Мне девятнадцать, или «За что»?

 

На второй год оккупации, в феврале 1943 г., на улицах нашего города вдруг начались бои. Как потом выяснилось, это был прорыв фронта несколькими лыжными и танковыми бригадами армии генерала Попова. После того, как выстрелы несколько отдалились, я выскочила на улицу и увидела страшную картину. Раненые валялись в лужах крови, стонали, кричали, просили пить. Никто не оказывал им медицинской помощи. У меня мгновенно созрело следующее решение: на соседней улице находится поли-

 

клиника, мне нужно перетащить туда раненых и там по мере моих сил оказать им хоть какую-то помощь. Бинты, вата, йод и другие необходимые средства в поликлинике были. Я принялась за дело.

Напрягая все свои силы, я перетаскивала раненых одного за другим в поликлинику, укладывала их на полу в кабинетах, как могла перевязывала раны, давала пить, беседовала с ними, в общем, делала все, что могла, чтобы помочь им физически и морально. Никакого медицинского персонала в поликлинике не было, все сидели по домам. Непонятно как, но о том, что в поликлинике оказывают помощь, узнали и на других улицах, и оттуда стали приходить те, кто нуждался в медицинской помощи.

Когда в конце концов появился медсанбат, то врачи уже знали, где искать раненых. Для меня это была радостная и торжественная встреча. Наверное за всю свою жизнь я не переживала подобных минут! Начальник медсанбата гвардии майор медслужбы Алексей Николаевич Ульянов произнес много похвальных слов в мой адрес и обещал представить меня к награде за мужество и самоотверженный поступок по спасению более тридцати раненых, особенно подчеркивая тот факт, что я действовала по доброй воле. Но здесь нужно отметить, что именно этот день и определил мой путь к 15 годам каторжных работ. Сиди я за высоким забором дома, как сделали все благоразумные жители, не пришлось бы мне стоять перед военным трибуналом, таскаться по пересылкам и угодить на тяжелые подземные работы в воркутинские шахты! Кто может предвидеть свою судьбу? В тот момент я была полна чувства активной доброты, сострадания, непреклонного стремления действовать.

С прибытием медсанбата непрерывно поступали новые и новые партии раненых. Уже не только основное здание поликлиники, но и соседние помещения - тубдиспансер, санэпидемстанция и другие медицинские заведения, - были превращены в полевые госпитали. Я день и ночь работала в медсанбате. Первое время мы вообще не ложились спать, затем спали по 2-3 часа. Ульянов определил меня в помощники к сестре-наркотизатору. Я помогала ей, а затем, так как рук не хватало, начала работать самостоятельно. Операции проводились непрерывно днем и ночью. Работало пять хирургов.

В моей душе радость героического порыва сменялась леденящим ужасом при виде мучений и смертей. Вот несут на операци-

 

онный стол молодого лейтенанта, он мой ровесник, москвич, звать его Вадим. Трепанация черепа. Он хрипит страшно и, не приходя в себя, умирает. Еще один. Тоже вчера был десятиклассником. Из Харькова. Юра Ковалев. Ему не делают операцию - ранение в позвоночник, он обречен... И дальше, дальше...

Укладывают на операционный стол с ногами и руками, а уносят кого без руки, кого без ноги... Раненные лица, вытекшие глаза, исковерканные челюсти...

Я настолько была захвачена этим страшным водоворотом, что не подумала о том, что делается дома. Ведь там могут решить, что я убита. Выскочила на улицу во время боя и исчезла! Когда через три дня я опомнилась, оказалось, что улица Ленина, где мы жили, занята немцами, а улица Свердлова, где находилась поликлиника, у наших. Пойти домой я уже не смогла.

Через несколько дней во время ночной операции мне кто-то из медсестер показал глазами на дверь. Я обернулась и увидела маму: она стояла в дверях и плакала. Махнула ей рукой, что не могу покинуть свой пост. Как сейчас помню: я совершенно не чувствовала угрызений совести, у меня и в мыслях не было представить себе состояние моей мамы, почувствовать ее тревогу за меня, ее горе, вызванное моим долгим отсутствием в страшные дни непрерывных боев на улицах города. Жизнь госпиталя настолько поглотила меня, что я не думала ни о себе, ни о родных.

А в городе непрерывно шли бои, летели разбитые стекла окон, сыпалась штукатурка, содрогались стены. Я не испытывала никакого страха, не пряталась в подвал во время бомбежек, оставалась всегда рядом с ранеными. О том, что немцы близко и могут опять вернуться, почему-то никто не говорил, во всяком случае я не присутствовала при обсуждении вопросов о том, что же нужно будет делать, если возникнет угроза попасть в плен к немцам многочисленных раненых (их было более ста) и персоналу медсанбата. Но настал день, когда это случилось.

Шла сложная операция, все были предельно сосредоточены, и вдруг кто-то воскликнул:

- Смотрите, да это же не наши танки, а немецкие!

Действительно, по улице неслись немецкие танки. Из окна операционной виднелось небольшое здание тубдиспансера. Там лежали уже прооперированные раненые. И вот на наших глазах произошла катастрофа: из танков выскочила группа немцев, под-

 

бежала к этому зданию и начала забрасывать его гранатами. Последовали взрывы, рухнули стены, крыша… То же произошло и с другими помещениями, где находились раненые. Следующая на очереди - наша поликлиника. Мы молча переглянулись...

В этот момент я решилась броситься навстречу немцам и попытаться остановить их. Я еще не знала, какие слова я скажу им и успею ли вообще произнести хоть одно слово, но я стремительно, почти бегом, направилась по длинному коридору к группе немцев, фигуры которых темнели у входа в поликлинику. Они направили на меня дула своих автоматов. Медсестра, которая видела эту сцену, позже рассказывала мне, что зажмурила глаза в ожидании выстрелов, она была уверена, что меня убьют.

- Halt, Halt! Nicht schiepen! Es ist zivill Hospital!

(Стойте, стойте! Не стреляйте! Это гражданская больница!)

Я начала объяснять немцам, что в общем-то здесь медицинское учреждение для населения, но частично находятся и раненые солдаты, но в основном раненые помещались в соседних зданиях (которые были уже взорваны).

Не опуская дула автоматов, немцы начали задавать традиционные вопросы: где лежат коммунисты? Где офицеры? Сколько их?

Я уверяла немцев, что именно в соседних зданиях находился специальный госпиталь для командного состава, а здесь - рядовые бойцы. Наши переговоры окончились следующим: немцы решили оставить нескольких солдат для охраны госпиталя и предупредили, чтобы мы не делали никаких попыток перемещать раненых. Виновные будут немедленно расстреляны.

Вот так мы все чудом остались живы. Наступила ночь. Нужно было решиться именно в эту ночь спасти от плена тех, кто может самостоятельно передвигаться, спрятав их среди населения. Завтра будет поздно. Но как провести такую операцию? Как выйти из госпиталя, когда он охраняется, как найти тех жителей, которые согласятся спрятать у себя бойцов Красной Армии, когда все знают, что за это немцы расстреливают? Мы собрались на срочное совещание. Все взгляды с надеждой были устремлены на меня. Я местная, говорю по-немецки. Кто же, если не я...

Решили собрать партбилеты и личное оружие командиров с тем, чтобы я унесла их домой и спрятала. Если немцы завтра будут обыскивать госпиталь, и им попадется и то и другое, последуют

 

моментальные расстрелы. Закопать все это на территории поликлиники опасно, могут увидеть. Затем я должна зайти к тем женщинам, которые почти каждый день приходили в госпиталь навещать раненых. Именно к этим людям я должна была обратиться с просьбой укрыть тех бойцов, которые могли передвигаться. Если я получу добро, то нужно будет до рассвета успеть завершить задуманную нами операцию. Как только стемнело, я вышла через «черный ход», о котором немцы не знали. Судьба была и на этот раз ко мне благосклонна, все свои задания я выполнила успешно. Нескольких человек нам удалось спрятать у местного населения.

События далее развивались следующим образом. Десант был ликвидирован. Город опять заняли немцы. Оккупация продолжалась до конца августа 1943 г. В городе проходили постоянные проверки. Население «прочесывали», так как немцы подозревали, что при отступлении наших войск многие бойцы остались в городе. Если находили мужчину без документов, расстреливали не только его, но часто и жителей всей улицы. Большую тревогу вызывали наши «подопечные», нужно было найти выход, что-то придумать, чтобы сохранить жизнь им и окружающим.

Выход, собственно, был один. Нужно было достать на бирже труда документы, удостоверяющие, что наши «подопечные» являются местными жителями. И я решилась устроиться работать на биржу труда. Шаг был рискованный. Если немцы узнают об операции, которую я собиралась провести, меня немедленно расстреляют.

Я проработала на бирже труда два с половиной месяца. Операция по снабжению документами моих «подопечных» прошла благополучно, все они остались живы и при освобождении нашей местности от оккупантов влились в ряды Красной Армии (правда, в штрафные батальоны). Большую роль сыграл тот факт, что коммунисты вернулись с партбилетами, командиры - с личным оружием. Все это хранилось в нашем сарае под кучей угля.

В июле, когда наша авиация бомбила город, бомба попала в сарай. Взметнулось черное облако угольной пыли. Когда пыль развеялась, мы вышли из дома и обомлели от ужаса. Рядом с развороченной ямой стояла группа немцев и оживленно обсуждала место падения бомбы. Дом, в котором они жили, был рядом. Упади бомба несколько правее, все они погибли бы. Я бросилась к немцам, пытаясь отвлечь их внимание от угольной ямы. Ведь там

 

был спрятан ящик, в котором находились документы и оружие. Если его разворотило, и немцы увидят содержимое, то нам всем несдобровать. Но все обошлось...

Я часто вспоминаю, как реагировали на бомбежку животные. Как только раздавался гул бомбардировщиков, собаки начинали выть или визжать, а кошки оставались совершенно спокойными. Очень боялись гула самолетов куры. Они вертели головами, как будто старались рассмотреть, откуда идет беда. Курицы истерично кудахтали, цыплята пищали, а петух тревожно кричал «ко-ко-ко!» и бегал кругами, будто пытаясь охранить свою куриную семью.