- 142 -

Глава V

ЛЮБОВЬ

 

И вот снова стукнула ко мне в дверь моя неверная судьбина — и добрая, и жестокая.

Сима устроилась на новую работу — секретарем-машинисткой — в какое-то диковинное учреждение — Облкооптару, находившееся на Подоле. После одного из первых дней работы на новом месте она пришла домой необычная — и сияющая, и задумчивая: «Ох, Ирка, какой у нас замечательный замдиректора! Красавец необыкновенный! А какой приятный человек, со всеми так просто разговаривает! В обеденный перерыв — ну, представьте себе! — вышел играть с молодежью в волейбол. Все только о нем и говорят».

На следующий день — снова: «Это какой-то особенный человек! Я таких никогда не видела». И дальше — то же самое. Вижу — только о нем все ее мысли.

«Ой, Симочка,— смеюсь я,— влюбились вы, кажется, в своего замдиректора».

Она молчит, не возражает, а в глазах — слезы. Я рада за нее, как это хорошо — влюбиться, подняться над серостью будней на крыльях этого великолепного чувства.

«Молодец, Симочка! — говорю.— Дай бог вам счастья!»

«Нет, счастья не будет,— сразу грустнеет Сима,— у него жена, дети. Да и он моложе меня».

И еще через несколько дней: «Ирка, он придет завтра. Слышите? Ко мне, сюда придет. Со своим референтом, Станиславом Ивановичем, вы ведь его знаете. И вы должны прийти. Слышите? Непременно. Обещаете?»

«Да, конечно»,— посмеиваюсь и.

А Станислав Иванович, или для меня Стасик,— товарищ детских лет, друг моего брата Бориса. Сестра его. Люба, выйдя замуж за военного, уехала с ним, как и моя Нина, на Дальний Восток, а Стасик, все еще холостяк, работает в той же Облкооптаре, где и Сима.

Начала я готовить Симу к встрече с полюбившимся ей человеком. Через неделю мне надо было ехать на курорт в Гурзуф, путевку уже давно купила, тогда это было очень

 

- 143 -

просто. Вот я и решила приодеться: заказала красивые, резные, бежевого цвета туфли, обзавелась чудесной, васильковой, с перламутровыми пуговицами блузкой... Хорошо зарабатывать самой и тратить, как хочешь, собственные деньги, а чужие — всегда горьки и тягостны,— это я усвоила еще со времени нашей жизни с отчимом, когда была девчонкой.

Дала я Симе надеть на встречу свои еще не надеванные туфли, блузку. У нее не было таких красивых вещей, она зарабатывала мало, муж был не из заботливых. Сама не своя от радости, Сима примерила мои наряды и сразу помолодела, посвежела.

На следующий день я, будучи уже в отпуске, пошла побродить по городу, что-то купить из провизии. Вернулась к вечеру утомленная, с головной болью, надела свою старую-престарую футболку, закуталась в подаренный мамой шерстяной платок и легла отдыхать.

И тут в комнату влетает Сима, разодетая в мои наряды, возбужденная, глаза так и горят, щеки пылают: «Что же вы лежите? И не одеты? Он уже пришел. Скорее собирайтесь, бога ради!»

Ой, я и забыла, что у нее сегодня гость!

«Симочка, простите, я не пойду, голова очень болит. Обойдетесь без меня, я, правда, не могу».

«Что?! Ну нет, Ирка, вставайте сейчас же, вы мне обещали, это нечестно».

Сердится, уговаривает, упрашивает...

«Ну хорошо,— соглашаюсь через силу,— только с условием, что пойду к вам вот так, как есть, переодеваться ни за что не буду».

«Ладно, черт с вами, идите как есть, только идите».

Беру я почему-то свою черную кошку и направляюсь вместе с ней к Симе.

«Знакомьтесь: Ирина Анатольевна, Иосиф Владимирович».

Мне навстречу встает человек в коричневой вельветовой куртке, повыше среднего роста, смуглый, с гладкими иссиня-черными, с сединой на висках волосами, с высоким лбом и большими карими выразительными глазами. Выразительными? Нет, это слово ни о чем не говорит. Я встретилась с сияющими темным огнем, бездонными глазами, и все во мне сжалось. А может, не сжалось, а напротив — потянулось к нему. «Вот такого можно полюбить»,— подумала я. Что-то говорю Симе и чувствую на себе его пристальный взгляд. Да, понятно, что Сима так ошалела...

Тут приходит Стасик.

 

- 144 -

«А, Ирочка, здравствуйте, очень приятно!»

«Здравствуйте, Стасик! Как давно мы не виделись, хоть и живем в одном доме! Даже на «вы» перешли за давностью лет».

Уселись за небольшой столик — как раз на четверых. Что-то пили, чем-то закусывали. Во мне — смесь тоски, нездоровья, удали от единственной рюмочки вина, любопытства — что это за человек с такими великолепными, пытливыми и добрыми глазами? — и чего-то еще, неосознанного, связанного с этим человеком. То и дело встречаю его внимательный взгляд.

А Стасик говорит что-то ласковое, ухажерское, подкладывает мне в тарелку, подливает в рюмку. Мне смешно от его кавалерского тона, ведь выросли в одном дворе, он наверняка знает меня со дня моего рождения.

Симин гость спрашивает, почему я сижу с кошкой на коленях. Я рассказываю, что это Флейта, моя любимица, что недавно отняла ее на улице у мальчишек, жестоко ее мучивших. Пока я спустилась по Нестеровской горке, кошка мне всю шею исцарапала, боялась, вырывалась, А теперь привыкла — всюду за мной. Флейтой я прозвала ее за красивый голос. Он и вправду напоминает звук флейты. И — она принесет мне счастье. Черные коты только дорогу на улице переходят к беде, да и тому я не верю, а поселившись в доме, приносят дому счастье.

Вот так я болтаю разную ерунду, а он, этот человек, слушает внимательно, будто я говорю что-то необычайно умное, и чуть улыбается. Глянула я на: Симу, и стыдно мне стало, что беседую с ее гостем и этим отвлекаю от нее. Замолчала, повернулась снова к Стасику. Потом не то Сима, не то Стасик попросили меня спеть что-нибудь. Пошли ко мне. Я сажусь за рояль, пою «Подруги милые» из «Пиковой дамы», очень эта вещь подходит к моему настроению тех дней. Когда допела, Симин гость спросил, почему я выбрала такую грустную, вещь.

— Потому что и в жизни у меня так: радоваться нечему, все хорошее — позади.

И ведь не кокетничала, вполне серьезно считала, что в двадцать шесть лет жизнь прожита.

Когда гости засобирались, я попрощалась и ушла к себе.

Легла в постель... Нет, не спится. Перед глазами — этот почти незнакомый человек. Что же это? Любовь? Но он женат, дети... А я ведь не распутница. Несчастливая, невезучая, о таких говорят — горе луковое. А могла бы быть преданной, любящей. Больно мне, грустно, но вплетается в эту грусть и щемящее чувство радости...

 

- 145 -

Через два дня он пришел снова и, не застав Симы, явился ко мне. Страшно мне стало. «Зачем?» — вырвалось у меня и место приветствия.

А он подошел, посмотрел со спокойной серьезностью: «Не могу без вас».

«Нет, нет! — возмущенно вскинулась я.— Ведь вы приходили к Серафиме Александровне, она уверена, что вы... Как все это гадко, пошло...»

«Оставьте, не надо,— спокойно отмахнулся он.— При чем тут Серафима Александровна?»

«Не прикасайтесь ко мне!» — резко бросила я, когда он протянул ко мне руку.

Он послушно отступил, сел, помолчал. «Вы меня прогоните? Совсем?» — спросил наивно, как ребенок.

«О чем вы? А жена?» — вырвалось у меня.

«Жена моя — добрый человек, хозяйка... Я хорошо отношусь к ней, а вот любви... любви никогда не было. И вот вы! Это у меня впервые»,— добавил тихо, как будто самому себе.

К сердцу моему сладко прихлынула согревающая душу радость, ожидание счастья. Изо всех сил стараюсь не показывать ему этих чувств, но он, если не все, то многое видит, многое понимает. Как хорошо он смотрит!

«Не отталкивайте меня, не лишайте счастья, я так долго искал его. Без вас я погибну, растрачу свою жизнь на мелкие связи, на вечную ложь. А вы... Неужели вы не верите мне?»

А во мне вдруг возникли слова из недавно перечитанных «Хождений по мукам»: «Хищник! Ловец наслаждений!» Да, это — о нем. Какой же жалкой я выгляжу во всей этой пошлой истории! Что же мне делать, если так рвется к нему сердце? Вот уж как в песне поется: «Одолела меня любовь, змея лютая...»

«Не погибнете,— зло смотрю на него,— найдется еще какая-нибудь «единственная». А меня уж, пожалуйста, исключите из этой игры. Я все сказала. Прощайте».

Он послушно встал, молча поклонился, ушел.

А я — как в тумане. И следующий день — тоже. Никуда не выхожу, брожу по комнате, сажусь за рояль...

А дальше? Ну что тут скажешь? Пришла любовь. Вот она! И никуда я от нее не спрячусь. Судьба подарила мне это лицо, эти глаза. Боже мой, о чем я думаю. Нет, я сама не своя. Не могу унять свои мысли, смутные, невеселые, но временами наполняющие сердце шальной надеждой.

Ох, как я изменилась за эти короткие дни!

 

- 146 -

Подошел срок моей путевки. Послезавтра надо ехать; в Гурзуф. С утра лихорадочно думаю: завтра пойду брать билет. И этим все решится. За месяц он и думать забудет обо мне...

На следующий день за билетом не пошла. Не могу я сейчас уехать, ну опоздаю на денек. Что же это со мной делается? Сердце захлестывает горячей волной — как в бурю, как в ураган...

А вечером Иосиф снова пришел — уже прямо ко мне, и один.

«Зачем вы? — говорю я ему.— Я же предаю Симу. Вот она и заходить ко мне перестала. А ведь предательство непоправимо. Это Хемингуэй сказал»,— усмехаюсь я.

«Какое тут предательство? — заговорил он уже не прежним ясным, чистым, а каким-то надтреснутым голосом, не глядя на меня.— Ну, зашел провести вечер. Тяжело дома. Если бы не встретился с вами — вряд ли еще когда-нибудь попал бы в этот дом. Не сердитесь, ведь я с вами — как с самим собой. А она! Так, немного загорелась. А теперь самолюбие точит. Это бывает с женщинами».

Я слушаю его и почти верю. Ох, как трудно, как сложно...

Тут приходит Стасик. Появилась и Тэна, а потом Запорожченко. Позвали и Симу — пришла. Смотрит на меня с тревогой, с подозрением, будто уже что-то почувствовала. А мы с ним оба — напряженные, настороженные, как бы тень легла на наши души. Стараюсь не смотреть на него. Он о чем-то спрашивает, я коротко, точно больная, которой нельзя много говорить, отвечаю. Сима молчит. Всех выручает говорун Стасик — рассказывает о спектакле «Платон Кречет», увиденном вчера в театре. Пытаюсь и я что-то вставить в общий разговор, а сама томлюсь тревогой — неужели это чувство к нему стало всепоглощающим, вытеснило все остальное, все интересы жизни?

Неожиданно вспоминаю, что мне надо пойти за какой-то справкой к нашему управдому. Говорю гостям, что на минуту уйду за справкой. Иосиф встает: «Я с вами».

«Не надо,— метнула я на него суровый взгляд,— я быстро».

Ничего не отвечая, он идет вслед за мной.

Вышли мы во двор осенней, темной-темной ночью конца сентября, подошли к старому густому каштану, и Иосиф кинулся ко мне, схватил за плечи: «Скажи, ты любишь меня? Хоть немножко, хоть чуть-чуть, но любишь, любишь?..»

И эти слова все глубже, все радостнее уходят мне в сердце и возвращаются к нему моим: «Люблю».

 

- 147 -

И стал он оставшиеся дни приходить ко мне каждый вечер. Не было у меня никогда таких вечеров, такого немыслимого счастья. Сидели на диване рядом, обнявшись, до глубокой ночи и совсем не думали о более тесном сближении. Ми были так переполнены радостью любви, радостью познания друг друга, что ничего больше не было нам нужно, слишком жадно было наше стремление к духовной близости.

О чем говорили? Да ни о чем особенном. Мудрецами, философами не были. Так, какие-то мысли, какие-то устремления, мечты, то, что вынашивалось до сих пор в одиночку, а теперь мы — как одно целое. Один заговорит, а другой уже продолжает, ведь мысли были общими и говорили мы в одном ключе, в одном ритме и настрое, будто пели музыкальный дуэт. Да, нет большего счастья, чем когда тебя и любят, и понимают. И своей бедой делюсь я с ним. рассказываю об отце, о том, как нам всем приходится расплачиваться за его провины, об отъезде в ссылку мамы, Наты. И как он понимает, как сочувствует! Это я ощущаю всем сердцем.

Пришел день моего отъезда. Иосиф взял мне билет, а заодно и себе — до Бобринской, у него там дела по работе. Мы встретились в вагоне, выехали вечером. Никогда не любила вокзалов, поездов, но ехать с ним... В купе, кроме нас, только один пассажир — пожилой человек. Он то похрапывал, то постанывал над нашей головой, на верхней полке, но, слава богу, не мешал нашей сердечной беседе.

До Бобринской доехали поздно ночью. Как хорошо я помню лицо Иосифа за окном вагона, когда он уже вышел, поезд еще не отошел. Мне казалось, что прекраснее этого лица, этих темных, полных нежности и горячего счастья глаз я никогда ничего не видела.

Из гурзуфских впечатлений мало что помнится. Вот разве что море — то прозрачно-синее, а то с грохотом и пеной обрушивающееся на берег — оно всегда прекрасно. В комнате со мной — приятная молодая женщина, нашу компанию разделяют двое мужчин — один темный, другой — красивый блондин, мы прозвали его Дорианом Греем, но все это вспоминается, как в тумане. Была я там неприветливой, неразговорчивой. Все разговоры — мысленно, с ним.

Писал он мне ежедневно. Письма переполнены горячим чувством, нежностью.

Настал наконец день возвращения домой. В Киеве меня встретили на вокзале Тэна с Иосифом. Поехали все ко мне. Пришли и Стасик, и Сима. Хорошо мне было, душа пела!

 

- 148 -

Иосиф рассказал мне, что в мое отсутствие приходил к Симе, объяснил, что любит меня без памяти и даже решил уйти ради меня от семьи. Сима отнеслась к его словам благосклонно, и наша с ней дружба вроде бы восстановилась.

За месяц моего отсутствия Иосиф твердо решил, что мы должны соединиться — быть мужем и женой, ибо такое, как у нас с ним, бывает только раз в жизни, причем далеко-далеко не у всех. Сказал мне, что и для детей так будет лучше — сейчас обстановка у него дома ужасная: одна комната, он с большим трудом выносит общество жены, часто вечерами отсутствует, а возвратившись домой, выслушивает упреки, даже оскорбления, и все это — при детях. Продолжать так жить невозможно — лучше ему приходить к детям в качестве гостя, тогда и у их матери не будет оснований устраивать ему скандалы.

Мне было радостно, что он хочет стать полностью моим, это лучше всяких слов доказывает силу его чувства ко мне, но ответить положительно я не могла. Представляла себе его девочек десяти и двенадцати лет, и делалось мне страшно. Разлучить их с отцом? Ведь это — большой грех. Вспоминался мой отец, эти страшные шрамы на груди матери... Нет-нет, невозможно.

Как-то ранней весной я собралась с силами: «Мы должны расстаться, — сказала Иосифу.— Принадлежать друг другу нам не суждено, а это воровское счастье делается все мучительнее. Прошу тебя, пожалей меня, оставь, обещай, что больше не придешь».

Продолжалось это — жизнь друг без друга — два месяца. Да разве это была жизнь! Все мысли — только о нем, свинцовая тяжесть одиночества навалилась на меня и давила, давила...

Как-то приехал к нам Малый театр. Иду я с билетом в сумке на утренний спектакль «На бойком месте» с Пашенной в главной роли. На улице Ленина, уже совсем близко от театра драмы, встречаю Иосифа. Он подходит ко мне со словами: «Люблю тебя, не могу без тебя».

В один миг ушла вся моя твердость, вся настойчивость. И — забыт спектакль, забыт с трудом раздобытый билет, и побрели мы куда-то вместе, очутились в сквере возле Львовской площади. Долго сидели, не думая ни о часах, ни о еде,— не могли наговориться, насмотреться друг на друга.

И начал он приходить снова. И теперь поняла я уже вполне серьезно, что без Иосифа мне не жить, что он — моя судьба. Я гордилась им, он казался мне не только красивым, но и умным, талантливым, обаятельным. Да, были и ум,

 

- 149 -

и обаяние, и если и не талант, то отличные, яркие способности. Но... Я пришла в ужас, узнав, что Иосиф никогда не слушал в опере «Пиковую даму», очень многого из лучшей классики не читал. Начали мы вместе читать. Сколько обсуждений и споров! Иосиф жадно за все хватался, анализировал, восхищался автором или же спорил с ним. Во многом наши вкусы, наши суждения полностью сходились, и это было так отрадно для нас обоих.

Изредка ходили в театр — в оперу, в драму. Конечно же, послушали «Пиковую даму». Старалась я и дома знакомить его с музыкой — играла, пела, рассказывала.

Однажды довелось нам побывать на спектакле Малого театра «Отелло» с Остужевым. В антракте Иосиф с жаром говорил о тупости Отелло: «Никогда, никогда я не унижусь до того, чтобы ревновать тебя. Всегда буду безоговорочно верить». Эти слова его я потом часто вспоминала.

Да, было счастье — огромное, казалось, ему не поместиться и душе. Но были и трудные переживания. Никак я не решалась согласиться на полное соединение с Иосифом. Дети, дети! — вот что было главным препятствием...

И наконец зимой неожиданно приходит он ко мне поздно вечером, я уже собиралась ложиться спать. Входит и прямо в своем зимнем пальто валится передо мной на колени: «Либо ты оставишь меня сегодня навсегда у себя, либо завтра меня не будет в живых».

Ну что могла ответить на это любящая женщина? Конечно, я разревелась, кинулась поднимать его и этим без слов ответила. Так началась наша семейная жизнь.