- 53 -

Толстовец Василий Васильевич Янов

 

За долгую жизнь на воркутинской каторге мне не раз приходилось жестоко расплачиваться за попытки остаться человеком. Один из таких случаев произошел в 1945 г., в бытность мою на шахте № 11. Одиннадцатая - газовая шахта вертикальной проходки (нас

 

- 54 -

спускали и подымали клетью). В забоях шахты скапливался газ метан и постоянно происходили взрывы. Вертикальная - это хорошо, это просто счастье по сравнению с такой шахтой, как № 9, где мы спускались и подымались «своим ходом». Но вот газовая...

У меня была приятельница Шура Були, гречанка из Мариуполя. Она была старше лет на десять и всячески опекала меня. Характером отличалась смелым и решительным, не боялась вступать в пререкания с вохрой и нарядчиками, «борясь за правду». Поэтому часто сидела в карцере, но не сдавалась. Мы с ней вместе попали на одиннадцатую, я под землю, она - на породоот-борку.

Однажды Шура мне говорит:

- Вот что, Елена стопятая, больше ты под землю не пойдешь, будешь работать со мной на поверхности. Наш бригадир такой бестолковый, что его провести ничего не стоит. Он совершенно безграмотный, списки за него читаю я. Я запишу твой номер в нашу бригаду и буду уверять, что ты всегда работала с нами. Только ты не вступай в разговор, командовать парадом буду я.

Удивительно, но операция Шуры Були по спасению меня от подземки увенчалась успехом. Это было спасением в полном смысле слова, ибо через несколько дней произошел взрыв, и почти все работающие в мою смену погибли.

Начался новый этап в моей подневольной деятельности - породоотборка. В течение 12 часов я стояла у движущейся с углем ленты. Породу нужно было отбрасывать в сторону. Весной и летом такая работа - предел мечтаний. Свежий воздух, над тобой голубоватое северное небо, а не черные своды шахты. Вдали - бескрайние просторы, внизу течет река Воркута, что называется, видишь мир божий. Но зимой, когда наступает темнота и морозы, приходится трудно. Работа неподвижная, прыгаешь на одном месте, чтобы согреться, трешь лицо, особенно нос. Он отмерзает в первую очередь. Старые рваные варежки плохо греют, руки тоже коченеют, начинают отмерзать. С трудом оттираешь пальцы, они болят так, что хочется выть от боли.

И вот однажды зимним днем, когда я уже совсем замерзла, подбегает ко мне Шура Були:

- Пойди погрейся в медпункте, а я подежурю на своем и твоем участке. А то ты замерзнешь окончательно!

 

- 55 -

В медпункте работал фельдшер Василий Васильевич Янов. Он был толстовец, его сослали на Воркуту, когда он отказался идти и,| финскую войну. Каторжанам он всячески помогал.

Я побежала в медпункт греться. В крохотном теплом помещении за столом сидел высокий мужчина лет 35-ти в белом халате. Его светлые вьющиеся волосы были зачесаны назад, глаза серые, очень добрые. Они светились таким участием, что даже становилось не по себе, просто не верилось, что среди постоянного зла еще можно встретить такую доброту. На столе перед Яновым лежало несколько старых книг. Я так соскучилась по книгам, что смотрела на них с такой жадностью, с которой только может смотреть голодный на кусок хлеба. Он перехватил мой взгляд, усмехнулся, протянул одну из книг. «Война и мир», том IV, типография Сытина, Москва, 1913. Повеяло домом. Вспомнила нашу библиотеку. В ней было и полное собрание сочинений Льва Николаевича Толстого, в таком же вишневом переплете, издания 1913 года... Как давно это было, в другом мире, в другой жизни... Я настолько увлеклась книгами, что потеряла счет времени. Свершилось страшное - я опоздала на перекличку и колонны каторжан отправились в лагерь без меня. Когда я увидела в окно, что к медпункту бегут вохровцы с овчарками, я чуть не потеряла сознание. Я ведь хорошо знала, что те, кто опоздали, считаются в побеге.

Янов пытался смягчить ярость вохровцев, говоря, что я больна, у меня температура. Он взял на себя вину за мое опоздание. В сущности, это и спасло меня от расстрела. Однако вохровцы вполне потешили себя. Путь в несколько километров от шахты № 11 до лагеря № 9 я должна была пробежать под улюлюканье конвоя. За мной по пятам неслись овчарки, которых вохровцы придерживали на длинных поводках ровно настолько, чтобы они не могли растерзать меня, но могли хватать за бушлат и рвать его. Я попала на пять суток в карцер на хлеб и воду. Но все окружающие считали меня необыкновенно везучей, ибо по правилам, которые применялись к каторжанам, меня немедленно должны были отправить на тот свет.

«Я протестую!»

В неволе приходилось с особой осторожностью выбирать друга-товарища. Хотелось найти человека, близкого по духу, боялись

 

- 56 -

нарваться на стукача. Сближение проходило постепенно, по мере узнавания друг друга. Шуру Були мы все узнали в одночасье. Произошло это следующим образом. В один из летних дней 1944 г. в барак вернулась ночная смена. В этой смене была и я. Нас пригнали в зону после работы на шахте № 9, куда я попала после стационара. Мы быстро похлебали жидкую перловую кашу синеватого цвета, запили ее мутным кипятком, якобы чаем, и собирались на покой. Вдруг появилась вохра, нас всех выгнали из барака, пересчитали и построили полукругом. Мы заметили, что лагерное начальство пришло в невероятное волнение. Из проходной в зону вошла группа военных, за ними следовало несколько штатских. Оказалось - в зону пожаловал сам начальник Воркут-строя инженер-полковник Михаил Митрофанович Мальцев!

Мальцев медленно проходил вдоль рядов каторжанок, время от времени задавая один и тот же вопрос: «Статья? Срок?» В ответ слышался однотипный ответ: «Статья 54, 1а, срок 20 лет каторжных работ». Менялся номер статьи (в зависимости оттого, по кодексу какой союзной республики был осужден каторжанин) А срок варьировался незначительно: 15 или 20 лет.

Отвечая на вопрос, никто не вдавался в подробности, никто не пытался заикнуться, что он не виновен. Каторжане знали, что начальству нужно отвечать коротко, не добавлять ни единого лишнего слова, иначе будет хуже.

Мы, конечно, заметили, как пожирали нас глазами эти вольные откормленные мужчины. Еще бы! Перед ними выстроился молодежный цвет Украины, Белоруссии, Прибалтики и прочих земель, побывавших «под оккупантами», а ныне освобожденных Красной Армией. (Каторгу в основном получали жители оккупированных территорий). Но этот «цвет» находился в строго режимном каторжном лагере. Контакты с «цветом» карались законом. Воркутинским мужчинам, страдающим от недостатка женщин за Полярным кругом, закон предложил игру в «кота и мышку» при условии, что «мышка» сидит в клетке и кот ее поймать не может.

Пока Мальцев медленно шествовал вдоль наших рядов, стройное движение его свиты нарушилось. То тут, то там менее высокие начальники подходили к каторжанкам со своими вопросами. Ко мне подошел невысокий штатский человек лет сорока пяти. Его густые черные брови почти срослись на переносице, большие глаза с длинными ресницами смотрели доброжелательно. (Лицо его мне

 

- 57 -

надолго запомнилось, именно по сросшимся бровям и длинным ресницам, я узнала его через 10 лет, о чем расскажу дальше).

- В чем же Вас обвинили? - спросил он

- В измене Родине, гражданин начальник, 15 лет каторжных работ.

- Но Вам же, наверно, лет 17, когда же Вы успели совершить такие преступления? В чем же конкретно состоит Ваше дело?

- Это долгая история, гражданин начальник.

- Может быть Вам нужно обжаловать приговор суда?

Он смотрел на меня с большим сочувствием, а я с тревогой думала: «Господи, что он ко мне привязался, отвечу что-нибудь не так на свою голову!»

- Есть ли у вас вопросы, жалобы? - спросил Мальцев.

В ответ - гробовая тишина. Мальцев ждал. Свита почувствовала, что «свидание с каторжанками» сейчас закончится. Мужские глаза лихорадочно забегали по нашим лицам. Хоть и одеты были каторжанки в рваные телогрейки и ватные штаны, а молодость брала свое!

- Разрешите, гражданин начальник! - вдруг прозвучал голос из задних рядов. Вперед протиснулась Шура Були. Мы знали о ней очень мало: гречанка из Мариуполя, преподаватель истории, возраст - после тридцати. Это она перевела меня из шахты на породообработку. Но я не успела еще с ней познакомиться достаточно близко.

- В зоне тюремный режим. Мы вынуждены пользоваться парашами. Нет бани, мы не имеем возможности помыться после работы. Личные вещи отобраны, мы не можем переодеться. Мы завшивлены. Нет постельных принадлежностей. Запрещена переписка с родными. Запрещены книги. Нет радио. Каторжан расстреливают за малейшую провинность. Питание такое, что через два месяца здоровые люди становятся доходягами. Женщины работают в шахте под землей. Это запрещено по советским законам. Мы... Я протестую!

Какое-то время стояла всеобщая тишина. Мы замерли от ужаса (в каторжном лагере протестует только идущий на смерть), «граждане начальники» - от неожиданности.

- Статья? Срок? - хрипло спросил Мальцев.

- 54 1а, 20 лет каторжных работ.

- Не предавали бы Родину, тогда и не попали бы в такие условия!

 

- 58 -

Мальцев быстро направился к выходу. Наше лагерное начальство семенило в хвосте свиты. Оперуполномоченный обернулся с искаженным от злобы лицом:

- Жаловаться надумали! Фашистские гадины! Гитлеровские прихвостни! Немецкие подстилки! Расстрелять вас мало!

Нас загнали в барак, Шуру Були тут же увели. Мы в смятении шатались между нарами. Не могли ни сесть, ни лечь.

- Ну, все! Ее расстреляют!

- Вы заметили, она в начале хотела сказать «Мы протестуем». А потом сообразила, что нам всем пришьют массовый протест или бунт и решила все взять на себя одну - «Я протестую!»

- И зачем она вылезла? Мы ничего требовать не можем, а - протестовать... Даже на воле никто не протестует, а тут, в каторжанском лагере, только безумец может сказать: «Я протестую!»

- Помните, в учебнике первого класса написано: «Мы не рабы. Рабы не мы». Вот поэтому и вылезла, поэтому и протестует!

Да, в этот день нам не удалось уснуть после ночной смены.

Примерно через неделю вохровец втолкнул в барак полуживую Шуру Були. Мы ничего не успели узнать - ее забрали в стационар. Потом она рассказала:

- Бросили в карцер. Поочередно били и приговаривали: «Жаловаться решила, немецкая б...! Вспомнила о советских законах, немецкая б...! Ты у нас больше не пикнешь, немецкая б...!» На верное, так бы и забили до смерти. Спас меня Мальцев. Да, да, не удивляйтесь! Но получилось это как бы без его ведома. Он затребовал мой формуляр. Они и струсили - вдруг Мальцев меня вызовет, а они без его санкции прикончили меня. Мальцев здесь царь и бог, владыка Воркуты!

Приведу официальные данные о Шуре Були из учетной картотеки заключенного, которая хранится в архиве МВД Коми Республики: «Александра Константиновна Були родилась в 1908 г. в греческом селе Сартана вблизи Мариуполя. По национальности гречанка, образование высшее, педагог-историк. Во время оккупации работала в школе. Осуждена Военным трибуналом Сталинской области 14.03.44 к каторжным работам сроком на 20 лет и 5 лет поражения в правах. Начало срока 5.11.43, конец срока 5.11.63. Прибыла в Воркутлаг 5.06.44 из харьковской тюрьмы. Переведена в Речлаг 3.11.50. Речлаговский номер «М-583», каторжный номер «Л-235». Работала на общих работах».

 

- 59 -

Трудно сейчас утверждать, в какой мере протест Шуры Були повлиял на те изменения, которые постепенно несколько смяг-М1и каторжанский режим. Были и другие протесты в мужских зонах, как правило, закончившиеся расстрелами. Да и вольнонаемные, бывшие зэки, при случае пытались «замолвить слово» за каторжан. Сам владыка Воркуты, инженер-полковник Мальцев (вскоре он получил генерала) должен был понимать, что при таком режиме «Заполярная кочегарка» не в состоянии выполнить план по выдаче угля «на гора». А он лично отвечал за этот план перед партией и правительством. Кто же работал под землей в 40-е годы? Каторжане! От них зависело выполнение плана, положение же в каторжанских лагерях было таким: каждый месяц поступали новые этапы, а число каторжан в зоне не прибавлялось - сколько прибыло, столько и убыло. Убыло не в другую зону, а в вечную мерзлоту! Кому удавалось задержаться на этом свете, тот за два месяца превращался в доходягу или становился калекой. Понятия «техника безопасности» на воркутинских шахтах не существовало. Видимо Мальцев, руководствуясь здравым смыслом, сам подготовил некоторые изменения в режиме каторжан. Нет, мы не стали обычными зэками! Мы остались каторжанами с номерами, без имени и фамилии. Но все-таки жить чуть-чуть стало легче. В шахтной зоне построили душевую. Теперь, выйдя из-под земли, мы могли смыть грязь и переодеться - нам выдали второй комплект каторжанской одежды. Вернули из каптерки личные вещи. Вне рабочего времени разрешили носить домашнюю одежду, на которой непременно вырезали дырки под номерами. Разрешили переписку с родными, очень лимитированную, и получение посылок. Провели радио. Разрешили самодеятельность. Это, пожалуй, все.

Что же осталось неизменным? Женщины-каторжанки по-прежнему использовались на тяжелых подземных работах. Каторжан расстреливали за малейшее нарушение режима. Запоры с жилых t«раков не сняли. Решетки на окнах остались. Постельных принадлежностей не дали. Книги, журналы и вообще любое печатное или рукописное слово оставалось под запретом и при шмонах изымалось. На работу и при любых других передвижениях каторжан водили под усиленным конвоем с собаками. Никто из каторжан не имел права свободного выхода из зоны, что практиковалось в среде зэков. Контакты с каторжанами карались законом.

 

- 60 -

Интересна такая деталь. В 1943 г. Мальцеву удалось организовать в городе музыкально-драматический театр, труппа которого в основном состояла из зэков. В зэковских лагерях работали специальные комиссии по выявлению и отбору артистов, музыкантов, танцоров, художников для комплектации театральной труппы. Главным режиссером театра стал Б.А.Мордвинов, бывший режиссер Большого театра. Артисты-зэки жили в отдельном бараке и имели специальные пропуска для выхода из зоны. В каторжанских лагерях находилось немало профессиональных театральных работников и музыкантов. Например, на ОЛПе № 2 содержался заслуженный артист А.П.Цветухин, на этом же ОЛПе в женской зоне находилась М.Н.Маньковская - композитор и пианистка, окончившая Харьковскую консерваторию. Но они в воркутинский театр не попали. В каторжанских зонах комиссия по отбору артистов не работала. Даже волей Мальцева каторжане не могли попасть в воркутинский театр, потому что это потребовало бы для них основательного смягчения режима.

Таким образом, основы каторжного режима остались незыблемыми. Но даже при небольших изменениях режима мы почувствовали облегчение. И мы, каторжанки, с гордостью считали, что в этом есть заслуга нашей отважной Шуры Були!

А теперь несколько слов о встрече через 10 лет с человеком из свиты Мальцева. Я уже освободилась и свободно передвигалась по улицам Воркуты, но покинуть эти места не могла- отбывала ссылку. Однажды я буквально столкнулась с невысоким пожилым мужчиной, черные брови которого почти срослись на переносице. Я мгновенно его узнала, а он приостановился, увидев реакцию на моем лице. Мы разговорились, я напомнила ему нашу встречу в зоне шахты № 9, когда он пытался расспросить молодую каторжанку «Е-105» о причинах, приведших ее на каторгу. Он все вспомнил. Человеком из свиты Мальцева оказался Павел Вениаминович Шапиро, бывший зэк набора 30-х годов, талантливый инженер, необыкновенный эрудит, свободно говоривший по-немецки и пр. Павел Вениаминович с большим юмором рассказывал, какой переполох среди вольного мужского населения Воркуты произвело прибытие юных каторжанок. Нашлись энтузиасты, пытавшиеся подбить Мальцева на послабление для женщин каторжного режима, в частности на предоставление хотя бы некоторым свободного выхода за зону. Но ничего не получилось. С ним и его доброжела-

 

- 61 -

тельной супругой Эрнестиной Давыдовной я дружила многие годы. Тик оказалось, что в Москве мы жили в одном доме - получили комнаты как реабилитированные. Об их необыкновенной судьбе я еще расскажу. Здесь ограничусь только этими словами, чтобы не уходить от основной темы.