- 69 -

На рабфаке

Раннее утро 30 августа 1938 года. Оставив чемодан в камере хранения Свердловского вокзала, впервые сел на трамвай. Красно-желтый вагон катил по улице имени Якова Свердлова, мимо одно и двухэтажных деревянных, каменных старинной постройки домов. На остановке Толмачева он повернул на восток по улице Ленина. С захватывающим любопытством рассматривал я улицу, площади, большие здания незнакомого мне большого города, в котором предстояло учиться и жить.

Объектом моего интереса было здание под номером 79 на улице Ленина, рядом со штабом УралВО. Здесь при химфаке лесотехнического института находился рабфак. В трамвае пожилая женщина посоветовала:

— Вы сойдите около оперного театра и немного пройдите по этой улице вперед, на восток.

 

- 70 -

Я хотел так и сделать, но эту остановку проворонил. А когда увидел, что трамвай поворачивает замедленно на другую улицу, после узнал — Луначарского, поторопился спрыгнуть на ходу. После замедления трамвай уже набрал скорость и я распластался на каменной мостовой. Было больно ладони рук и колени. Шевиотовая черная штанина нового костюма на левом колене лопнула, обнажив кровавую ссадину на всей коленной чашечке.

Приподнявшись тихонько, прихрамывая перешел на сторону Клуба строителей (ныне киностудия), а затем на аллею середины улицы Ленина. Чуть не напротив моего здания была скамейка. Я присел, ожидая наступления рабочего дня.

Было время обдумать свое трагикомическое положение. "Как покажусь на рабфаке начальству и будущим товарищам и подругам в таком виде? — думал я. — В городе нет ни знакомых, ни родных. Неизвестно и местонахождение швейной мастерской". Сидел на скамейке и решал: или в таком виде представиться на рабфаке или принять меры исправления этого неприятного вида.

Примерно через полчаса один за другим к заветному зданию подошли три молодых человека и стали в кружок. "Наверно такие же, как я, — подумал и решил подойти к ним. Попытка как-то скрыть травму не удалась. Сразу же ко мне последовал вопрос:

—Где это так? Объяснил. Черноволосый, с румяными, холеными щеками юноша куда-то мигом сбегал и принес иголку с ниткой. Это был, как потом я узнал, Пиня Крейн. Он наживульку затянул дыру на колене, теперь не каждый заметит зияющую рану.

С этими ребятами я представился в рабфаке, был принят и получил направление в общежитие лесотехнического института на улице Шейкмана.

Всего один учебный год учился на рабфаке. Но какие яркие впечатления, воспоминания отложились в памяти, душе о его преподавателях. За один год пребывания в Камышинском гидромелиоративном техникуме запомнился только лысый преподаватель немецкого языка, хваливший все немецкое, да завуч, который не хотел меня отпускать "хорошего ученика", но в конце концов согласился, сказав: "не поминай лихом!"

Здесь же, на рабфаке, почти все преподаватели яркие, запоминающиеся личности, типы. Заведующим рабфака был средних лет, невзрачный, по фамилии Полякок. Он знакомил нас с "Кратким курсом истории ВКП(б)", который вышел в свет. У него не было ни навыков, при приемов преподавания, занятия проходили вяло, скучно. После нескольких занятий мы обнаружили, что преподаватель из урока в урок толкует нам

 

- 71 -

все об одном и том же. Трудно даже сказать какие мысли он хотел донести до нас. Получалось какое-то калякание преподавателя обо всем и ни о чем, при абсолютном пассиве слушателей. Комсомольская организация, в которую вступил и я, сын раскулаченного, возглавляемая очень серьезным, смуглым, курчавым Бородиным, выразила заведующему протест.

Завучем был математик Захаров. Среднего роста, коренастый он был уже в возрасте, голова его была совершенно голой, на ней нельзя было найти ни одной волосинки. Обучал математике неплохо, но любил выпить. Под мухой у него преподавание становилось более эмоциональным, он повышал решительно голос на тех положениях, которые он считал необходимо во что бы то ни стало запомнить. По его красной, как медный котелок, голове и более выразительным голосовым интонациям мы догадывались о том, что наш математик навеселе.

Частенько было, когда от алкоголя он болел. Его заменять приходил из какого-то учебного заведения Перцель. Выше среднего роста, в очках, русый с рыжинкой, он представлялся нам так:

— Я пришел к вам на концерт. В моей программе математика, логарифмы и другие премудрости. Непостижимо, как он искусно мог в скучную цифирь вдохнуть юмор. Мы на его занятиях от души хохотали и с легкостью необыкновенной усваивали математические формулы и положения. В моем аттестате напротив математики стоит "отлично".

Фамилию и имя физика не помню. Он был выше среднего роста, худощав. Предмет свой он знал хорошо, объяснял физические явления доходчиво, от других преподавателей он отличался систематическим контролем за домашней работой рабфаковцев. Он давал на дом задания и всегда, на каждом занятии проверял их исполнение всеми без исключения рабфаковцами. В начале урока физик проходил по рядам и интересовался: решены ли задачи, выполнены ли все задания. На лице у него была при этом улыбка, как бы просящая извинения за беспокойство. Мне нравился такой контроль, который заставлял работать дома.

Колоритной фигурой в своем роде был и преподаватель русского языка и литературы. Лицо его было дремучим, сплошь испещрено морщинами, заросло русой с проседью щетиной. Он был поклонником популярного в то время свердловского поэта Николая Куштума и стремился нас приобщить к его творчеству. На каждом занятии он уделял время этому свердловчанину. Я почему-то вначале самого преподавателя считал Куштумом, и только потом разобрался, что это не так.

Историю в духе "краткого курса" преподавал нам еврей, говоривший с небольшим акцентом. Он добросовестно готовился к занятиям и до-

 

- 72 -

ходчиво излагал материал. Неприятным уроком для меня был лишь урок рисования. У меня не было способностей к этому предмету. Было тягостно, ждал с нетерпением когда пройдет. Как я и за что получил тройку в аттестат — не помню.

Из учащихся или студентов рабфака несколько человек запомнилось. Так девушка: еврейка, худощавая, высокая, малоразговорчивая Гутя, Вера Храмцова — очень серьезная, симпатичная, контактная. Она очень хорошо училась. С ней много общего находил смуглый, чернявый белорус Можейко. Он часто подшучивал покровительственно надо мной, просвещал в белорусской словесности, декламируя стихи какого-то белорусского поэта:

"Не кувай, ты шерая зозуля Шумным гуком во бору".

Только это мне и запомнилось.

Выше среднего роста рыжеватый Гудалов и русый Елизаров были неразлучными друзьями. Вместе приходили на занятия, на одной парте сидели и уходили домой вместе. Наверно, к ним применимы стихи, которые я тогда услышал про студентов:

"Жили два студента в одном студгородке,

Имели две стипендии в общем кошельке".

Все добросовестно овладевали знаниями, к чему-то стремились. Лишь один, Сергей Голдобин из города Оса Пермской области выпадал из этого. Мы просыпаемся, идем на занятия, а он спит, пропускает занятия. Получив стипендию или перевод, он с шиком израсходует, а потом голодает или у нас просит взаймы. Все презирали его, издевались над ним. Только я мягче был к нему, он не раз исповедовался у меня, говорил, что теперь он будет заниматься. Не знаю, окончил ли он рабфак?

1939 год, первое июля. Прошел учебный год, состоялся выпускной радостный вечер. На следующий день утром пришел за аттестатом и стипендией. Тут же подошли еще два парня и девушка, наверно, Вера Храмцова, очень серьезная и ответственная. Имена парней память не сохранила. Может быть это был чернявый белорус Можейко или блондин свердловчанин Гилев, или кто-то другой. Получив аттестаты, мы свернули их в трубки, чтобы не помять, уложив в карман стипешку, навсегда покинули стены рабфака.

Был теплый, тихий прекрасный солнечный день, какие не так часто бывают на Урале. Мы были в белых рубашках с засученными рукавами, головы покрывали картузы и кепки. Настроение у всех было прекрасное.

 

- 74 -

В образованности, развитии мы поднялись на новую ступень, более высокую, получив законченное среднее образование. Перед нами теперь открылась реальная возможность штурмовать храмы высших наук, самостоятельно выбрать дорогу в жизни, место в строящейся, громыхающей стране.

Неспешно мы шли в сторону городского пруда мимо трехэтажной серой громады здания УралВО, клуба Дзержинского, полукруглого высотного магазина Динамо, ныне гостиницы "Исеть". Где-то, не доходя до четырехэтажной серой коробки Дома печати, зашли в столовую с получки пообедать. Народу было немного, и мы сразу сели за один стол. Мои спутники о чем-то дорогой и за столом весело беседовали. Только я был отрешенным от их разговоров, не вписывался в их беззаботное настроение. Меня занимали серьезнейшие проблемы, о которых они и не подозревали и которые я скрывал, крепко держа их в себе. Я всецело был погружен в свои думы, пытаясь найти выход из создавшейся вокруг меня обстановки. Только грохот смеха спутников возвращал меня к внешней реальности. Голова была подобна кипящему котлу, в которой мысли, как волны, набегали одна за другой. Я не чувствовал вкуса и запаха пищи, перекладывая ее в желудок, очистив быстрее товарищей тарелки, я вскочил и хотел идти.

— Да подожди! Вместе пойдем! — услышал я. Обратно сел, положив трубку аттестата на стуле сзади себя, опять погрузился в свои трудноразрешимые проблемы. А суть проблем, угнетавших меня, такова. Из города Кушвы сестры Настя и Лиза сообщили, что мать и среднего брата Сашку, которые в 1937 году вслед за мной бежали со спецпоселения из Таджикистана, арестовали и отправили обратно туда. "Значит комендант поселка № 5, — думал я, — знает и мое местонахождение. Что же делать?"

Другой проблемой была учеба. Хотя наша семья была раскулачена и дважды выселялась, я был воодушевлен идеями социализма, индустриализации страны. Решил стать инженером-энергетиком, чтобы воплощать в жизнь знаменитую ленинскую формулу: "Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны". Энергофак был в Свердловском индустриальном институте, но здесь мне, ясно, оставаться нельзя. В Москве большой конкурс. Податься в другой город — деньжат маловато. Да и как теперь установить контакт с сестрами? Ехать к ним в Кушву нельзя, арестуют.

Вот такой рой мыслей кружил в голове, к этим проблемам прибавится еще одно осложнение. Мои спутники, наконец, покушали, встали и кто-то обращаясь ко мне сказал:

 

- 75 -

— Ну, теперь пошли!

Я снялся с места, забыв, по-видимому, взять аттестат и пошел. По пути наш квартет растворился в большом городе. Кто-то зашел в кинотеатр "Совкино", в котором шла картина "Под крышами Парижа", кто-то поспешил домой. Я зашел, как это всегда делал, отправляясь из рабфака в общежитие, в гастроном на Ленина-Толмачева. Купил любимые две селедки Иваси, сто грамм сливочного масла, направился пешком. Постоял на городском пруду, останавливался около рекламных щитов, ища как бы ответы на свои головоломные вопросы.

В общежитие на Шейнкмана пришел часов в пять вечера. В комнате никого не было. Измученный в поисках выхода из создавшегося положения и не находя его, я лег и уснул. Вскоре вернулись и мои трое сожителей. Они зажгли свет и как всегда стали обмениваться мнениями, увиденным, впечатлениями дня. И конечно, заговорили об аттестатах. Как только это слово было произнесено, я резко поднял голову с подушки и закричал:

— Где мой аттестат? Нет аттестата!

— Ха- ха-ха, — раздалось в комнате. — Ты что, с ума что ли сошел?

Не обращая внимания на товарищей я полез в тумбочку. Здесь его не оказалось. Поискал в других местах и не нашел аттестат. Этот психологический акт, который вызвал смех товарищей, очевидно, можно объяснить тем, что в каком-то закоулке головы сохранилась информация о том, что аттестат я не принес домой, где-то его оставил. Подумал, что это произошло в столовой. На следующий день утром поспешил туда, но там сказали:

— Мы аттестат ваш не видели.

Пришлось обратиться к начальству рабфака, здесь мне выдали дубликат. Так было снято осложнение с аттестатом. Все остальные мои проблемы решили работники правоохранительных органов Ленинского района, арестовав меня на другой день после получения дубликата и переправив в так называемое КПЗ, расположенное ныне напротив центрального стадиона.