- 35 -

После суда меня из одиночки привели в общую камеру на несколько дней. Здесь я познакомился с заключенным, привезенным из Кенгира на переследствие, и от него узнал много полезного о лагере, так что в Кенгир я попал более-менее подготовленным.

В камере сидел один начальник цеха трикотажной фабрики, который вначале шел по групповому обычному уголовному делу; достали левую шерсть, сделали левую продукцию, по своим каналам продали, а потом собрались, чтобы поделите заработанное. Кто-то остался недоволен дележкой доходов и «стукнул» в ОБХСС. Всех взяли, но в период борьбы с космополитизмом сажать всю группу по уголовному делу было неинтересно, поэтому им объяснили, что «в момент дележки доходов вы, на основании старинных еврейских законов, создали третейский суд и тем самым игнорировали советские арбитражные организации». Дали им экономическую контрреволюцию, статья 58-7 — 25-летний срок....

На вокзал меня отвезли в машине, на которой было написано «Живая рыба», посадили отдельно от уголовников, Ехали со мной еще эстонцы, тоже с 25-летними сроками, терять нам всем было нечего, поэтому уголовники нас не трогали.

Сначала привезли в Свердловскую пересылку. Камера — на пятьсот, человек с 40-ведерной «парашей». После многомесячной одиночки она произвела на меня совершенно потрясающее впечатление... Потом пересылка в Петропавловске, где поразила сортировка заключенных: политические — сюда, уголовники — туда, а чечены — отдельно...

Здесь была интересная встреча. Заключенный-тувинец, типичный Дерсу Узала: одежда и обувь из сыромятной кожи, трубка из березового корня. Старый, плохо слышит, один глаз полностью закрыт бельмом, второй — уже тронут. По-русски не

 

- 36 -

понимает ничего, знает только два слова — двадцать пять, и на все вопросы охраны отвечает — двадцать пять: и статья, и срок, и сколько лет, и куда едешь. И только в лагере выяснилось, что у деда была статья 58—б, т.е. шпионаж. А как он физически мог шпионить, не видя, не слыша и не понимая по-русски, — до сих пор для меня загадка...

Когда меня привезли в лагерь, я сначала не понял ничего. Вокруг — узкоглазые лица, конвой — в необычной форме со среднеазиатской панамой. Я решил, что меня привезли в Китая... А когда подвезли ближе, и после пыльной дороги я увидел закопченные трубы, я решил — ну все, крематорий. Оказалось потом, что это была баня и пекарня. Огромный шестиметровый забор, по верху забора — два ряда колючей проволоки, маленькие бараки-полуземлянки, огороженные отдельным забором, с запорами и на дверях бараков и на заборах...

Первое мое изумление — сортировка заключенных, прибывших с этапа. Встречающий начальник, подполковник спрашивает:

— «Среди вас есть юные марксисты-ленинцы? Пусть выйдут. Мы их в барак особого режима».

Меня поразила эта откровенность вопроса — и такие есть?..

В первый же день в лагере я встретил друга отца, который взял меня в свою бригаду. Один из прибывших со мной заключенных, который был этапирован из северных лагерей, увидев, что я знаком с бригадиром, подошел ко мне и сказал странную фразу:

— Вы — человек интеллигентный, я вижу, вы пользуетесь влиянием среди интеллигентов. Скажите им, что я — не стукач. А среди пролетариев я докажу это сам.

Он спал на нижних нарах, я — на верхних, и ночью его убили, кирпичем в мешке. Утром пришел следователь, расспрашивал всех, я ему рассказал о нашем разговоре... Много позже был суд, и я впервые увидел этих ребят из бандеровской организации, которая, действительно, творила внутрилагерный суд, убивая стукачей...

 

- 37 -

Я сразу попал в строительную бригаду. Кладка в жуткие морозы при ветре — достаточно тяжела, но мы приспосабливались. И на общих работах — почти весь срок.

Понимая, что начальству надо выдать работу на 102%, остальное отдавали вольным, которые с нами работали, по договоренности с вольными прорабами. Думаю, что вынутого грунта хватило бы, чтобы всю обогатительную фабрику закопать. Вообще, что касается земляных работ и в лагерях и на воле, мне до сих пор непонятно, как земного шара хватало для выполнения всех этих работ...

Моя спецодежда была забавна. Бушлат 33-го срока, весь — в заплатах, но внутри он был в заплатах от женского трико: правая сторона — кусками лилового цвета, а левая — голубого. И за этот бушлат, как за обмундирование, вычитали 20% зарплаты. И еще за конвой — 20%.

Проблемы, возникающие в лагере на первых шагах и очень характерные для лагерного быта. Представьте себе — вас, стойко и долговременно голодного, заводят в большую, пятисотместную столовую, дают в руки очень горячую миску с похлебкой из неочищенного редко плавающего в ней овса и не дают никакой возможности зачерпнуть ее в рот. Для начала находишь где-нибудь щепочку. С этой щепочкой ты будешь жить довольно долго, весь период, пока ты находишься в карантинном бараке, до выхода на объект. На объекте же есть довольно неожиданный способ изготовления ложек. Ложки эти имеют форму деревянных, но отливаются из алюминиевой проволоки. Искали куски проволоки, в ближайшей кузнице отливали ложку, а потом носили ее в надежном месте — в ботинке, за портянкой...

Питание в лагере было жуткое, гораздо хуже, чем в московской тюрьме, все время ходили голодными. Но здесь ты убеждаешься, что таких, как ты, много, идет обмен, твоя компания тебе помогает, отношение друг к другу хорошее...

Еще одно воспоминание о щепочке. Надо побриться, а никаких колющих и режущих предметов нам не дают. Существует только парикмахерская, которая стрижет машинкой, и то — стрижет не сразу. Поэтому были изобретены несколько способов бритья, достаточно неожиданных. Первый способ: обычная дере-

 

- 38 -

вянная щепочка, которая раскалывалась и в щель вставлялись обломки лезвия, многократно использованные, потом все это связывалось. При бритье таким способом капает со всех возможных у мужчины мест.

Второй способ бритья тоже связан с щепочкой. Негашеной известью, карбидом смазывается смоченная в луже борода и потом быстро снимается щепочкой. Возможны и ожоги, но зато ты побрит...

Те, кто во время воины служили в гестапо, как и те, кто до лагеря работали в НКВД, — в лагере занимались своей специальностью и все занимали ключевые посты. И их, и стукачей часто убивали, особенно последних.

После дела врачей лагерное начальство решило, что все евреи — террористы, поэтому в последующих убийствах стали обвинять еврейскую молодежь. Когда убили прибывшего с этапом еврея Лившица, которого никто не успел даже увидеть, в убийстве его обвинили Феликса Бергера и Фильку Фридмана, а заодно с ними арестовали и меня. Привели в тюрьму, спороли пуговицы, сняли шнурки, но пришел какой-то старший лейтенант и сказал: «А этот — лишний!» И меня вернули обратно.

А позже я узнал, что ребята признались в убийстве, хотя и не видели убитого никогда. А после смерти Сталина их стали убеждать, что убили не они. И в конце концов прокуратуре удалось им доказать, что они не убивали...

Однажды Юрка Киршон поймал одного осведомителя и мы с ним договорились; «Ты давай показания, но не ври, — убеждал его Юрка. — А сначала — посоветуйся с нами»...

Язык у меня всегда был несдержан. Дело было ранней весной. Степь была раскисшая. Порядок конвоирования колонны в 200 человек был определенный: шеренги по пять человек, впереди и сзади по два конвоира и сбоку по два с собаками. Мы с трудом идем. Конвой орет: «Держитесь под руки!» Дорога неровная, грязища, как тут удержишь! Собаки; гав-гав-гав. Конвой орет: «Держитесь под руки!»

Я шел в третьей шеренге сзади и тихо сказал; «Вы хоть по одному говорите!» А эта сволочь — понял. Он остановил колонну, усадил нас в грязь, из ребят, правда, никто не продал меня. Но мы сидели так часа два в грязи...

 

- 39 -

В лагере были представлены почти все национальности: украинцы, белорусы, прибалты, много китайцев, японец, немцы, страны народной демократии были представлены очень обильно. Был даже один негр — капитан танковых войск американской армии, случайно заехавший на своем танке не в свою зону в Германии, и его потом искали 7 лет. Было много священников, но особенно много — сектантов разного толка.

Лагерь вырабатывал свой собственный, необычный язык. Западные украинцы, которых было после войны много в лагере, пользуясь тем, что их понимали, не хотели говорить по-русски, а только по-украински. Иностранцы и жители Средней Азии, совсем не знавшие русского языка, постепенно обучались их языку, считая его русским. В общем, большинство заключенных лагеря говорило на дикой смеси из слов разных языков, которую они принимали за русский.

Вот некоторые зарисовки интересных типов заключенных.

В одном из бараков жила очень интересная пара — раввин из бухарских евреев в замечательном наряде — в выданной ему буденовке тридцать третьего срока с шишаком и ушами, со следами споротой красной звезды — так вот, длиннобородый раввин и его партнер в шахматной игре — любимом и единственном интеллектуальном развлечении лагерных инвалидов — полковник геббельсовской службы пропаганды. Оба не знали или почти не знали русского языка, один говорил на иврите и узбекском, второй, естественно, на немецком. В субботу, поскольку раввин был правоверным, они в шахматы не играли. Но в остальное время играли самозабвенно...

Жаркое кенгирское лето. По узкому, пыльному проулку идет весьма колоритная пара друзей. Один — профессор Адаме, в свое время окончивший Сорбонну, эстонец по национальности, друг Игоря Северянина. Он одет весьма своеобразно из-за кенгирской жары и нахождения в лагере — на нем трусы с большим карманом и некое кавказское сомбреро — войлочная шляпа с бахромой. Второй — Сан Саныч Ляде, из семьи обрусевших французов, бывший деникинский офицер, весьма своеобразным способом попавший в лагерь вторично. Он находился в западной зоне Германии, где какой-то человек пришел к нему домой и предложил написать роман из жизни русской эмиграции по его

 

- 40 -

воспоминаниям. Ляде, будучи человеком с фантазией, наплел ему изрядно. Через несколько дней ему — уже в советской зоне Германии — предъявили эти наброски романа в качестве обвинения. Одет Сан Саныч тоже очень элегантно — трусы (правда, обычные, с резинкой) и на голове лагерная байковая ушанка, сложенная пирожком.

Профессор, у которого был постоянный сдвиг на тему кофе, в очередной раз говорит: «Сан Саныч, как хотелось бы кофе!» Сан Саныч отвечает: «Кофе? За чем же дело!?» В это время они проходят мимо лагерного ларька, окошко которого напоминает кормушку в камере. Сан Саныч стучит небрежно одним средним пальцем по окну: «Приказчик! Кофе!»

Открывается дверка, и оттуда высовывается носатое личико Гришки Грека. Гриша был греком по национальности и греческим подданным, но сидел за измену Родине. Непонятно, правда, какой... Гриша ответил гурманам достойно...

Саша Якулов, скрипач, в лагере играл на скрипке и на аккордеоне. Когда я его увидел впервые, он играл на аккордеоне, а Юрка Киршон, знавший его еще по Москве, спросил: «Саш, ты чего делаешь?» А тот ответил: «Играю подонкам на гармошке»...

Саша Якулов был дневальным в инвалидном бараке — на объекты его выпустить было невозможно; он отмораживал себе руки, а из-за рук и еще одно место, так как замерзшими руками не мог застегнуть себе пуговицы на ватных штанах. Его работа дневального давала нам возможность встречаться в его тесной каморке. В каморке он никогда не убирал окурки с пола, он их только ориентировал, не помню, то ли с востока на запад, то ли наоборот. Как-то зашел к нему в каморку надзиратель, увидел это — и Сашу повели в карцер. Я его встретил по дороге и спросил: «Саш, за что тебя?» Саша — с возмущением: «Якобы за грязь!» Вот это «якобы» звучало очень интересно...

Пока Саша был в карцере, мы решили в его каморке сделать ремонт. Достали темную охру и стали на столе мешать ее с мелом, чтобы колер создать. И в этот момент в каморку вошел профессор Адаме, увидел горстку охры на столе и со словами «Какой чудесный кофе!» — отправил ее себе в рот... Как же он потом плевался, какие потеки охры шли из его рта...

 

- 41 -

Пианист у Саши был немец Клаус, хороший пианист, но из бывших руководителей Гитлерюгенда. Поэтому он принципиально не играл Мендельсона, поскольку тот был евреем. При этом с Сашей они уживались нормально, хотя Саша — полуеврей, полуармянин, страшно увлекавшийся цыганской музыкой. Позже Клаус воспитался и стал играть уже всех композиторов…

В день смерти Сталина Саша попал в карцер за свои слова:

— Смерть смертью, но музыку хорошую передают по радио, «Реквием».

Ваня Китаец — крупный политический преступник. Он был денщиком у какого-то гоминдановского генерала. Когда его спрашивали: «Ваня, а чем ты до армии занимался?», он отвечал: «Бутылки-семечки-орехи — менял». Он был страшным курильщиком и за махорку был готов на любой подвиг. Зная об этой его слабости охранник-«попка» на вышке кинул в предзонник несколько пачек махорки и сказал: «Вань, подбери!» Ваня сунулся подбирать и как только он наклонился за махоркой, тот прострелил ему задницу...

Когда Ване Китайцу говорили: «Вань, теперь Китай — наш союзник», тот отвечал; «Хер твоя союзка!» Однажды к нему подошел начальник лагпункта и сказал ему: «Ну, теперь Китай — наш союзник», на что получил ответ Вани: «Хер твоя союзка!» За это Китаец получил 10 суток карцера...

Дядя Вася — бывший «вор в законе», где-то в лагере убил надзирателя, получил 25 лет за террор и попал в политический лагерь. В Кенгире его за «вора в законе» никто не признавал, у нас просто не было такой категории, и ему надо было к кому-то пристать. Он сделал вид, что покаялся, а наши сектанты очень любят раскаявшихся грешников, и через две недели после покаяния он у них... посылки распределял,

Во время Кенгирского восстания он провозгласил вознесение на небо: собрал своих сектантов, кликуш из женской зоны и пытался вознестись. Но поскольку пошел дождь, то ввиду нелетной погоды, он вознесение отменил...

 

- 42 -

Сантехник зоны, по кличке Семен-катализатор, очень смазливый, любитель женщин, постоянно вызывался в женскую зону, где женщины портили то кран в столовой, то слив.

И вот у Сеньки в жензоне родился сын. А у нас в бараке был Декслер, сионист еще с дореволюционным стажем. К нему обратились: «Поскольку ты у нас хоть чина раввина не имеешь, но самый верующий, то давай мы тебя через забор перекинем, чтобы сделать обрезание»...

О наших «воспитателях».

Однажды начальник медсанчасти Хайкин рассказал мне, что в лагере открыли курсы по изучению истории партии для над-зорсостава. Учеников было около 20 человек, девять из них оказались неспособны изучать историю партии «из-за умственной отсталости». Вот такие наши «воспитатели»...

Еще пример. В карцере надзиратель-казах производит проверку наличного состава заключенных. Он открывает кормушку, подзывает меня и говорит мне: «Слушай, вон в том углу сидит, как фамилия?» Я ему говорю, а он протягивает мне список и просит: «Точку поставь, пожалуйста». Короче, я за него производил проверку, поскольку он был неграмотен...

В связи с расширяющейся кампанией борьбы с космополитами в лагерь из западных областей было переведено много начальников-евреев, колоритных личностей. Главный бухгалтер Фалкин носил фуражку со звездой всегда над левым ухом, причем форма на нем сидела гораздо хуже, чем на корове седло. А поскольку по поселку Кенгир он ездил на пролетке, то его так и звали — «Фалкин на катафалке»...

Начальником ППЧ был капитан Хорошкин, однажды при мне он имел оригинальную беседу с одним сектантом-молдаванином;

— Ты будешь работать?

— Нет.

— Ну, что ты совсем не можешь работать?

— Нет.

— Ну, что ль лопату в руках держать не можешь?

— Нет.

— А кисть в руках можешь держать?

— На три пальца.

 

- 43 -

— Как это?

Сектант спокойно показывает ему фигу...

Во время дела врачей в ППЧ зашел наш Киршон и громко сказал: «Все должны отсюда выйти, а капитан Хорошкин останьтесь, у меня к вам поручение от Джойнта, я должен Вам передать». Видели бы вы лицо капитана! И слава Богу, что никто не стукнул на Киршона...

Вот типичный унтер Пришибеев — старшина Медников, абсолютно уверенный в правильности своего поведения. Очень необразованный, но не лишенный некоторой сообразительности. Говорят, что при подавлении Кенгирского восстания, он охотно участвовал в расстрелах. Так вот, связанные с ним воспоминания. Когда после смерти Сталина была объявлена амнистия заключенным с пятилетним сроком, то на весь Кенгир (только в одном лагпункте было 9 тыс.человек) освободили четверых. На следующий день надзиратель Медников, который всегда любил собирать заключенных и делиться с ними впечатлениями, рассказывал нам: «Захожу я в пивную, гляжу, стоят ребята и на меня косятся. Вспомнить не могу, где ж я их видел. Потом вспомнил, в лагере видел. Ну, думаю, надо смываться, зачем ребятам новый срок наматывать?»...

В день смерти Сталина Медников был старшим надзирателем закрытой тюрьмы. А в тюрьме, если кого-то начинали избивать в коридоре, все заключенные в камерах брали палки от параши и начинали бить в двери. Поднимался невообразимый шум, избиения, как правило, прекращали. И вот такой же случай, в коридор выходит Медников и говорит; «Архары, тише! В стране — переворот, а вы тут бунт устраивать». Мгновенно воцарилась тишина...

Последний рассказ о нем, как он выиграл пять тысяч старыми деньгами. Его рассказ об этом:

— «Вот... выиграл пять тысяч, думал, мотоцикл куплю... Выпили с приятелем, туда-сюда, смотрю на велосипед тоже не хватает... Решил я книжки детям купить, всю литературу купил, 132 рубля потратил... А дети эти книжки порвали... Ну, думаю... ладно, не хотите культуру хавать... сосите х..!»

 

- 44 -

Один заключенный, старый еврей, сошел с ума. Он, хромая, посреди лагпункта поймал начальника режима, и тряся его, стал орать на весь лагпункт: «Когда же это кончится?!» На что начальник режима ответил ему: «Я это сам не знаю»...

О том, что Сталин болеет, мы знали. И вдруг утром — нас не выводят на развод. И уже девять часов, а мы — лежим, все молчат, какая-то напряженная тишина. Со мной рядом лежал очень осторожный и законопослушный Мотя Талалаевский, он мне осторожным шепотом говорит; «Неужели умер?» И вдруг откуда-то сверху, с нар голос на весь барак: «Подох, ети его мать!!»

После смерти Сталина сразу же умер приехавший на похороны Сталина Клемент Готвальд, и мы в бараке, перебрасываясь строчками, сочинили такой стих:

 

Траур из алых и черных лент.

Умер и Сталин, и Готвальд Клемент.

Дрогнули лица стальные.

Когда перемрут остальные?!

 

Первые стихи, которые я услышал в лагере, были стихи Юры Айхенвальда. Вот эти строки не вошли ни в один из его сборников:

 

Пусть нам петли или пули

Перервут на шее жилы.

Все ж спины мы не согнули 

На краю своей могилы.

 

Перебрякивают шпоры,

Перетряхивают ленты,

И усатые майоры

Проверяют документы.

 

Смерть наложит тихо лапу,

Нам заглядывая в лица.

«Экселенце, Вашу шляпу,

Вот Вам виза за границу».