- 46 -

Отдельный лагерный пункт № 9

 

Итак, меня выписали из стационара и направили в шахту № 9. Эта шахта входила в группу «мелких» шахт - угольные пласты

 

- 47 -

располагались не очень глубоко под землей. В «мелкие» шахты входили также шахта № 10 и шахта №11. Все три шахты обслуживали ОЛП (отдельный лагерный пункт) № 9.

В ОЛПе № 9 было около десяти бараков. Один барак - женский. В бараках сплошные нары в два этажа, никаких постельных принадлежностей, тюремный режим, бараки запирались, на ночь приносилась параша. Даже по территории лагеря мы могли передвигаться только под конвоем. ОЛП был плохо оборудован. Бани не было. Летом 1944 г. не было даже столовой - возле барака стоял длинный стол со скамейками, и мы там получали свое скудное пропитание - кашу «размазуху», баланду с турнепсом и рыбными головами, несколько штучек отварной мойвы и хлеб. Ни мяса, ни масла, ни молочных продуктов не было и в помине. Так было в 1944 и 1945 гг. Забегая вперед, скажу, что потом несколько раз наблюдалось улучшение питания. Вдруг появились американские продукты (кажется в 1946 или в 1947 г.) - белый, как вата, маисовый хлеб, сухое молоко и яичный порошок. Потом опять наступило ухудшение. Самым трагичным было то, что в первые годы каторги нам запрещались переписка и посылки. Примерно через два года этот запрет был частично снят: нам разрешили одну посылку и два письма в полгода. Удавалось наладить переписку с домом через заключенных, имевших выход за зону, и ссыльных. Многие из них шли нам навстречу в этом вопросе, хотя это было очень опасно.

Однако большинство писем, которые мы передавали через других лиц, не доходили до адресатов и долгие месяцы мы не знали, живы ли наши родные. Я эту неизвестность переживала крайне мучительно. Вот два моих письма, одно я послала бабушке и тете Ядвиге, другое - маме.

 

Воркута, 30.ХII. 1944

Дорогие мои буничка, тетя Ядзя и Мишутка! Я пишу вам уже не первое письмо, но ответа нет. Молчите вы, молчит мама, молчат и друзья. Что случилось с вами, в чем дело? У меня вся душа уже истлела в мыслях о доме. Я так была бы счастлива получить ваше письмо, что даже не верю в возможность этого. Обо мне не беспокойтесь.

 

- 48 -

Уже декабрь, но морозов больших еще не было. Несколько раз доходило до -35°С и при ветре это конечно чувствительно, особенно если приходится работать под открытым небом. Полярные сияния бывали пока редко. Во время безветрия тундра молчит в напряженном ожидании чего-то, как будто прислушивается. В морозном воздухе несется негромкий, какой-то таинственный, волнующий гул. Ну, до свидания, мои родненькие. Так грустно и тоскливо без вас.

Целую всех крепко Ваша Леся

 

15.12.46 Воркута.

Поздравляю с Новым Годом!

Моя мамочка!

Где ты? Что с тобой? Я кричу в холодную тьму полярной ночи и не слышу ответа. Неужели даже скромное желание получать твои письма неосуществимо для меня? Судьба становится чрезмерно жестокой. Как твое здоровье? Однажды мне приснилось, что ты больна. Это меня убило. Когда речь идет о тебе, я становлюсь суеверной и мнительной. Да и вообще я верю в сны. Засыпая, человек уходит в неведомый таинственный мир и живет странной жизнью, не подлежащей никаким исследованиям. Порою во сне приходят темы для стихотворений, своеобразные и красивые образы. Иногда некоторые вопросы, которые оставались нерешенными, вдруг решаются во сне. Но самое для меня главное - во сне и только во сне, я могу видеть вас, во сне я могу играть на пианино. Действительность мне не может дать этого. Вот почему так часто хочется жить сном, а не действительностью.

Мамусенька! Сообщу тебе то хорошее, что еще дает мне жизнь. Я пытаюсь заниматься литературой, пишу стихи. Ведь это единственное, что я могу делать. Математика и иностранные языки требуют пособий. Жаль, что нет возможности изучать иностранные языки!

Мамусенька, моя милая! Пиши мне, пиши. Ведь у Вас есть еще в запасе адрес... Поцелуй за меня крепенько всех наших. Будь здорова.

Целую тебя Лена

 

- 49 -

Но вернусь к описанию нашей жизни на Воркуте. Отсутствие санитарных условий, непосильный труд и полуголодное существование приводило к тому, что через несколько месяцев прибывший с воли этап превращался в нетрудоспособных доходяг и вскоре почти весь вымирал. Очень много каторжан погибло в шахтах от аварий, которые происходили ежедневно. Не было никакой техники безопасности и механизации. Никто не проходил хотя бы элементарной подготовки для работы под землей, которая требует специальных знаний и навыка. Все решалось очень просто - пригоняли новый этап и в тот де день всех направляли на подземные работы, включая женщин. Ведь новенькие еще были способны хоть на какой-то труд!

Никогда не забуду свой первый спуск в шахту. Это была шахта № 9. Конвой остановил нас перед черной дырой. На телогрейку повесили шахтерскую керосиновую лампочку, желтоватый мигающий свет которой все равно ничего не освещал. Толчками в спину каждую из нас впихивали в подземелье. Мы по наклонному узкому проходу спускались вниз буквально на ощупь, проваливались в ямы, спотыкаясь о какие-то препятствия. Сверху капало, иногда на наши головы обрушивались целые потоки воды. Ноги скользили, время от времени кто-то падал, на него наваливались идущие сзади, лампочки при этом угасали... Наконец мы добрались до штрека. Мужчин направляли в забой, женщин - на рештаки и на откатку. Моя первая работа в шахте - проталкивание угля на рештаках. Вверху вольный запальщик (обязательно вольный, так как только вольному можно было доверить взрывчатку) закладывал шпуры и взрывал уголь. Мужчины-каторжане сбрасывали его на рештаки, которые в нашей шахте были неподвижными (механизация отсутствовала). В нескольких местах стояли женщины-каторжанки, которые должны были проталкивать уголь лопатами. Я, как правило, не в силах была справиться с этой работой, горы угля быстро нарастали, грозя закрыть весь проход и похоронить меня. С дикой руганью бежал ко мне бригадир (уголовник) и начинал избивать меня. Но так как эти действия не могли остановить нарастающие со страшной быстротой горы угля, то ему приходилось самому разгребать их.

Через несколько дней у меня вдруг появился неожиданный помощник - вольный запальщик, который сжалился надо мной и стал помогать мне в те моменты, когда уголь шел особенно интенсив-

 

- 50 -

но. Мне удалось узнать о нем очень мало. Он со мной почти не разговаривал (общаться вольным с каторжанами строго запрещалось). Звали его Володя. Он был из Ленинграда. Закончил горный институт, и его направили работать на воркутинские шахты. Его потрясли положение каторжан и сам факт существования каторги в нашей стране. Проталкивая уголь, он задавал мне отрывистые вопросы. Прежде всего - «за что?» Я как могла кратко рассказала историю с госпиталем. Иногда Володя приносил мне что-нибудь съестное, а на новый 1945 год сделал подарок- катушку ниток и иголку. Ведь нам не разрешалось иметь даже иголки, мы вынуждены были ходить в лохмотьях, не имея возможности ремонтировать одежду. Кто-то донес на Володю, и его перевели на другую шахту.

Много каторжан погибло от расстрелов без суда и следствия. Наиболее узаконенный повод для расстрела - обвинение в попытке побега. Каторжане передвигались только под конвоем. Инструкция гласила: «Шаг вправо, шаг влево считается побегом, конвой стреляет без предупреждения!». Ослабевших людей, неспособных идти «стройными» рядами, делавших неверный шаг в сторону, шатавшихся или отстававших, расстреливали на месте на глазах у всей колонны. Так же поступали с теми, кто слишком близко подходил к «запретке» (разрыхленной полоске земли между высоким забором и внутренней оградой из колючей проволоки). Под «попытку к бегству» подводилось все, что угодно. Пределу беззакония в каторжных лагерях не было. За маленькую провинность каторжанина ставили под вышку. Летом его раздевали до пояса и несчастного начинала съедать мошкара. Неподвижно стоять было невозможно. При первых же движениях раздавался выстрел...

Часто происходили массовые расстрелы. В каторжных лагерях разрешался не только единичный отстрел, но и массовые уничтожения каторжан. В марте 1946-го на ОЛПе № 2 были расстреляны девять прибалтов. Их окровавленные трупы были выставлены напоказ с надписью: «Собакам собачья смерть». Буквы были написаны на фанере кровью. В конце 40-х произошел массовый расстрел на Мульде «за восстание». Расстреляли весь мужской лагерь. Когда наш женский этап пригнали в опустевший ОЛП, мы вошли в бараки, стены и полы которых были залиты кровью и забрызганы человеческими мозгами...