- 126 -

А датчанка была одна...

 

Каторжные воркутинские лагеря 40-х годов наполняли люди разных национальностей. Группировки в бараках шли в основном по национальному признаку - так можно было поддерживать разговор на родном языке и сохранять традиции. A вот датчанка в нашей женской зоне была одна-одинешенька, и чувствовала она себя очень тоскливо. Обвинялась Инга Миллер в шпионаже, что же было на самом деле, мы не знали. Инга о

 

- 127 -

себе не рассказывала. По-русски она не говорила, датского никто из нас не знал. Так что особенно не разговоришься. Наиболее подходящим языком общения стал немецкий язык. Инга владела им в совершенстве, что же касается окружающего ее славяно-прибалтийского общества, то почти все попали на каторгу с оккупированных земель (находились «под немцами») и хорошо ли, плохо ли, но по-немецки могли объясняться. На немецкий манер называли мы ее фрау Инга.

Ходили слухи, что фрау Инга - жена дипломата. На нас, вчерашних девчонок, это произвело определенное впечатление, мы ведь мужей не успели завести, тем более - дипломатов! Может быть эти слухи не соответствовали действительности, но одна мысль о том, что фрау Инга могла вращаться в дипломатических кругах, предъявляла (по нашему мнению) повышенные требования к ее внешности.

— Нос длинный, глаза хоть и большие, но маловыразительные, кожа желтая... Мог бы дипломат выбрать себе кого-нибудь покрасивее! - злословили наши двадцатилетние красотки.

Но тут же находился кто-нибудь из доброжелательниц:

— Да ну вас, девочки! Фрау Инге уже за тридцать, она старая. А в молодости она могла выглядеть вполне привлекательной. Если еще представить себе элегантное платье...

Но этого представить себе было совершенно невозможно! Полуразвалившиеся чуни, лагерные бушлат, стеганые ватные брюки, и все это сорокового срока. В таком наряде трудно представить себе элегантную даму из высших слоев общества! Иностранцам не разрешалась переписка и получение посылок. Связи с родными они не имели. Делался вид, что иностранных подданных в лагерях СССР вообще нет. На пересылке уголовники раздели Ингу до нитки. Когда нам, каторжанкам, разрешили иметь личные вещи, у Инги таких вещей не оказалось.

На ОЛПе № 2 у Инги родился сын. Он был слаб и хил, вяло сосал грудь, медленно набирал вес. В возрасте около 4-х месяцев он попал в детский стационар в безнадежном состоянии. Мне как-то пришлось там дежурить ночью. Кроватку малемького Миллера вынесли из общей палаты в ординаторскую. Тик поступали с обреченными детьми, чтобы не умирали на глазах у других малышей.

 

- 128 -

Начался вечерний обход. Врач раскрыла пеленки, обнажая маленький скелетик, обтянутый бледно-сиреневой кожей. Дыхание еле улавливалось.

— К утру ждать летального исхода. Вызовите мать, пусть дежурит у его постели. Впрысните камфару и положите на это место грелку. Да... организм совсем не борется за жизнь, полнейшая пассивность!

Я все сделала и вызвала Ингу. На ее лице было беспомощно-вопрошающее выражение. Села у кроватки и беззвучно заплакала. Мне пришлось заняться другими делами, я вышла из ординаторской. Вдруг послышался ее крик. Наверное, умер - подумала я и бросилась в ординаторскую. Инга стояла над раскрытым ребенком (она хотела его перепеленать), грелка лежала в стороне. Я с ужасом увидела на крошечном бедре ребенка большой волдырь. Ожог второй степени - пронеслось в моей голове. Как это могло случиться, о господи?

Мое отчаяние было столь велико, что врачу пришлось не только отчитывать меня, но и утешать:

— Перестань так убиваться! Он все равно не дотянул бы до утра!

Но совершилось чудо, иначе это не назовешь. Ребенок, который не сопротивляясь шел к летальному исходу, вдруг ожил, зашевелился, подал голос. Он даже начал сосать материнскую грудь. Может быть, это была защитная реакция детского организма, своего рода отвлечение от сильной боли? Наступил день, ребенок был жив. Мы с Ингой от него не отходили. Потом - второй день, третий... Летального исхода не было!

Прошло некоторое время, рана от ожога постепенно заживала, аппетит у маленького Миллера все увеличивался, он буквально поправлялся на глазах. Глаза Инги засветились счастьем. К восьми месяцам ее сыночек имел нормальный вес, тугое беленькое тельце и только шрам на бедре напоминал о той страшной ночи.

Наши врачи пытались научно обосновать этот редкий случай:

— Организм ребенка находился в совершенно пассивном состоянии. Он был крайне истощен, не боролся за жизнь, летальный исход считался неизбежным. Сильное термическое болевое воздействие инициировало скрытые жизненные силы

 

- 129 -

организма. Открылись дополнительные возможности. Организм как бы очнулся и начал бороться за свое существование. Ребенку удалось победить смерть. Подобные случаи известны в медицинской практике, но они редки.

Такое объяснение этому случаю дала лечащий врач. Я же, виновница, оказавшаяся спасительницей, больше верила в чудо. Силы небесные не только спасли малыша от смерти, но и меня от терзания совести!

Прошло около года. Как-то августовским теплым днем я встретилась у детского барака с фрау Ингой, которая держала на руках своего сыночка. Увидев меня, она подняла его повыше, чтобы я могла рассмотреть его во всей красе. Малыш был очарователен - большеглазый, белолицый, со светлыми вьющимися волосиками. Он с доверчивой улыбкой протянул мне ручку. Но Инга, бедная фрау Инга, на кого же она стала похожа! Одежда совершенно обтрепалась, постаревшее лицо отливало зловещей желтизной, под глазами мешки, большой нос заострился. А на руках ее улыбался малыш со светлыми, как нимб, волосиками. Он еще ничего не ведал...

Я смотрела на них со сложным чувством радости и ужаса. Инга рассказывала мне, как ест ее сын, как спит, какие слова произносит. И я радовалась, что малыш жив, здоров и хорошо развивается (по лагерным меркам, конечно). Но мысли мои лихорадочно неслись в ближайшее будущее. Скоро им предстоит разлука. Маленький датчанин будет воспитываться в русском детдоме. Он не будет знать своего родного языка. Доживет ли Инга до встречи с ним? У нее срок - 20 лет каторжных работ... Сможет ли она найти своего сына, если доживет? Узнает ли когда-нибудь маленький Миллер, что он датчанин, попадет ли когда-нибудь на родину или затеряется среди русскоязычных детей, кочуя из детдома в детдом? Боже мой, за что же им такая кара?

А маленький Миллер все улыбался, протягивая ручку и ничего не ведая... Нет, нет, думала я, передо мною сейчас не живая сценка из лагерной жизни, а нечто большее... «ЛАГЕРНАЯ МАДОННА!» - нашлись, наконец, нужные слова. Сюжет для современного художника. А ниже под картиной поместить: «Счастливое материнство в СССР в середине ХХ-го века».