МЫ БЫЛИ МОЛОДЫ ТОГДА

М.Х. МОНТИЕВА

В 1942 г. я была призвана в Красную Армию Приютненским военкоматом и направлена в район Сталинграда, в Бекетовку, где располагался учебный лагерь аэростатной части. Мы запускали аэростаты во время налетов вражеской авиации, чтобы помешать фашистским бомбардировщикам сбрасывать снаряды на советскую землю.

Часть, в которой я служила, стояла на берегу Волги. Нам пришлось участвовать в Сталинградской битве. Круглые сутки шла бомбежка, артобстрел. Волга кипела от разрывов снарядов и бомб.

Сейчас, спустя полвека, даже не верится, что человек способен выдержать такие испытания.

После Сталинградской битвы стало ясно, что гитлеровцы проиграли войну. Нам, девушкам, поручили расчищать разрушенный город от развалин. В руинах завода "Красный Октябрь" мы находили тела его защитников.

В конце 1943 г. аэростатную часть перебросили на Север страны и нас стали срочно переучивать. Я получила специальность зенитчицы. Как известно, боев в районе Архангельска, где мы дислоцировались, не было. Но дальние бомбардировщики фашистской авиации добирались и сюда. Главной целью для них были американские и английские суда, доставлявшие нашей стране помощь по лендлизу. Наш зенитный девизион вел заградительный огонь, не пропуская немецкие самолеты к рейду. Так проходила моя служба в зенитно-артиллерийском дивизионе.

В конце 1944 г. меня вызвали в штаб войсковой части и предложили в короткий срок собраться и выехать в г.Молотов (ныне Пермь), где, якобы, формировалась национальная часть. Владимир Михайлович Попов — комбат нашей части мне посоветовал; "Мария Ходжгоровна, запишитесь монголкой или китаянкой и оставайтесь здесь". Я ему ответила, что не могу этого сделать, так как я — коренная калмычка, хочу встретить своих земляков и надеюсь увидеть своего брата Анджу, которого мобилизовали в первые дни войны.

Всех, кто ехал на Урал, зенитно-артиллерийская часть хорошо обеспечила. Нам выдали новое сержантское обмундирование: две пары белья, гимнастерку, юбку, шапку-ушанку, сапоги.

Но мы были жестоко обмануты — нас привезли в Кунгур. Никогда не думала, что попаду в такое место.

В Кунгуре в церкви мы провели семь дней. На стенах церкви все писали свои адреса: откуда прибыли и куда направлялись. Писали карандашом. Все девушки написали о себе, кроме Полины Дорджиевны Мацаковой. Мне известно, что позже она заболела и умерла в новосибирской больнице,

Я тоже написала свой адрес, благодаря этому брат отыскал меня в Широк-лаге.

Когда мы приехали в Широклаг, нас расформировали. Меня направили в лазарет, где я работала месяца четыре. Там лежали тяжелобольные: кто без ноги, кто без глаза. У многих были легочные заболевания: воспаление легких, туберкулез. Были люди настолько истощенные, что одни ребра торчали, Больные стонали, просили о помощи. Мы раздавали им таблетки, измеряли

температуру. Сердце болело, глядя на страдания больных.

Во время медосмотров нам, девушкам, приходилось, преодолевая стыд, раздевать больных, а так как сами они не могли стоять, то и поддерживать их, что бы те не упали.

Врачами работали вольнонаемные: русские, немцы Поволжья и др. После выхода из лазарета больных актировали. Некоторым давали освобождение дней на 10-15, но потом снова посылали на работу.

Много людей умерло. Умирали и в лазарете, и во время работы ежедневно по 5-6 человек. Умерших складывали в сарае, потом увозили на тракторной тележке. Помню, что этим занимался Василий, немец по национальности, вольнонаемный лет 30-ти. Он мне рассказывал, что клал покойников в яму, а после того, как яма наполнялась, закрывал ее. Два раза в день регулярно тележка приезжала за покойниками. Когда я все это увидела, то заболела.

Нас, санитарок, заставляли по приказу главного врача снимать с покойников одежду.

Из лазарета меня перевели в столовую, помогать поварам. Питание в лагере было плохое. Суп-баланду варили из рыбы, клали немного картошки. Черный хлеб давали по 300-400 г в день, и его очень нам не хватало.

Старалась помогать своим подругам по лагерю и мужчинам-инвалидам. Ведь есть хотелось постоянно. Подругам я приносила немного каши или хлеба, т.е. все, что можно было взять в столовой. Кожуру от картофеля складывала на большое блюдо и ставила в яму. Мужчины-инвалиды, истощенные, приходили и брали эту кожуру, потом варили в своих котелках и ели.

Многое сейчас из лагерной жизни уже забылось. Но хорошо помню, что мужчины продавали немцам свою солдатскую одежду. А девушки не продавали, сохраняли ее.

Многие люди были завшивленные. Насколько мне известно, на человека вши "нападают" не столько от нечистоплотности, сколько от голода. Ведь в баню водили в обязательном порядке каждые десять дней, меняли белье.

Из начальников Широкстроя я помню Лиджи Теленгидова, он был командиром первого батальона, Ко мне он всегда хорошо относился. И сейчас он меня часто приглашает в гости.

Парторгом батальона был Цагада Унков, сейчас его уже нет в живых. Среди участников Широкстроя был Петр Хомутников — сын Василия Алексеевича, он был недолго в лагере.

С участниками Широкстроя в последнее время мы стали часто встречаться. А вот с однополчанами Марией Дорджиевной Зулаевой и Елизаветой Чо-наевой я встречалась в Новосибирске, Они не были в Широклаге, в Новосибирск приехали с 1 -го Белорусского фронта,

В Широклаге нас заставляли ходить в клуб и участвовать в художественной самодеятельности. Арина Назарова хорошо играла на домбре. Мы танцевали и пели калмыцкие песни "Тегряш", малодербетовскую песню "Буинта", русские песни "Катюша", "Огонек". Мы плакали, когда пели эти песни.

В клубе иногда показывали кинофильмы. Я посмотрела "Два бойца", "Музыкальную комедию", "Анну Каренину". Нам все это было интересно — ведь мы были молодыми.

Мы всего боялись тогда — лишнее слово сказать, лишний шаг сделать. Но иногда собирались небольшой группой в кабинете парторга Ункова и разговаривали. Волновал всех один вопрос: за что нас выслали? Но никто ответа дать не мог. Некоторые говорили, что надо было любыми способами остаться на фронте, в крайнем случае — взять другую национальность. Но многие не

соглашались с таким мнением и говорили; "Когда-нибудь мы свое докажем".

Помню, на строительстве ГЭС были навесные мостики, по ним страшно было ходить. Видела, как долбили камень, потом отвозили его и бросали в речку,

Местного населения там не было, т. к. кругом были только бараки. Кроме котлована, калмыки работали в железнодорожном батальоне. Среди них был Давид Атаевич Бамбаев, он живет сейчас в Элисте.

На станции Половинка мы встречали живших там калмыков, высланных из Калмыкии еще в 1929-1930 гг. как раскулаченных. Калмыцкого языка они не знали, разговаривали мы с ними по-русски.

Из Широклага я уехала 22 марта 1945 г. в Новосибирск и там через справочное бюро узнала, что мои родственники находились в Красноярском крае, Но к тому времени родители мои, братишка и сестра уже скончались.

В Красноярском крае я нашла свою подругу Марию Дамбровну Чонтонову и стала жить у нее. Сейчас она живет в совхозе "Ленинский" Целинного района. В июне 1945 г. приехал брат, мы вместе пошли работать. Он — полеводом, а я штурвальным на комбайне, проработала два года. Потом работала дояркой в течение девяти лет.

На спецпоселении комендант заставлял приходить каждые десять дней в спецкомендатуру и отмечаться. А однажды он потребовал у меня мои документы: военную книжку и военный билет. Я не хотела их отдавать. Тогда он запер меня в темной комнате и держал двое суток. Я вынуждена была отдать свои документы.

Замуж я вышла в Красноярском крае. В Калмыкию, в Верхний Яшкуль, приехали в 1958 г., 22 мая, У нас уже был сын, В первое время нам негде было жить, все землянки были заняты, поэтому жили в сарае. Когда приехал мой брат, он добился для меня маленькой квартиры. В 1972 г. умер мой муж. В Верхнем Яшкуле я работала лаборантом в экспериментальном хозяйстве.

Долго у меня не было никаких документов. В 1963г. писала в Красноярский край и просила вернуть мне военную книжку. Мне ответили, что мои документы сожжены, в архиве их нет. Но в 1992 г., в мае, я кое-какие документы получила.

Награждена орденом Отечественной войны 2-й степени, юбилейными медалями.