Крыса—друг человека

Рассказ бывшей монахини. Велико-Устюжского женского монастыря ХАРХАРИНОЙ Агнии Ивановны, 1906—1985. Записан в 1970 г. О. Г. ДОЕНИНОИ.

Как советская власть установилась, монастырь наш разорили. Бедствие то пророчествовал задолго отец Иоанн Кронштадтский. Приезжал, принимали с почетом, а все хмур был. Матушка-настоятельница спрашивала:

—      Почто печалуешься, аль мы, грешные, не угодили?

А он в ответ:

— Гляди-тко, чадо, — всюду щетина, одна щетина...

И вправду, разорили нас, кресты скинули, плиты с кладбища у церкви повыковыривали, аж косточки покойных наверх вылетели. Теперича в наших корпусах щетинная фабрика. А нас, монахинь, в коммуну согнали, потом в соборе заперли. Иконы там порублены, нары, грязь, стон... Много сестер от тифа померло, многим сроки тюремные раздали. Меня позвали — трое сидят военных. Один говорит:

— Ты, деушка, така баска, зачем не замуж, а в монастырь пошла? Как посмела? Потому, Бога нет, один туман!..

Не, не так говорил,—вроде не туман, а, дурман. А я потому в монастырь пошла, что меня тятенька за вдовца просватал, вдовец тот, — все знали, — пил и дрался. Ну я в монастырь и пошла. Там така красота была! Вышивали деушки и бисером, и шелками, иконы писали. Нам даже с Вологды, с Архангельска заказы были. Я пошла по позолотному делу, потом на иконах травы писали, а навострилась — и лики, и одежды.

— Ой, деушка, руки золотые! — матушка говорила. Конешно, судейским-то все я не толкую, а говорю:

— Бог на небеси, а вы недоумки!

Ну, они осерчали, да подписали мне десять лет заточения. Повезли на лесоповал, за Уралом. Морозы, народ дикой, охрана с ружьями. Страсть, Господи спаси! Смертушка подошла близко. На лесоповале народишко оммороженный пропадает. И пришлось начальству больничку открыть. Персоналу-то нехватка. Нашли из наших, арестантов, ученого старичка, на воле знаменитой дохтур был. Фельшар пришел наемный, все перед начальством хвостом мел. А меня взяли на подмогу. Старичок-то меня подучил, благо руки к тонкой работе привычны еще в живописном деле были. Стала я даже при операциях помогать. Как могли народ спасали. Ан

фельшар все вредил: спирт вылакивал, пайки отщипывал — чистый кот-блудня, вицей поучить рука горит. Раз парня всего оммороженного принимать не хотел:

— Иди, — грит, — вкалывай!

А тот на ногах не стоит. Тут я сказанула, грешная-

— Супостат ты, как есть, богопротивный злодеи! Фельшар сразу—донос. И забрали меня в карцер Холодище. Ни лечь, ни сесть. Только на корточках, если ноги не держат. В день давали кусочек хлеба махонький и баланды чашку.

Заперли, темно, как в ящике. Только по углам что-то поблескивает, и шорох... Ах, думаю, пропадешь, девка, то крысины глазки блестят!.. Сожрут!

Принесли пайку. Что делать — плачу, а половину на пол крошу. Все подобрали.

Смерзла, ослабла я, сижу на корточках и вдруг чую— под боком комок теплый — крыса агромадная шаром сидит как кошка! Стала я с ними разговаривать, вспоминаю, плачу, а дружки мои глазками моргают, шуршат кругом.

Только сильно я ослабла—150 грамм хлебушка давали а половину—им. Как выходить—встать не могу. Начальник криком:

— Вставай!..

Да ногой и пнул. Чудо тут было: крысы на него как бросятся! По одеже вверх, в лицо норовят!.. Начальник как заорет, аж завыл дурным голосом и бежать.

А я потихонечку, по стеночке встала да и вышла с того сатанинского места...