В побеге
В котловине, между сопками
Что-то шепчут ветви стланика.
Сквозь тайгу глухими тропками
Пробираются два странника.
Под ногами осторожными
Сучья гнутся, не ломаются.
Дико взорами тревожными
Два пришельца озираются.
Оба рваные и грязные,
Свисли бороды соломою:
Сквозь завалы непролазные
Шли дорогой незнакомою.
Долго шли они, голодные,
Наконец, остановилися,
В листья мокрые холодные
Без костра прилечь решилися.
На лохматых лапах стланика
Месяц бронзовый качается,
И на юного изгнанника
Сон тяжелый опускается.
Но другого, седовласого,
Дума гложет неприятная,
И во мраке хищных глаз его
Искра блещет непонятная.
Тихо встал старик измученный,
Вынул пику, дрогнув бровью,
И рукав его засученный
Обагрился теплой кровью.
Тело мученика голое
Рвали старческие челюсти,
И кусты склоняли головы,
Замирая в робком шелесте.
А потом лихие вороны
Над костями потешалися,
И на все четыре стороны
Их рыданья раздавалися.
15 июня 1950 г.
Галимый, лагерь
Уходя в побег из сталинского концлагеря, старые, матерые уголовники сманивали за собой молодых с тем, чтобы их забить и съесть в трудную минуту: удобный запас мяса — нести не нужно, сам идет!