- 61 -

«Ты хуже рабыни, я что хочу, то и сделаю с тобой!»

 

ОЛП № 2 обслуживал шахту № 2, которую со временем переименовали в шахту № 8. ОЛП № 2 был для меня вторым по счету каторжанским лагерем.

Нас пригнали туда в 1946 г. Вот мы стоим перед воротами «нового дома», колонной по пять человек в ряду, с котомками за плечами, в которых весь наш жалкий каторжанский скарб - кружка, полотенце, мыло, подстилка, подушка (хорошо, если в свое время родные успели это передать). Никакой цивильной одежды в котомках нет- все это отобрали, когда нога наша переступила границу рабского государства, название которому «Воркутлаг». Никакого печатного слова (писем, книг, блокнотов) также в нашем скарбе не находится (если при обыске находили что-нибудь подобное, расплата «за нарушение режима», а то и «за хранение и распространение литературы антисоветского содержания», наступала немедленно). Одеты в каторжанскую форму, все как на подбор. Никаких различий. Только номера разные. Однако тот, кто нас принимает, молодой начальник УРЧ (учетно-распределительной части), некоторые различия все-таки улавливает. Каждую каторжанку он окидывает внимательным, можно даже сказать пронзительным взглядом.

- «Е-105!» - вызывает он.

Я отделяюсь от колонны и вхожу в ворота своего нового пристанища. Моя соседка говорит с усмешкой:

- Ну, Аленка, начальник положил на тебя глаз. К добру это или к худу? Жди событий.

Не успела я расположиться на нарах, слышу выкрик дежурного вохровца:

- «Е-105!» Быстро на выход!

Когда мы выходили из барака, добавил:

- К начальнику УРЧа.

 

- 62 -

Подходим к административному бараку, окрашенному в зеленый цвет, с надписью над входом: «Учетно-распределительная часть ОЛПа №2». Конвоир подталкивает меня в дверь, а сам не входит. В небольшой комнате за столом сидит человек, который недавно принимал наш этап. Он доброжелательно улыбается, его черные глаза не кажутся такими строгими и холодными, как при первой встрече. Лицо покрыто редкими веснушками.

- Вижу в формуляре - киевлянка! Моя землячка! Ну, думаю, надо помочь. Землякам всегда помогать надо, таков закон, не прав да ли? Да ты садись, в ногах правды нет.

Я усаживаюсь на табуретку и робко улыбаюсь. В моих мыслях проносится: «могут же быть добрые люди и «среди них».

- Я решил не отправлять тебя на подземные работы, а оста вить в зоне. Это, конечно, опасно для меня, я рискую, но что не сделаешь для землячки! Ты на 9-ом ОЛПе работала в шахте, да? Знаешь что это такое? У нас шахта не лучше, каждый день аварии, можешь погибнуть, а мне жаль тебя как землячку. Куда же мне тебя устроить? Хочешь - на кухню или в каптерку.

- Я медсестра, может быть, можно мне работать в санчасти?

- В санчасть, так в санчасть! Значит договорились! Но ты ведь понимаешь, я очень рискую, у нас строжайший приказ использовать каторжан только на тяжелых работах. Пойдем в мою комнату, я тебя накормлю, а то ты пропустила обед, пока мы тут знакомились!

Он открыл дверь в следующую комнату. Там стояла кровать, тумбочка, небольшой стол и дышащая жаром печка-буржуйка.

- Ну, располагайся. Раздевайся, тебе ведь жарко в телогрейке. Я опешила: что значит «раздевайся»?

- Не стесняйся. Ты что ведешь себя так, как будто вышла из пансиона благородных девиц! Ты уже не первый год на каторге, значит должна понимать!

Я в нерешительности топталась у порога, ошеломленная некоторыми догадками.

- Мне некогда, я очень занят, - сказал он раздраженным голосом. - Раздевайся же скорее!

Он резким движением попытался сдернуть с меня телогрейку. Я бросилась к двери в первую комнату.

- Это что еще такое?! Ты что - абсолютная дура? Ты думаешь, я так просто, «за спасибо», буду рисковать? Прекрати разыгрывать эту комедию, не зли меня!

 

- 63 -

От его доброжелательности не осталось и следа. Лицо его сделалось злым, покрылось красными пятнами. Глаза злобно сверкали. Я бросилась к выходу.

- Подожди, ты не можешь идти без конвоя! - Он вдруг разразился злым хохотом.

- И я еще должен распинаться перед этой каторжной тварью! Ты еще не осознала, что ли, что ты - полное ничтожество, ты хуже рабыни, я что хочу, то и сделаю с тобой! Я сейчас могу пристрелить тебя, как бешеную собаку. Мне ничего не будет, слышишь, я за это отвечать не буду! Вас, каторжан, каждый день расстреливают «за попытку к бегству», и правильно делают! Всех вас, фашистов и приспешников, уничтожать надо! Но я не стану марать о тебя руки! Я пошлю тебя на такую работу, где ты подохнешь сама через несколько дней!

Он вышел, позвал конвой, и я с опущенной головой, еле передвигая ноги, полуживая от унижения и бессилия, направилась в барак. Не прошло и двух часов, как я попала в число тех несчастных, которых погнали в шахту в ночную смену, не дав передохнуть после этапа. Во время разнарядки выяснилось, что я одна из всех женщин иду на самую тяжелую работу - таскать громадные бревна в забой для крепления лавы. Такую работу выполняли наиболее сильные мужчины. Бревна нужно было нести по узким проходам наверх, где крепилась лава. Я не в силах была поднять свой конец бревна. Мне взваливали его на плечи, и я приседала под тяжестью. Казалось все внутренности вот-вот вываляться из меня. Передвигалась я с невероятными усилиями, каждую минуту готовая свалиться. Мужчины-каторжане старались мне помочь, подыскивали более легкие бревна, иногда ставили под бревно третьей. Если бы не это, я не выдержала бы и одной смены. Каждый раз, спускаясь в шахту, и думала, что это будет мой последний день. И вот однажды я упала, бревно навалилось на меня, я не в силах была вылезти из-под него. Узкий проход, по которому двигалась цепочка носильщиков бревен, был загорожен, движение прекратилось. Вверху срочно требовали бревна, за нами люди изнемогали под тяжестью бревен и не могли продвинуться вперед. Поднялся страшный шум, крики, ругань, проклятья. Бригадир с яростью бил меня ногами, понукая подняться. Прибежал вольный запальщик.

- Ты что избиваешь доходягу! Замени его другим, он все равно уже не сможет тащить бревно! - закричал он бригадиру.

 

- 64 -

- Это не «он», а «она», - сказал кто-то рядом.

- Как, ты поставил на эту работу женщину?

- Не я поставил, а «сверху» поставили!

- Тот, кто «наверху», не спускается вниз, переведи ее на откатку, откуда тот узнает, где она работает?

- Стану я возиться с этой... Сдам ее конвою, пусть прикончи как саботажницу!

- Да ты что? Будь человеком! Переведи на откатку, если что, сошлись на меня, скажи, что перевел я! А пока оттащи в штрек, пусть отлежится. Не ставь ее сегодня за вагонетку, ее вмиг задавит, видишь, в каком она состоянии!

Так второй раз в моей каторжной жизни спас меня вольный. Ни имени, ни фамилии его я не знаю.

Меня впоследствии часто спрашивали, как же я смогла выжить? Чтобы не вдаваться в подробности, почти всегда отвечаешь: «Случайно, счастливый случай!». За каждым таким случаем, однако, стоит чье-то доброе дело. Добро все время боролось со злом. Если и выжила, значит добро победило даже там, в каторжных воркутинских норах.

Работа на откатке также была страшным делом, но она считалась более легкой, чем бревна. На откатке в основном работали женщины. Вообще-то в шахтах вагонетки должны возить лошади, но в Воркуте на мелких шахтах эту функцию выполняли каторжанки. Вагонетку весом около тонны толкали две женщины. На откатке, как и на других участках в шахте, почти ежедневно происходили аварии. Только и слышно было: кого-то задавило, кому-то отрезало ноги.

Особенно потряс нас случай с Тамарой Ельцовой. Она прибыла на Второй позже нас, с очередным новым этапом. Была моложе нас всех. Если нам, самой молодой когорте каторжанок, было по двадцать с небольшим, то ей едва исполнилось восемнадцать. Она была самой красивой - зеленоглазая, с пушистыми коричневыми ресницами, с белой нежной кожей. Мы за годы на каторге уже разучились улыбаться, а она еще светилась ласковой улыбкой.

Вообще, нужно отметить, что на каторге встречалось очень много красивых, очаровательных девушек и женщин. В этом была своя закономерность. Чрезвычайно просто можно было избавиться от красивой соперницы. Напиши донос - и она мгновенно исче-

 

- 65 -

зла. Красоте часто завидовали. Но были среди наших красавиц и действительные «преступницы» - жены или любовницы немцев. К ним относились с порицанием даже в лагере. Все видели в этом измену Родине. Более сложное отношение было к архангельским белокурым красавицам, попавшим на Воркуту за связь с англичанами. Англичане считались нашими союзниками, но тем не менее расплата приходила по высшему разряду.

Однако такой красавицы, как Тамара Ельцова, среди наших каторжанок еще не встречалось. Это было общее мнение, никто его не оспаривал, хотя среди женщин такое единодушие - явление довольно редкое.

Тамара была профессорской дочкой. Перед самым началом войны она находилась с матерью на даче под Ленинградом. Они попали в оккупацию (Тамаре было тогда около четырнадцати лет), после освобождения ее арестовали за «измену Родине».

Когда ее привели в наш барак, мы по очереди ходили любоваться ею как дивом. Она всем улыбалась и казалась совершенно безмятежной, будто не понимала, куда попала. В первые дни ее не выводили на работу. Начальники разных рангов вели между собой борьбу не на жизнь, а на смерть, выясняли, кому она достанется. Вдруг Тамару отправили в шахту и поставили на откатку. Не поделили ее начальники! В первый же день она попала в аварию, и ей отдавило ноги. В стационаре ей ампутировали одну ногу выше, другую- ниже колена...