Глава I

ПОЕЗДКА В КИЕВ

 

Подошел второй после смерти Лени летний отпуск, и решила я съездить в Киев. Впервые с тех пор, как была увезена оттуда в сорок первом. Моя подруга молодости поэтесса Татьяна Волгина — Тэна,— в письмах стала меня звать вернуться в Киев. У нее с мужем, Григорием Литваком, тоже писателем,— двухкомнатная квартира, ее сын Женя уже большой, и тем не менее она с радостью примет меня к себе. «Живи, пока не получишь квартиру. А не получишь, так и совсем оставайся у меня».

Я радуюсь этим письмам и всей душой рвусь в свой родной город. «Мой Киев»,— всегда думаю про себя. Сколько в нем

 

обитает людей, приехавших недавно, никогда в Киеве не живших... А вот я, родившаяся, выросшая, родившая в нем сына и так крепко любящая свой город, живу в такой дали от него и не имею права вернуться... Знаю, что теперь, после Двадцатого съезда партии, многие репрессированные получают реабилитации, возвращаются в родные места и там им дают квартиры. Вот и я должна непременно побывать в Киеве — хотя бы для того, чтобы подать соответствующее заявление.

Поехала. Поезд уже приближается к Киеву. Знаю, что Тэна будет встречать меня, и волнуюсь — столько лет прошло, наверное, она теперь — важная персона, ведь известная поэтесса, совсем недавно я читала ее стихи в «Огоньке».

Киевский перрон. Высовываюсь еще на ходу из окна и вижу издали Тэну. Стоит под выцветшим зонтиком с оторванной спицей. Этот зонтик в один миг уносит все мои страхи. Я уже понимаю, что Тэна осталась прежней, далеко не высокомерной дамой.

Выхожу из вагона. Тэна увидела меня, подходит. Расцеловались довольно спокойно — без слез и причитаний. Все та же, близкая, своя Тэна, только посолидневшая. Тэночка моя милая, думаю я, где же твоя чудесная, стройная фигурка? Тэна тоже смотрит на меня и говорит вслух: «Какой у тебя подбородок, ужас!»

Вот так встретились мы через пятнадцать лет.

Приехали к Тэне — в дом писателей, на улице Ленина, 68. Только положили мои вещи, и хозяйка засуетилась, чтобы накормить меня, как я вдруг, не думая об этом раньше ни минуты, говорю Тэне, что на несколько минут выйду.

«Куда?» — удивленно спрашивает она. «Мне надо,— отвечаю уклончиво,— я очень скоро приду».

Выхожу и иду... во Владимирский собор. Иду, сама не зная, почему,— ведь не набожная я, не богомолка, но сейчас мне нужно туда, все наболевшее во мне за эти годы отсутствия толкает именно туда.

Подхожу. Как хорошо — открыто! Идет какая-то скромная служба, священник что-то бормочет, два-три десятка старушек стоят перед ним. А собор! Как он прекрасен! Собор моего детства, моей юности. Как много детских, полудетских, еще как следует не осознанных чувств, оставила я здесь, на этих резных мраморных колоннах, возле полотен Нестерова, Васнецова. Я любила этот собор с какой-то прямо-таки болезненной нежностью и так мечтала, что, когда мой Ленечка подрастет, приведу его сюда и покажу, и расскажу всю эту красоту, успокаивающую и радующую сердце.

 

Войдя в собор, бросаю взгляд вверх, на васнецовскую мадонну, оглядываюсь по сторонам все такое знакомое любимое, так много моему сердцу говорящее — и не выдерживаю: горько, безудержно плачу Вижу окружили меня старушки, утешают. «Не плачь, милая!» И одна другой: «Видать, большое горе у бедняжки»

Да, большое горе: вернулась я в свой любимый Киев, на свою родину, но без сына, без мужа. Одна, совсем одна...

 

Тэна познакомила меня с Григорием Николаевичем, или же попросту Гришей Литваком. Небольшого роста, курчавый, с правильными чертами, с выразительными большими глазами. Он специализировался на закарпатском фольклоре, полюбил его, часто туда ездит

Сын Тэны Женя (с Юликом она разошлась сразу же после возвращения из эвакуации) уже заканчивает школу Приятный внешне, темноглазый и темноволосый, выше среднего роста мальчик. Учится не слишком усердно, хотя способный сообразительный..

 

Тэна немало работает — переводит с украинского многих больших поэтов, даже Шевченко, Лесю Украинку. И еще пишет стишки для совсем маленьких детей, дошкольников, сотрудничает с композитором Аркадием Филиппенко, вместе они создают детские песни. Эти славные песенки имеют большой успех у детей не только на Украине, но и далеко за ее пределами.

Гриша встречает меня хорошо, по-дружески А вот между собой Тэна и Гриша не очень ладят.

На другое же утро отправляюсь, как мне посоветовали, в Прокуратуру УССР — небольшой домик в конце Крещатика у самой Владимирской горки.

Подхожу ко входной двери и вижу, что на ней красуется огромная голубая афиша. Концерт.. Под названием коллектива подано крупный снимок руководителя и дирижера.

А, старый знакомый! Да, я слышала, что он здорово пошел в гору и капелла его поет отлично. Что ж, это хорошо.

Вхожу в здание, сразу попадаю на прием к заместителю прокурора Украины. В небольшом кабинете, за небольшим столом сидит небольшой темноволосый человек. Все — до удивления скромно.

 

Рассказываю ему о себе, о своем желании получить реабилитацию. Он нажимает кнопку, велит вошедшей женщине разыскать мое дело.

Тут я говорю ему «А ведь я знаю, кто доносил на меня, ни в чем не виновную. Вот приехала в Киев, пришла к вам, и даже тут что-то... что-то напомнило обо всем этом»

«Кого же вы подозреваете?» — недружелюбно спрашивает прокурор. Называю имя. «Этого не может быть!» — вскидывается он. «Да, конечно, и у меня нет полной уверенности. Давайте-ка сыграем с вами в такую игру,— расхрабрилась я.— Сейчас вам принесут мое дело. Если я неправа в своих подозрениях, вы, естественно, скажете мне об этом. Если же если все так и есть, просто промолчите».

Прокурор ничего не ответил. Тут принесли мое дело, солидную папку. Он роется в ней, просматривает подшитые бумажки, а я сижу сбоку и наблюдаю. Наконец захлопнул папку, молчит.

«Спасибо»,— подытоживаю я.

Проигнорировав изъявление благодарности, он велит мне оставить свой алма-атинский адрес и ждать ответа.

После прокуратуры иду к своей самой близкой подруге (живет она все там же, на улице Франко) Нине Кобзарь. Как обе радуемся, просто до слез! Нина работает старшим инженером-дорожником Семья ее — муж, тоже инженер-строитель, и сын Толя, чьи рубашечки когда-то донашивал мой Ленечка. Теперь Толя учится в строительном институте Высоколобый, смуглый Сквозь черты его лица отчетливо проступают материнские

..Заболела я, и в Киеве прямо на улице стало нехорошо. Кто-то подхватил, вызвали такси и довезли меня до Тэны - спазмы мозговых сосудов. Пришлось пролежать больше месяца и даже опоздать в Алма-Ату на работу.

Алма-Ата обрадовала тем, что после киевских дождей и холода начала сентября, попала я в ласковое солнечное тепло.

Снова работа, работа. В консерватории, в горном институте, в Доме офицеров, а кроме того — своя учеба, уроки с Зингером.

А здоровье — все хуже. Сердечные приступы, бронхиты, боли под ложечкой. Особенно трудно стало с наступлением зимы. Комната на каменных ножках, прямо под полом - морозный воздух. Придешь с работы тащи из сарая саксаул, разжигай плиту, а это дело нелегкое. Когда же наконец разгорится, насыпаешь в топку полведра угля.

 

В конце-концов плита раскаляется докрасна, температура в комнате доходит до тридцати пяти градусов, но ничего, терпишь,— зато тепло задержится до самого утра.

Постепенно отхожу от своего горя. Бываю у Натальи Феликсовны на ее музыкальных вечерах — она собирает у себя и педагогов консерватории, и своих студентов, бываю и у друзей, драматических актеров. А у Анны Дмитриевны по-прежнему провожу все воскресенья и все больше привязываюсь к ней.