ГЛАВА I

РУКОПИСИ «ПОГАСНУВШИЙ РАССВЕТ»

 

И безбрежные дали абсурда…¹

 

...Сказать то, о чем другие молчат,

несравнимо труднее, нежели сказать то,

о чем другим в голову не приходило.

А. Герцен

 

Славная добрая старушка Европа, чего только она не натерпелась за свою многовековую историю! Опустошительные войны, всеразрушающие революции, коварные дворцовые перевороты сотрясали всю ее до основания и не давали покоя. Она так устала от всех этих социальных катаклизмов, и так ей хотелось немного мира, который никак не приходил. Ее одежды то приобретали однотонные цвета империй, то опять походили на клоунский наряд или «хламиду» бродяги, заштопанную множеством разноцветных лоскутков княжеств, крохотных королевств, миниатюрных республик... И вот на заре двадцатого века, когда эту многострадальную фрау разбил паралич всемирного конфликта, она с тревогой заметила, что на Востоке проснулся и неуклюже заворочался ее гулливерский сосед. Проснувшись, этот сосед вдруг и почему-то решил поменять свой головной убор, он выбросил на свалку истории потускневшую от времени корону и примерил парламентский котелок. Однако и котелок ему чем-то не понравился, то ли от долгой спячки, то ли от дремучего похмелья. Отбросив его, он напялил на себя старую помятую кепку, прицепил к лацкану пиджака шутовской красный бант и шагнул в

 

неизведанное... сжигая за собой мосты. Отблески их пожаров близорукая старушка Европа и приняла за начало нового светлого дня...

Как нельзя объять необъятное и оценить бесценное, так и нельзя предвидеть непредвиденное, никто н никогда не предскажет миру, какой следующий безумный зигзаг истории поджидает человечество — июль четырнадцатого Сараева, октябрь семнадцатого Петрограда или август сорок пятого Хиросимы. Какие сюрпризы приготовила нам «фатальная неизбежность» за очередным поворотом? Сегодня можно лишь предположить, что, когда возмужалая логика и выросшее самосознание поднимутся над гранью терпения, «... тогда начнется новый круг событий и третий том всеобщей истории. Основной тон его мы можем понять. Он будет принадлежать социальным идеям. Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей... тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания и снова начнется смертельная борьба, в которой социализм займет место... консерватизма и будет побежден грядущею неизвестною нам революцией». Такое развитие событий предсказывал еще в середине прошлого века один из гениев революционной русской мысли Александр Герцен. Окажутся ли его слова пророческими или так и останутся в качестве некоего утопического «вьюиха» гения, это покажет время. В советской России подобная тема пока вне дискуссий, хотя здесь многим становится все более ясно, что советский социализм развился уже до нелепостей.

Одна нелепость порождает другие. На почве тоталитаризма буйной порослью стали процветать и все прочие сопутствующие ему социальные пороки — и культ главы государства, и диктатура партии, и убогая экономика, и деградирующее искусство, и синдром страха... развитие советского общества пошло вкось по отраженной спирали, принося уродливые плоды мутагенеза. Природа человеческая не поддавалась тем мгновенным насильственным

 

изменениям, которые возможны были в социальном устройстве, ее консерватизм оказался сильнее всяких ЦК, ЧК, ГПУ... и никакие указы, воззвания, манифесты не в состоянии были в одночасье переиначить то, что складывалось веками. Даже синдром страха, привитый советскому народу репрессиями 30-х годов, возымел действие лишь (!?) на два поколения. История ничему не научила основателей советского государства. Не желая слушать никого, кроме своих вождей, и не желая видеть ничего, кроме своего миража коммунизма, они принялись возводить на обломках Российской империи и фундаменте насилия здание, которое начало рассыпаться, не будучи еще построенным. Никакие «Капиталы» не в состоянии были дать архитекторам нового общества ни гарантий, ни правильной сметы, и поэтому государство, слепленное ими второпях, смахивало скорее на какую-то карикатуру, чем на пригодное дня жилья строение. Может ли кто представить себе жилое помещение, где унитаз располагался бы посреди гостиной?

История советского государства — это история сплошных политических и экономических ошибок. Уже в самой идее осуществления социалистической революции в России, которой больше подходило название октябрьского переворота, была заложена самая основная политическая ошибка — диктатура пролетариата. Никакой диктатурой, не только пролетариата или крестьянства, но даже и «ангелов», нельзя построить совершенное и свободное общество. Едва ли об этом не догадывался вождь и один из организаторов октябрьского переворота Владимир Ульянов (Ленин), однако успехи первой русской революции так вскружили ему голову, что он уже не в силах был отказаться от соблазна прибрать власть к своим рукам. Едва же идеи его обрели реальность, как демократию в России загнали в такой темный угол, из которого она не может выбраться до сих пор.

Завладев властью, они ввергли страну в братоубийственную гражданскую войну и принялись распевать на

 

всех улицах и площадях: «Мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем...!». И становились. Вчерашние кузнецы, плотники, пахари — председателями ревкомов, ревсоветов, ревтрибуналов... Те, кто вчера имел дело лишь с неодушевленными предметами, сегодня вдруг стали распорядителями человеческих душ. Многие из них также просто подписывали теперь приговоры на расстрел, как совсем недавно вбивали гвозди в доски, поощряемые призывами своих вождей к уничтожению классового врага. А классовым врагом мог оказаться любой — и старик, и младенец, чья родословная где-то соприкасалась с дворянством, любой, кто в чем-то не одобрял программу большевиков. Развитие общества не просто остановилось в результате октябрьского переворота, оно было повернуто вспять и отброшено на много поколений назад. Создавая, они разрушали, возвеличивая — низвергали, освобождая — уничтожали. И это стало системой... советской социалистической системой..!

«Народу мы говорим, народу мы повторяем каждый день:... все вы, страждущие, требуете всеобщей ассоциации, и вы получите ее... Но она будет вам дана, только если вы будете требовать мирно и постепенно. Если же вы попытаетесь насильно вырвать орудия труда из рук тех, кто владеет ими теперь, то помните, что сильные люди, которые будут руководить вашей яростью, не преминут поселиться в отелях и дворцах, отнятых у их старых владельцев, и дело сведется для вас к перемене господ», — наставительно предупреждал их один из учеников Сен-Симона — Стефан Фляша. Но народ не читает философов и не понимает их, а его вожди не только не вняли таким советам, но и поступили прямо противоположно. Что из этого получилось, всем известно. Если сам вождь и кумир простого народа Ульянов (Ленин) и сохранил рамки этических устоев, то его последователи очень скоро забыли и о коммунистической морали, и о своем предназначении, и о своих обязанностях перед народом. Обладание почти неограниченной

 

властью над такой страной, как Россия, слегка помутило их разум, и все они, такие разные по содержанию, предстали такими схожими по смыслу. Диктатора сменял «волюнтарист», волюнтариста — фанфарон, фанфарона сменит какой-нибудь еще новый словоблудник. Все они бодро начинали, лихо правили, печально заканчивали.

Русская народная пословица гласит: «посеявши ветер, пожнешь бурю», и они пожинали... пожинали то, что сеяли. Не успели утихнуть «вихри» гражданской войны, как над страной разразилась настоящая «буря» насилия. Советская республика покрылась колючей сетью ГУЛАГа, где бесследно исчезали лучшие сыны нации. 93-й год и террор термидора в сравнении с массовыми сталинскими репрессиями выглядит теперь «невинным баловством» ребенка. Даже преступления Третьего рейха бледнеют перед этим чудовищным варварством новоиспеченной власти многострадальной России. Они усвоили опыт прежних революций лишь для того, чтобы изобрести новые методы, которыми можно уничтожать, — нет, не противников, — уничтожать людей, честных, нормальных... живых людей. Зачем врываться в дома, когда можно подъехать ночью на «воронке», постучать в дверь и увести? Зачем шокировать народ зрелищем гильотины или виселицы, когда можно хладнокровно и методично спускать курок в казематах тюрем или у рвов в лесной глуши, когда можно тихо и быстро умерщвлять каторжным трудом на лесоповалах или рудниках? И все это покрыть мраком ночей и неизвестностью. Кто и когда простит им эти миллионы невинных жертв? Никто и никогда... Эту массовую бойню нельзя сравнить ни с чем в мировой истории. Но она — логическое продолжение «диктатуры пролетариата». Те, кто вчера были никем, сегодня обрели власть и первым делом постарались избавиться от своих бывших сподвижников, своих либеральных и демократично настроенных вождей. От кого-то — «ударом ножа из-за угла», от кого-то — публично оклеветав и предав судилищу. И все же ни

 

Кирову, ни Бухарину, ни Зиновьеву, ни Якиру, ни другим их единомышленникам нельзя было сетовать на свою судьбу, они пожинали то, что посеяли. Это на их совести тоже смерти рядовых и «не рядовых» советских граждан. Уроки Великой Французской революции не пошли им впрок. Бисмарк говорил: «Только дураки учатся на своих ошибках». Они же не захотели учиться и на ошибках других, страшных и кровавых.

Несчастье для России, что к власти пришел «усатый» тиран, раскраивая ее судьбу на свой манер, и опять же, кто знает, чем бы обернулось для нее в будущем правление какого-нибудь умеренного, не экспансивного и не страдающего манией преследования вождя-революционера. Может быть, еще большей катастрофой и большим количеством жертв для нее самой и для всего человечества? Шаги истории непредсказуемы и невозможно никогда с определенной точностью сказать: вот это — правильный путь. Ошибки, как и болезнь, чем скорее они различимы, тем меньше утрат и страданий они принесут, будь то для одного человека или для всей цивилизации в целом. Мракобесие сталинской эпохи со всей ясностью показало миру — эта система родилась уродом. И все, что совершено в годы его правления, нельзя также просто «вынести» из истории, как вынесли его набальзамированное тело из мавзолея. Уродство не исправляется росчерком пера, и оттого, что в одну ночь исчезли все его памятники и монументы, тоталитарная система не поменяла своего облика и сути. В этом очень скоро убедилось следующее поколение, рожденное после Второй мировой войны и знающее Сталина только по картинам, картинкам и противоречивым рассказам современников. Ярлык «культа личности», повешенный на «его шею» Никитой Хрущевым, не давал полного диагноза болезни, он лишь указывал на характерную черту, но отнюдь не на истоки и причины.

Со смертью тирана жизнь в стране несколько изменилась. Пришла амнистия и вместе с ней надежда на некото-

 

рые перемены. Люди вздохнули свободнее и теперь уже не вздрагивали от ночных звонков и не нашептывали своим друзьям: «Ты знаешь, а вчера забрали соседа». Жизнь изменилась, и кто-то, вероятно скажет —к лучшему. Однако вот ведь парадокс! — В народе все чаще стали слышны голоса сожаления о сталинском времени, о «его» послевоенных снижениях цен, о «твердости и дисциплине», потому что в страну ворвался такой «ураган» экономической депрессии, от которого зароптали даже самые стойкие коммунисты. Теперь исчезали уже не люди, исчезали продукты, и не какие-нибудь экзотические ананасы или крабы, а самые обычные повседневные продукты и уж совсем — «ни в какие ворота» — повсеместно начались перебои с хлебом! Это коснулось всех, это видели и ощущали все, тогда как сталинские репрессии задели «лишь» четверть населения советской республики. Да, Никита Сергеевич «напахал» не только на целинных землях, его «кукурузная» политика и разудалые нововведения довели экономику первой коммунистической державы до состояния едва ли не комы. И не умопомрачительная девальвация рубля 60-го года, ни фантастические реорганизации исполнительных и плановых ведомств, ни заигрывание с западным рынком не давали ощутимых результатов. Отсюда нет ничего удивительного, что впервые в истории советского государства «голова» генерального секретаря партии «полетела с плеч долой». Народ требовал «хлеба и зрелищ», но его пока удовлетворили вторым — «зрелищем» смещения главы государства.

Пришедший ему на смену всеми «любимый и уважаемый» Леонид Ильич очень скоро понял, в чем заключается «смысл жизни» и где сокрыта эта «сермяжная правда». Смысл жизни заключается теперь в коллекционировании титулов, званий, наград и спортивных автомобилей, а «сермяжная правда» скрывалась, оказывается, в партийном билете № 2, торжественно врученном ему после очередной ревизии и присвоении билета № 1 (конечно

 

же) идолу советского государства — Владимиру Ильичу. Пусть не первый, но все-таки второй! Скромность, как видим, теперь не в почете у генеральных секретарей, и можно даже предположить, что наш Леонид Ильич втайне сожалеет и сетует о том, почему мама»не назвала его Володей. Как сладки звуки фанфар и рукоплесканий! Они ни в коей мере несравнимы ни с сонетами Шекспира, ни с фугами Баха, ни с концертами Рахманинова. Так приятно слушать гаммы дифирамб, слушать и тихо млеть от «заоблачного величия»: «наш дорогой, дважды такой-то, трижды раз-такой, четырежды разсякой, самый гениальный и самый-самый...».

Тоталитарное советское государство обрело форму в своем развитии, оно сделало виток по спирали всемирной истории и конвертировало культ личности в культ партии, сохранив при этом одну из основных черт — культ главы государства как наиболее свойственную ему принадлежность. На страну налетел шквал партийной синекуры. Теперь все ответственные и «безответственные» посты раздаются лишь по одному признаку: «состоишь — не состоишь». Если раньше академику или народному артисту, к примеру, позволительно было «не состоять», то ныне беспартийный талант просто не конкурентоспособен претендовать на эти звания либо иные степени и титулы, не говоря уже о руководящих постах в министерствах, ведомствах, индустрии... Во все сферы советского общества проник этот спрут нового масонства, высасывая из его хилого «организма» последние животворящие соки, постановляя, указывая, определяя...

Партийная иерархия утвердилась основательно и прочно, ее «демократический» централизм не признает границ ни государственных, ни моральных, поэтому «не одобрять» и «грести против течения» сегодня чревато дня строптивого индивидуума не менее, чем вчера. Впрочем, просто одобрять — это еще мало, надо одобрять так, чтобы из выжимаемых тезисов выступления или доклада капала «патока» льстивой риторики, тогда распахнутся

 

двери горкомов и обкомов, а может быть, и кремлевского Дворца съездов. Ну, а для тех, кто изобретательней в раскатывании ковровых дорожек и составлении поздравительных «спичей», уготована карьера «сыра в масле». Их ждут черные лимузины, просторные кабинеты с дубовыми креслами и кондиционерами, «распределители», загородные виллы и много еще такого, что и не снилось обывателю. Перешагнув некую невидимую «чур», они быстро и легко забывают переполненные трамваи, тесные коммунальные квартиры, очереди в магазинах... Зачем помнить о своем «заштопанном» прошлом, когда жизнь так прекрасна! Действительно — зачем? Кто-то работает, а кто-то ест: так было во все времена и у всех народов. И чем Россия хуже или лучше остальных? А сказку о всеобщем равенстве и коммунизме расскажите своей бабушке или мальчику в коротких штанишках и пионерском галстуке, салютующему Ильичу.

«Каков пастух, таково и стадо» — гласит народная мудрость. «Стадо» очень быстро разглядело, куда клонит «пастух» и с готовностью переняло все его замашки. Тут весьма показателен пример экс-столицы Российской империи Петрограда-Ленинграда. Благодаря удачному совпадению, счастливым его никак не назовешь, нынешний ее хозяин тоже Романов, правда не Петр и не Александр, а всего лишь Григорий I, секретарь обкома, однако и этого достаточно. А раз первый, то почему не потешиться охотой в заповедных угодьях, почему не «отгрохать» три виллы в живописных пригородах, почему не обзавестись парком автомобилей с личными шоферами и охраной, почему? Логика работает «железная»: если первый секретарь — «избранник и лучший представитель» народа, а народу, как известно, принадлежит все, то первому секретарю должно принадлежать все самое лучшее, разве не так? Только не подумайте, что Григорий I — человек несознательный, он очень даже сопереживает и сочувствует народу, которому принадлежит все, но у которого ничего нет. Бедный народ и ничем-то ему нельзя помочь.

 

Его вон сколько — пять миллионов в одном Ленинграде, да еще столько же в области! А первый секретарь один, и как тут поделиться? Что толку, если он отдаст все свои автомобили и дачи народу, повысится ли от этого благосостояние советских граждан? Что толку, если он отдаст свои ананасы и клубнику какому-нибудь детскому садику, насытятся ли от этого витаминами все детишки? Он думает о народе день и ночь, и разве это его вина, если никакая хорошая идея не приходит ему в голову? Поэтому простим уж ему такую невинную забаву, как «царская» свадьба любимой дочки в Таврическом дворце, сервированная екатерининским сервизом на двести персон, взятым из музея «напрокат», а то, что нетрезвые гости побили в этом уникальном экспонате несколько предметов, это ж такая мелочь! Простим ему заодно и «царскую» охоту и «царский» буфет под сводами обкома. Ведь «все для народа и во имя народа». И все же, как тут не вспомнить пророчества Стефана Фляши...

Теоретики и основатели советского государства не могли, очевидно, даже и предполагать, к какому фиаско придут их феерические программы и какими катастрофическими последствиями обернутся их благие намерения. Это еще полбеды, когда из народного кумира сотворили нового Будду, соорудив ему мавзолей для всеобщего поклонения. Беда в другом: никто из марксистов-«материалистов» не осознавал и вряд ли поныне осознает пагубность попытки разрушить вековые нравственные устои российского христианства и подменить их иллюзорными проектами, уставами строителя коммунизма, новоиспеченной и уродливой моралью. Политика нравственного оскопления народа, превращавшая храмы в склады, монастыри — в дома отдыха, а церкви — в клубы, привела лишь к одному: духовному обнищанию и деградации общества. Сбросить иконы и повесить на их место портреты вождей и плакаты — дело не хитрое, однако выскоблить из душ человеческих веру в нечто возвышенное, умиротворяющее и святое и заполнить их

 

верой в некий миф, призрачный и далекий, дело бесполезно-проигрышное. Ликвидировав сдерживающие начала, устроители нового общества отпустили тем самым «затвор мины замедленного действия», которая когда-нибудь разнесет в щепки все их здание государственного института помимо их воли и желания.

Духовная жизнь человека и творчество — категории взаимосвязанные. И бандаж ограничений, которые попытались наложить на души людские, «не обошел» поэтому и свободу творчества. Печать запретов лежит теперь на всем, и большая часть произведений советского искусства создавались и создаются с оглядкой на цензуру. «Если мы скажем и утвердим ясными доводами, что цензура с инквизицией принадлежат к одному корню, что учредители инквизиции изобрели цензуру, ...то мы не скажем ничего нового», — писал еще два столетия назад А. Радищев. Ничего нового не изобрели и советские инквизиторы, они лишь вырядили свою цензуру в одежды «блюстительницы интересов народа», но ее суть осталась прежней. Если назвать кнут пряником, он не перестанет быть кнутом. Ну, а дабы советские люди не «простыли» от свежих сквозняков западного ветра, решено было опустить занавес, железный и глухой. И закрыть на «запоры и засовы» все: границы, города, заводы... Не смогли закрыть только человеческие души, которые пульсировали и жили в самые темные времена и в самых невыносимых условиях, питаемые извечной надеждой перемен. И «мы ждем, что луч осенит нашу жизнь не дальше, чем завтра, но ведь и предшественники наши этого ждали, и их предшественники — тоже. От начала веков этого ждут тысячи поколений, они сгорели в этом ожидании, а мир все еще кишит призраками. И наша действительность до того переполнена, заполнена ими, что мы из-за массы призраков не видим очертаний жизни». Эти слова Салтыкова-Щедрина как нельзя лучше подходят не только к прошлому, а и к нашей современности, даже и добавить нечего.

 

Ради чего делалась революция? Ради чего столько незаурядных личностей рисковали своей свободой и жизнью, чтобы сбросить и династию Романовых, и правительство Керенского и привести к власти большевиков? Советские учебники, известные своим дремучим консерватизмом, и кое-кто из плеяды закостенелых поклонников «идеи», вероятно, ответят: ради светлого будущего. Но ради светлого будущего клали свои головы и Спартак, и Робин Гуд, и Гарибальди и многие, многие предводители народных масс. Ради какого будущего? Никто не знает. Будущее, которое представляли себе основоположники марксизма, превратилось очень скоро в такую же утопию, как и сладкие истории Т. Кампанеллы или Т. Мора. Что бы сказали русские революционеры, окажись они в результате чудесного превращения в советской России? Надо начинать все сначала? Или, может быть, не надо ничего подобного начинать? Собирались за опущенными шторами, говорили, спорили: социализм, революция, свобода... Свершилось! И вместо кандалов на ногах оказался хомут на шее. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

«Свобода совести и убеждений — есть первая и главная свобода в мире», —утверждал Ф.М. Достоевский. Эх, Федор Михайлович, плакали бы по Вас советские лагеря, заяви Вы сегодня нечто подобное. И не миновать бы Вам также ни этапов, ни ссылки, ни гонений... Совесть давно уже экспроприирована и централизована в советском государстве партийными распорядителями, достаточно пройтись по улицам любого советского города, чтобы удостовериться в этом, на каждом углу аршинными буквами начертано: «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи». А убеждениями сегодня ведает правая рука партии — КГБ, и ни одно крамольное убеждение не должно ускользнуть от его бдительного ока. Теперь свобода совести подразумевает лишь свободу «одобрять» и не препятствовать, свобода же убеждений также сводится к одной позиции — быть свободным в убеждении правоты коммунистической идеологии, и не более... и не менее.

 

Следующий вопрос, возникающий естественным образом: где они сбились с правильного пути, или от начала и до конца все было не так? Ну, во-первых, по этому поводу очень верно высказался Л. Толстой, и с ним трудно не согласиться. Вот, что он записал в своих «Дневниках» 2 октября 1906 г.: «Изменения, сделанные насилием, неизбежно приведут к следующему, тоже насильственному изменению. Главное же то, что изменение может совершиться только при подъеме общественного сознания. Общественное сознание всегда понижается — и очень — всякой революцией...». И потом, даже если допустить чей-то тезис о неизбежности или необходим ости революции, то и в таком случае условно демократическое государство в России просуществовало каких-то несколько месяцев и было похоронено после разгона Учредительного собрания. Идея продолжала жить в своем абстрактном качестве, так и не найдя реального воплощения, а ее сторонники принялись тихо ее убивать, сами того не подозревая.

При всех достоинствах и недостатках любой идеологической версии или системы взглядов не следует забывать, однако, что каждая философская система взглядов или идеология, извлеченная из какого-то философского направления, произрастала на почве «безусловной истины» для нее самой, а поэтому всегда ограниченной и односторонней, соразмерно историческому развитию общества. Любая, пусть самая совершенная и самая бесспорная теория социального развития может быть истиной только для определенного исторического периода, далее, если она не претерпевает никаких изменений, она становится либо утопией, либо катехизисом, либо догматом. И тут вполне логично, что некие философские учения, в том числе и марксизм-ленинизм, несли в себе определенную долю истины в некотором историческом промежутке времени. Лучший судья для всех теорий — время, это оно возносит и низвергает, это оно отсеивает подобно шелухе одни «истины», оказавшиеся нелепостью

 

или заблуждением, и продвигает другие, несущие в себе рациональное зерно и способствующие нахождению последующих истин и наиболее общих законов. Только вряд ли какая-либо теория социального развития или философская концепция утвердится «вечным эталоном» в нашем быстро меняющемся мире, какими бы качествами она ни обладала.

Ход исторического развития человечества в последнем столетии сложился так, что марксистская теория могла обладать какой-то силой истины до тех пор, пока мир не раскололся на несколько политически-самостоятельных лагерей независимых стран с разными социальными укладами, пока на планете процветала обширная колониальная система, пока оружейная мощь не перешагнула тот рубеж, когда военное противоборство в глобальном масштабе оказывается бессмысленно убийственным, и наконец, пока права человека оставались за рамками политических дискуссий ведущих капиталистических держав мира. Сегодня марксистская теория, на благодатной почве которой выросла развесистая клюква современной коммунистической идеологии, потеряла не только силу истины, она утратила нечто более важное —веру людей. Если бы можно было в советской России провести сейчас опрос общественного мнения и выйти на улицы с одним вопросом: верите ли вы в построение коммунизма, то половина из ста опрошенных сказали бы еда», но подумали бы «нет», сорок девять из остальной половины и подумали и сказали бы «нет», а сотый, подумавший и сказавший «да», оказался бы... нет, не лектором университета марксизма-ленинизма и не первым секретарем горкома партии, потому что секретари не ходят пешком по улицам, а сбежавшим из психдиспансера параноиком.

Владимир Ленин не мог простить Льву Толстому, чья популярность и среди простого народа была и остается весьма широкой, его позиции по отношению к марксизму и одного его высказывания. Вот что отметил знаменитый русский писатель в тех же своих дневниках от 3 августа

 

1898 года: «... 5) Ошибка марксистов в том, что они не видят того, что жизнью человечества движет рост сознания, движение религии, более и более ясное, общее, удовлетворяющее всем вопросам понимания жизни, а неэкономические причины. 6) Главная недодуманность, ошибка теории Маркса в предположении о том, что капиталы перейдут из рук частных в руки правительства, представляющего народ, в руки рабочих. Правительство не представляет народ, а есть те же частные лица, имеющие власть, несколько различные от капиталистов, отчасти совпадающие с ними. И поэтому правительство никогда не передаст капитала рабочим. Что правительство представляет народ, это фикция, обман». Граф Лев Николаевич, вероятно, тоже не всецело представлял себе последствия социалистической революции в России и глубину новых противоречий между правительством и народом в тоталитарном государстве. В основном же он был прав, правительство сегодня в первом социалистическом государстве не представляет народ, а представляет партию, и капиталы перешли из рук капиталистов в руки партии, так что по сути современной экономической системе в России можно дать определение партийного капитализма.

Различие же между средним капиталистом и партийным советским деятелем высокого ранга проявляется главным образом внешне. Если бизнес первого строится на реальной предприимчивости, то «бизнес» второго состоит преимущественно из демагогии и демонстрации «тоги невинного барашка». Времена, когда состоятельные буржуа и рантье могли вести безмятежный и паразитический образ жизни, канули в прошлое, и сегодня ни один западный предприниматель, какими бы миллионами он ни обладал, не может быть уверен в их полной сохранности завтра, и почивать на лаврах, чего не скажешь о советских партийных боссах. У них нет миллионов в банках на собственном счету (за некоторыми исключениями), и весь их капитал заключается в красной книжечке, дающей им все. Они — не что иное, как новоявленный тип рантье социалистического общества, который будет существовать до тех пор, пока будет существовать тоталитарное государство.

 

Родившись, как и всякое живое существо, любая социальная система старается сохранить»свою жизнеспособность. На примере советской России видно, к каким только ухищрениям не прибегал Кремль, дабы «оставаться на плаву». Но догма эту систему породила, догма ее и доканает медленной затяжной болезнью экономической депрессии. «...Главная пружина догмы — страх», — замечал Луи Бланки, и, действительно, страх явился движущей силой массовых сталинских репрессий. Страх перед мнимыми диверсантами, перед мнимыми врагами советской власти, перед мнимой угрозой отовсюду и ото вся. Потом был страх перед забвением идеи, теперь страх перед утратой авторитета. Система постоянно нуждалась в каких-то реанимационных методах, но выходя из одного кризисного состояния, она срывалась в другое.

Сегодня мы видим медленное, но «верное» разрушение того, что называется советской моделью социалистической системы, и если раньше советские люди просто боялись сказать критическое слово в адрес вождей «мирового пролетарского движения» и советского уклада жизни, то теперь они не более чем опасаются лишний раз заговорить об этом. Каким бы железным ни был «железный занавес», однако «растленные» ветры из-за «бугра» просачиваются сквозь кордон и делают свое дело. То сосед съездил на отдых в Болгарию (или еще «хуже» — в Италию), то двоюродный брат случайно «наскочил» на волну «Голоса Америки» и слушал его весь вечер, то сослуживец пришел на работу в новых американских джинсах, купленных за умеренную цену у какого-то друга на зависть всем. Все эти «мелочи жизни» незримо и необратимо подтачивают основы Системы и каким бы ядовитым раствором цензуры ни промывались мозги советского народа, все имеет на этом свете свои пределы и ко всему вырабатывается иммунитет.

 

Когда мы говорим «народ», мы (тут безразлично, кто это «мы» — они, пишущие в «Правде», или не они, пишущие или думающие нечто противоположное) имеем в виду его подавляющее большинство, живущее не в Москве, не в Ленинграде и не в Одессе, говорящее лишь на одном языке — русском, имеющее законченное среднее, семью и работу в пяти автобусных остановках от дома, а не столичную интеллигенцию, послушав которую, можно тут же бежать в ближайший психдиспансер просить для себя смирительную рубашку. Так вот и этот народ постепенно приходит к такой неутешительной мысли, что его дурачат, дурачат настойчиво и откровенно.

Великий русский народ, до каких же пор ты будешь дремать в хмельном застолье и где предел твоему непостижимому терпению и обломовской апатичности? Тебе запрещено сегодня все, кроме одного —работать и пить, только достаточно ли тебе этого для счастливой жизни? Что ж, опять кто-то должен писать при свете настольной лампы: «Товарищ, верь, взойдет она...» и переписывать, и разносить это по Руси великой? Не будем, однако, чрезмерно пессимистичны и беспощадно занозливы — простим народу все и не простим ничего себе, как не простим узколобого властолюбия всем тем, кто почувствовал себя, сидя в кремлевском кресле, на вершине Джомолунгмы, тогда как под ногами у него всего лишь пустая бочка из-под соленых огурцов.

Ничего не резюмируя, можно с уверенностью повторить следующее: любая однопартийность государственного масштаба есть проявление или одна из форм тоталитаризма, который имеет место в истории некоторых народов и который противопоставлен демократическим устремлениям в развитии любой социальной системы.

 

Ленинград, 1980 г. — Аян, Хабаровский край, 1985 г.