсона, он показал, что «задача Кренера была возглавить мятеж в училище». Отец же, как явствует это из протокола, на очной ставке с Алехиным 19 апреля 1938 года заявил: «Как участник заговора, я с Алехиным связан не был». Может, эти слова благородного моего отца именно и позволили Алехину вырваться на свободу. А ведь оговорить-то Алехин отца оговорил... В приговоре о смертной казни и будут ссылки на показания Власова, Алехина, Леоненка против него, на основании их принят будет суровый приговор. Хотя?.. Все уже было предрешено ранее. Ведь обвиняет же себя отец во вредительской установке по ведению ближнего боя «…по таким вопросам, как встреча атаки с противником…» Чушь какая-то! Трогательная его просьба к наркому внутренних дел: «Об одном прошу Вас, гражданин нарком, чтобы мой старший сын, который учится в Военно-морском училище им. М.В. Фрунзе, не страдал за своего отца».
Читая эти строки, я не мог сдержать слез. Сидящий напротив кэгэбист заметил мне: «Не извиняйтесь! Здесь я не такое видел, когда родные читали дела своих близких».
Особым вредительством отца считалось то, что, как записано в протоколе, изучение немецкого языка шло якобы в ущерб другим дисциплинам. Отец, как помню, а я уже был курсантом второго курса высшего училища, уделял большое внимание как внешней стороне, выправке будущего командира, его культуре, так и его образованию, знанию языков, литературы, помимо воинских дисциплин — знание военной истории.
Отцу было предъявлено обвинительное заключение (стр. 101) по ст. 58-1, 58-8, 58-II УК РСФСР. В нем указывается, что:
Главным Управлением государственной безопасности НКВД СССР вскрыт антисоветский военно-фашистский заговор в РККА, участники которого готовили во время войны измену советскому народу и в
мирное время проводили активную диверсионную вредительскую работу, направленную на ослабление боевой мощи РККА с целью ее поражения в будущей войне.
Установлено, что участники заговора методами террора, шпионажа, диверсии и вредительства готовили свержение Советской власти и реставрацию капитализма в СССР.
На основании имеющихся в УГБ БССР данных был арестован и привлечен к следствию Крейер Николай Карлович, который о своем участии в антисоветском заговоре показал, что был вовлечен весной 1934 года /.../ Кроме того, Крейер сознался, что являлся агентом польской разведки, и изобличается показаниями как агент латвийской разведки, и занимался шпионской деятельностью в пользу Польши и Латвии. Как агент латвийской разведки Крейер виновным себя не признал, но изобличается показаниями обвиняемого Леоненка и очной ставки с ним».
От 29 июня 1938 года в деле находится расписка отца о получении копии обвинительного заключения. Бедный, что только он не передумал в последнюю ночь своей жизни!..
На следующий день состоялось закрытое судебное заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного суда Союза ССР. На белоснежном листе меловой бумаги типографским способом впечатан текст лишь с небольшими пропусками для тех мест, куда должны вписываться от руки ответы обвиняемого. Я привожу полный текст его, ибо такие документы заполнялись на заранее заготовленных бланках-листах, чтобы не терять время на сотни тысяч обреченных жертв, как и наш отец, по заранее подготовленному сценарию советского трагедийного фарса вершения правосудия. Такие слова, как «протокол», «приговор», были напечатаны огромными, жирными буквами, а те места, где подчеркнуто, — заполнялись чернилами. Итак:
ПРОТОКОЛ
закрытого судебного заседания выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР 30 июня 1938 г.
г. Минск
заседание в 13.30
Председатель: Дивизионный воен. юрист ОРЛОВ
бригад, воен. юрист ЛЕРНЕР
воен. юрист I ранга СУСЛИН
Председатель объявил, что подлежит рассмотрение дела Крейера Николая Карловича.
Секретарь добавил, что подсудимый находится в зале, и что свидетели в суд не вызывались.
Председательствующий удостоверяется в самоличности подсудимого и спрашивает, вручена ли ему копия обвинительного заключения, на что подсудимый ответил утвердительно. Подсудимому разъясняются его права на суде и объявлен состав суда.
Подсудимый ходатайства не имеет и отвода суду не заявляет. Председательствующий разъясняет подсудимому сущность предъявленного ему обвинения и спрашивает его, признает ли он себя виновным, на что подсудимый ответил, что: ВИНОВНЫМ СЕБЯ НЕ ПРИЗНАЕТ И ОТ СВОИХ ПОКАЗАНИЙ НА СЛЕДСТВИИ ОТКАЗЫВАЕТСЯ. Оглашаются выдержки из показаний: Кумпицкого, Аверина, Алехина, Власова, Леоненка.
ПОДСУДИМЫЙ ПРАВИЛЬНОСТЬ ЭТИХ ПОКАЗАНИЙ ОТРИЦАЕТ.
Судебное следствие закончено.
В ПОСЛЕДНЕМ СЛОВЕ ПОДСУДИМЫЙ ЗАЯВЛЯЕТ, ЧТО Off ПРЕДАН РОДИНЕ И СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ.
Суд удаляется на совещание.
В 14 часов оглашен приговор.
Мой бедный, несчастный отец! О какой преданности ты мог вести речь? Верность Советской власти? Ты был и оставался предан Родине. Разве только что в последние минуты своей жизни ты дрогнул, вспомнив о нас, твоих трех сыновьях и любимой жене и друге. Возможно, пытаясь высокопарными словами в последний миг отвести беду от нас? Или это был вызов твоим палачам? Ведь ты был беспартийным, да еще дворянин, определенно «ахвяцерская сволочь», как оскорбил один раз тебя комиссар ... Мой бедный, милый мой папа!..
Приговор, так же как протокол, был заранее отпечатан на такой же глянцевой бумаге. В нем было сказано, что:
«...с 1934 года по день ареста являлся активным участником антисоветского военно-фашистского заговора, ставившего своей целью насильственное свержение Советской власти путем вооруженного восстания, осуществление террора в отношении руководителей ВКП(б) и Советского правительства, проведение вредительства и диверсий и подготовка поражения РККА в войне с фашистскими государствами. Как участник упомянутого заговора Крейер проводил вредительство в деле подготовки командиров для РККА, являясь агентом польской и латвийской разведки, занимался шпионажем. Таким образом, устанавливается виновность Крейера в совершении преступления...»
Далее идет перечень статей и приговор:
КРЕЙЕРА НИКОЛАЯ КАРЛОВИЧА ЛИШИТЬ ВОЕННОГО ЗВАНИЯ ПОЛКОВНИКА И ПОДВЕРГНУТЬ ВЫСШЕЙ МЕРЕ УГОЛОВНОГО НАКАЗАНИЯ — РАССТРЕЛУ С КОНФИСКАЦИЕЙ ИМУЩЕСТВА. Приговор окончательный и на основании постановления ЦИК СССР от 1.12.1934 г. приводится в исполнение немедленно.
Председатель ОРЛОВ
Члены: Ю. ЛЕРНЕР
СУСЛИН
Рядом с приговором в дело подшита справка с грифом «секретно» о том, что:
«Приговор о расстреле Крейера Николая Карловича приведен в исполнение в г. Минске 30.06.1938 г.»
Акт о проведении приговора хранится в особом архиве 1 спецотдела НКВД СССР. Том № 8, лист № 163.
Начальник 12 отд. 1 спецотдела НКВД СССР
лейтенант госбезопасности ШЕВЕЛЕВ
Латвийская разведка должна просто гордиться, того не зная, что в 1934—1939 гг. число работающих на нее агентов в Советском Союзе количественно превышало всех разведчиков ЦРУ США, а также разведки адмирала Канариса, вкупе взятых. Это исходя из рассматриваемых дел органами НКВД и госбезопасности по обвинению живущих в Союзе латышей в шпионаже и, увы, расстрела их, без вины осужденных советской Фемидой. Горькая ирония проклятого режима насилия и массового геноцида…
В течение всех лет мы неоднократно обращались в органы госбезопасности НКВД, в прокуратуру, но ответ был всегда один: «Десять лет без права переписки». 1 июля 1940 года, когда я был уже в тюрьме, и мама ничего не знала обо мне, она получила на свой запрос ответ обер-палача председателя Военной коллегии Верховного суда СССР Ульриха следующего содержания:
«Ваше заявление, в котором вы просите о пересмотре дела осужденного Крейера Николая Карловича, мной рассмотрено, и, за отсутствием оснований в пересмотре, дело оставлено без удовлетворения. Зам. Председателя Верховного суда СССР и председатель Воен. коллегии В. Ульрих».
И это был ответ, когда два года, как не было в живых отца.
Листая ныне папку с делом отца, невольно обращаешь внимание на документ, датированный уже после разоблачения культа Сталина и его ежово-бериевской команды, на эту насмешку и над нами, и над убитым отцом. То ответ на мой запрос из Риги, сделанный в 1955 году, о судьбе отца, ведь прошло 18 лет со дня его ареста. Ответ опять на бланке сверкающей белизной меловой бумаги — и опять с отпечатанным типографским шрифтом текстом. Гласил он, давая указание лгать дальше, и предназначен был:
«Военная коллегия Верховного суда Союза ССР
за № HP 014/55 «СЕКРЕТНО»
Начальнику Главного управления милиции МВД Союза ССР и начальнику 1 спецотдела МВД Союза ССР, Главному военному прокурору
Прошу дать указание соответствующему отделу ЗАГСа о выдаче гр. Крейеру Николаю Николаевичу свидетельства о смерти отца следующего содержания:
— Сообщаю, что Крейер Николай Карлович, 1891 (?) года рождения, был осужден Военной коллегией Верховного суда СССР 30 июня 1938 года. Отбывая наказание, умер 13 февраля 1940 года. Гр. Крейер Н. Н. проживает в Риге по ул. Ленина, 133, кв. 6
Зам. председателя Военной коллегии Верх. суда СССР полковник юстиции БОРИСОГЛЕБСКИЙ
Увы! Правда и сейчас, порой часто, не доходит до нас. Еще не перевелись Борисоглебские и иже с ним, преступники перед людьми и Богом, которые изолгались, изворачиваясь перед своими лжекумирами, стараясь отгородиться от ИСТИНЫ, которая ГРЯДЕТ! ЗАГС Риги прислал нам по указанию сверху свидетельство о якобы смерти отца — лжесвидетельство! Так официально обманывались миллионы граждан уже в годы брежневские, для которых придумывали байки о надуманных, высосанных из пальца годах смерти их близких — на деле расстрелянных... Рассылались заштампованные ответы родным о каких-то десятилетних сроках отбывания наказания, в период которого они якобы умирали от болезней. Даже с установленным диагнозом!
В деле отца я встретился с показаниями, которые давались уже в период рассмотрения дела о его виновности, готовя реабилитацию. Они приложены к делу. Сколько добрых слов сказано о нем. Среди них, как ни странно,
оказалось для нас с братом неожиданностью, приложена и лестная характеристика бывшего комиссара Темкина?! Как отличается она теперь от той, что писалась им в 1937 году, послужив тогда причиной ареста отца.
Комиссией по пересмотру дела установлено: «Крейер признан виновным, что якобы является агентом польской и латвийской разведки, и был участником заговора по СФАЛЬСИФИЦИРОВАННЫМ МАТЕРИАЛАМ».
Господи, прости меня, но нет сил у меня, христианина, прощать убийц не только моего отца, а сотен тысячей тысяч таких же, как он. Мир праху Вашему, наши дорогие! Упокой, господи, души великомучеников, прости им прегрешения вольная и невольная и сотвори им ВЕЧНУЮ ПАМЯТЬ!