ТАСЯ ВАРШАВСКАЯ

Если Виталий Урман в конце концов меня простил, то гораздо хуже было с девушкой, с которой меня несколько месяцев связывала теплая дружба. Это было в 1944 году в Варшаве. Почти каждое воскресенье, а иногда и в будни, я приезжал к Тасе и ее матери. Всегда я заставал у них Вениамина, жениха Таси. Никто, правда, мне его так не представлял, но я сам решил, что он Тасин жених. Тася родилась за границей, а Вениамин покинул Россию в таком возрасте, что помнить ее не мог, но они были люди русской культуры, и я чувствовал себя у них как дома.

В июне Тася и Вениамин на две недели уехали в Закопане. Тася писала мне, как они там, в горах, отдыхают, Вениамин пририсовывал в конце письма смешные картинки. Между прочим, уезжая, Тася сказала мне: "Павел, вам будет скучно одному, эти две недели. Может быть, познакомить вас с какой-нибудь девушкой?" Она по-матерински заботилась обо мне, хотя мы были одного возраста.

В конце июня, когда фронт стремительно стал приближаться к Варшаве, Тася с матерью и Вениамином уехали в Германию, Я провожал их до вагона. Они знали о моем намерении возвратиться в Россию, и наше расставание было пе-

чальным. Мы все знали, что никогда больше не увидимся,

Какова же была моя радость, когда я в эшелоне русских беженцев, направлявшемся в Словакию, встретил женщину, с которой познакомился у Таси, Она дала мне адрес Таси, и я написал ей, как только приехал в Братиславу, Вскоре пришел ответ, Тася писала, как обрадовались они моему письму. И дальше Тася рассказала, как она в поезде, едва отъехав от Варшавы, вспомнила об НТСНП. Тася и Вениамин никогда ни в каких политических организациях не участвовали, поэтому они к моему рассказу об НТСНП интереса не проявили. Но в поезде моя связь с этой организацией стала казаться Тасе гораздо более опасной, чем это представлялось им в Варшаве, Она сказала Вениамину, что он должен вернуться за мной в Варшаву. "Если ты не вернешься, — пригрозила она, — я сама поеду за ним", Вениамин сошел с поезда и на другой день снова был в Варшаве. Он нашел дом в Праге, где я жил, и узнал у хозяйки, что я накануне уехал. За два дня до восстания Вениамин успел выехать из Варшавы...

Мы продолжали переписываться. Я писал Тасе, с какой замечательной девушкой я познакомился в Братиславе. "Она из России, — писал я, — и, вспоминая наши варшавские споры, я еще раз убеждаюсь в том, какая пропасть отделяет Россию номер один от России номер два". (Россией номер два в эмиграции называли русских в рассеянии.) Тася на это ответила, что мостом через

ту пропасть, о которой я говорю, станет Россия номер три — Новая Россия, в которой обе первые соединятся.

Ах, если бы на этом наша переписка и закончилась!

Но в следующем письме я решил поделиться с Тасей одной своей сокровенной мыслью. Я написал ей, что напрасно Вениамин возвращался за мной в Варшаву. Если бы они еще до отъезда предложили мне ехать вместе с ними, то и в та' ком случае я бы отказался от этого. Я не хочу и не могу становиться между ней и Вениамином, потому что питаю к ней только дружеские чувства, Вот такое письмо я отправил Тасе. Мне казалось тогда, что я очень деликатно выразил свою мысль. Ответ Таси меня ошеломил. Она писала, что и она, и мама, и Вениамин поражены моим письмом. Сначала она не хотела даже отвечать мне, но потом подумала, что, может быть, они не так меня поняли.

Только теперь я понял, как груба и бестактна была моя выходка. Я написал Тасе длинное письмо, наполненное "жалким лепетом оправдания". Тася не ответила. Тогда я не долго горевал из-за разрыва с Тасей. К тому времени я уже весь был поглощен Любонькой Протопоповой, и все другие проживания отошли для меня на задний план.

Теперь я чувствую тяжесть непрощенной вины сильнее, чем тогда, в 1944 году.