Глава 21.

ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

 

Несколько дней спустя, в полночь, нас построили по пятеркам, просчитали и под конвоем из лагеря № 25 в Тайшете доставили на железнодорожную станцию. На дальнем пути стоял длинный состав из не менее чем тридцати грузовых вагонов в которых обычно перевозят животных. Состав был окружен солдатами из МГБ, расставленными в пяти шагах друг от друга. Дула их автоматов были направлены на нас. Группами по шестьдесят человек нас приводили к вагонам, в которые мы, забросив наши скромные пожитки, загружались в темноту вагона. После того, как вагон был заполнен, дверь закрывалась. Мы слышали, как старший по загрузке, протестуя, говорил начальнику конвоя:

- Нет, нет! Вагон загружен до отказа. Загружать вагон с людьми уже невозможно. Здесь более шестидесяти человек. Уведите их дальше, в конец состава.

Мы стояли у печки в темноте. После того, как все вагоны были загружены, прозвучал гудок локомотива и поезд, набирая скорость, отошел от станции Тайшет. Городские строения исчезли через несколько минут. Наш путь на Восток, в неизвестность, начался...

Я стал адаптироваться к полутьме вагона и, по мере увеличения скорости состава, залез на вторую полку нар, расположенных по каждую сторону вагона. Здесь я вытянулся в полный рост, ведь путешествие предстояло длительное, и должно было завершиться либо в отдаленной части Сибири, либо на северо-востоке страны. У меня уже был опыт путешествия в столыпинском вагоне из Владивостока в Тайшет, но тот вагон был по конструкции совершенно иным. До этого путешествия я никогда не ездил в грузовых вагонах, поэтому, пришлось пройти трудную школу практического обучения, так как из тюремного опыта знал, что преступники признавали лишь одно право - право неписанного закона о правоте сил.

Вскоре предо мной появилась некая фигура и с угрожающим выражением на лице потребовала моего перехода на нижние нары. Я отказался подчиниться, хотя видел, что угроза исходила от одного из наиболее агрессивных типов - преступника с крайне задиристым характером, постоянно матерно ругавшегося. Началась драка.

 

Использовав полусогнутые ноги я нанес этому типу несколько точных ударов в живот. Но поединок мог для меня закончиться достаточно печально, если бы не была оказана внезапная помощь со стороны соседа лежавшего по мою правую сторону и последующих проклятий на лагерном жаргоне, что указывало на присутствие лидера в группе. Его слова прозвучали оглушительным голосом и нападение немедленно прекратилось.

- Ей, ты, - сказал он преступнику, - если желаешь получить место на второй полке, сбрось с нее кого-нибудь другого и сделай что быстро.

С проклятиями и ругательством преступник перешел на другую сторону вагона, и без спора стянул свою жертву с верхней полки. Шум постепенно стих. Опасаясь, что моя благодарность будет расценена как слабость, я не стал благодарить соседа, и меня сразу же и до завершения путешествия в вагоне признали персоной, с которой следовало считаться.

На остановках немедленно появлялась охрана, кольцом оцеплявшая состав. На каждой остановке охранники использовали специальные палки, которыми простукивали стенки и потолки каждого вагона. Они выявляли наличие оторванных досок, чтобы совершить побег.

После того, как миновали озеро Байкал, можно было увидеть вес нарастающее число лагерных сооружений. Регион, который мы пересекали, был буквально забит лагерями рабского труда, заполненными преступниками или каторжанами. На деревянных арках у ворот лагерей черной краской были намалеваны лозунги: «Пуп, к свободе - через честный труд!» и «Да здравствует Сталин и пятилетний план!».

Наше путешествие мимо городов Улан-Уде, Читы, Биробиджана, Хабаровска, Комсомольска-на-Амуре изобиловала длительными многочасовыми остановками. Нарастающее чувство голода и сокращение поставок воды стало просто невыносимым, и соленая селедка, которую получали на еду, вызывала дополнительные мучения. Мое тело настолько ослабло, что я счал плохо стоять на ногах и предпочитал постоянно лежать.

Мы прибыли в Хабаровск через месяц и там пропели пару дней в транзитном лагере до последующей отправки в неизвестность.

 

Проделав путь протяженностью около пяти тысяч километров, состав прибыл в бухту Ванино. Здесь нас построили в колонны и под конвоем доставили в Ванино-пересылку. Это был транзитный лагерь, где отбирали заключенных на Колыму. При нашем вводе в лагерь сотни людей, там уже находившихся, также ожидая отправки на Колыму, поднялись и приветствовали вновь прибывших.

Нас, по сотне человек в группе, сразу отправили в лагерную баню. Одежду забрали на дезинфекцию, обрили наголо, побрили подмышки и лобки. Мытье в бане обеспечивалось лагерным мылом. Быстро пройдя эту процедуру, мы получили свою одежду и нас увели в один из бараков на территории лагеря. В большом бараке вдоль стен находились двухэтажные нары.

Администрация лагеря не делала каких-либо различий по составу заключенных. Закоренелые преступники, осужденные убийцы, воры, аферисты, как воры в законе, так и «суки», находились вместе с политзаключенными. Это был сущий ад. Воры занимались кражами, набегами, постоянно возникали драки и поножовщина.

Каждый раз, когда мы покидали барак на перекличку, воры крали наши пожитки. Они вели себя словно хозяева и навязывали на всех остальных свои воровские законы. Воров побаивались все. Так началась наша лагерная жизнь.

Примерно в это время я познакомился с группой евреев, уже находившихся в Ванино. Оки располагались в одном из углов барака. Увидев меня, пригласили и их компанию, что я сделал с радостью. Среди них были архитектор из Москвы Виталий Свечинский, еврейские писатели Хаим Друкер и Яков Лурье, сын профессора Этингера, арестованною имеете с другими кремлевскими докторами по «Делу врачей» в 1952 г., экономист из Харькова Эфраим Спиваковский и румын, преданный делу сионизма Абраша (Авраам) Кринский.

Абраша Кринский родился в декабре 1920 г. в г. Кишиневе. Он - выходец из религиозной ортодоксальной семьи. Его отец содержал синагогу, изучал Танах, Талмуд. До 1931 г. Кринский носил талес и посещал религиозную школу Агудаг Тора, а после ее закрытия, учился в румынской средней школе. В 1933 г. он вступил в кишиневскую организацию сионистов «Шомер ха-Цаир» и активно сотрудничал с

 

ней, когда она была в подполье. В 1941 г. его арестовали советские органы.

Кринский был одним из лидеров исполкома «Шомер ха-Цаир» и посещал многие молдавские города в должности представителя сионистов, имея задачи организации ячеек на местах и оказание помощи сионистским группам.

В 1940 г. в Бухаресте прошла конференция ЦК сионистской организации «Шомер ха-Цаир». Представитель политбюро организации, Арончик Кохен, кибуцник Шар ха-Амаким в Палестине, присутствовал на этой конференции. Это было время когда Германия оккупировала Австрию, Чехословакию и Польшу. Ожидались еще более опасные события.

Арончик сообщил Кринскому, что ходят слухи о скорой оккупации Молдавии Советским Союзом. Получив предупреждение, Кринский ушел в подполье вместе с организацией «Шомер ха-Цаир».

После оккупации Молдавии в 1940 г. советское правительство открыло в Кишиневе еврейскую школу, где преподавание велось на идиш. Школу посещали пятьсот учеников.

«Шомер ха-Цаир» продолжала работать в подполье, но по новой структуре. Были созданы группы троек, которые не знали своих руководителей - Аврама Кринского, Хавы Ротсимор и Абрамчика Лев. Одним из членов центрального исполнительного комитета «Шомер ха-Цаир» в Бухаресте была Хава Ротсимор. Используя такой метод конспирации, группы сионистов могли функционировать в условиях оккупации Бессарабии. На этой территории прокатывались волны террора и тысячи молдаван отправлялись в принудительную ссылку в Сибирь.

Арест Кринского, Ротсимор и Лева произошел 13-го июня 1941 г. Согласно законов Молдавской Социалистической Республики их отправили в ссылку, в Советский Союз. (Хава Ротсимор позднее стала женой Кринского. Она скончалась в сентябре 1996 г. в Израиле). Но фактически, их отправили в транзитный пересыльный лагерь под Свердловском, где их разлучили но время войны. Кринского и Абрамчика отправили в Ифделаг, а Хану Ротсимор в Пашту-Арал у Аральского моря.

 

Кринского затем перевели в лагерь у деревни Сама, далеко на севере Свердловской области. Особое совещание, без суда обвинило его в контрреволюционных сионистских действиях, и он был осужден на восемь лет лагерей. Так началась лагерная эпопея Авраама Кринского в Советском Союзе. Находясь в лагере, Кринский выполнял различные работы, прежде всего, связанные с лесозаготовками: он рубил деревья, распиливал их, занимался погрузкой на транспорт. В Сама и Ифделаге ему доставалась наиболее тяжелая физическая работа.

После завершения срока приговора, в феврале 1949 г., Кринского не освободили. Его доставили в столыпинском вагоне в тюрьму Новосибирска, в которой он пробыл, без каких-то объяснений со стороны властей, три месяца, после чего перевели в транзитный лагерь, находившийся в том же городе. В июне 1949 г. Кринского вызвали к командиру транзитного лагеря. Капитан в форме МГБ зачитал решение районного суда г. Новосибирска, осудившего его на новую ссылку с отбыванием срока в крохотной деревушке на далеком севере области.

Кринский, протестуя заочному решению суда, сказал, что уже отбыл восьмилетний срок заключения и, согласно закона, стал свободным человеком с правом проживания по-своему выбору. Капитан с интересом слушал Кринского.

Я ничего не сделал такого и лагере, чтобы заработать это новое решение суда. Мы не можете просто так, без нарушения закона, отирании, невинного за решетку опять.

- Не можем, да? - и рассмеялся. - Ну, ну! Посмотрим. Ты уже взрослый, поэтому перестань вести себя как дурачок, - последовал ответ саркастически улыбавшегося капитана.

Кринский был настолько возмущен и поражен произошедшим, что не мог ничего ответить. Он только с ненавистью в глазах мог смотреть на капитана.

- К нам поступила информация от патриотически настроенных советских граждан лагеря о твоем активном участии в распространении сионистской пропаганды и насаждении этой идеологии в среде евреев.

Конечно, обвинение против Кринского было сфабриковано и фальсифицировано, но такова была советская система, и она не подлежала изменениям.

 

- Но если даже ты и прав, - сказал капитан, - я там не был и не могу знать истину. Кроме того, я ничего не могу сделать в части вынесенного приговора суда. Он окончательный и без права апелляции.

Кринского отправили отбывать ссылку в крохотном населенном пункте на дальнем Севере. Там он начал работать на заготовке дров на зиму для местного отделения МГБ.

К концу 1949 г. на политическом горизонте страны появились черные тучи событий, предсказывающие приближение наиболее тяжелых времен для советских евреев. Впервые в советский исторический период, Сталин начал антиеврейские погромы. Его послевоенная политика включала депортацию украинских и российских евреев в глубинные районы Сибири, а также в районы Дальнего Востока. На основании лживых обвинений были арестованы и брошены в тюрьмы многие тысячи евреев.

В годы второй мировой войны, в 1942 г., в СССР, по распоряжению Сталина, и по всей вероятности, согласно предложению Молотова, был создан Еврейский антифашистский Комитет (ЕАК). Комитет ставил задачей воздействовать на влиятельные и крупные по составу американские еврейские общины для оказания материальной помощи СССР в период войны. Руководство ЕАК состояло из евреев, занимавших видные посты в СССР, а возглавлялся ЕАК Соломоном Михоэлсом. Куратором ЕАК был Соломон Лозовский, бывший председатель Профинтерна (профсоюзный интернационал). В состав Комитета входили самые известные в стране евреи — драматические актеры, люди искусства, кино, науки, образования, общественные деятели. В годы войны Сталин считал, что Совинформбюро и ЕАК были необходимы для практического претворения в жизнь интересом Советского государства, его политики.

Лозовский был хорошо известен и уважаем всеми западными корреспондентами. Он также был официальным представителем печати от правительства. После внезапного роспуска Силиным в 1948 г. ЕАК, Лозовский исчез. Потом стало известно, что он был расстрелян вместе с другими еврейскими писателями. Вскоре после исчезновения Лозовского был убит знаменитый еврейский актер и режиссер Соломон Михоэлс. Затем произошли аресты, в том числе заместителя

 

ЕАК, поэта Ицика Фефера. В 1948 - 1949 гг. начались массовые аресты евреев-писателей и общественных деятелей. Сталинский террор привел к появлению наиболее тяжелых лет истории советского еврейства в современной просвещенной России, которые завершились лишь со смертью тирана в марте 1953 г. В августе 1952 г. погиб поэт Фефер и с ним двадцать видных еврейских общественных деятелей, и также начались аресты видных еврейских врачей, обслуживавших самого Сталина и членов его правительства. Это громкое дело называлось «Дело врачей-вредителей». Они были освобождены после смерти Сталина. В то время Кринский получил две посылки из США от его родственников. Он был тронут и преисполнен благодарности, понимая, что его не забыли и знали всю серьезность его положения. Но МГБ также были заинтересованы узнать, кто отправитель, а также причины их отправки. Вскоре Кринского вызвали в местное отделение МГБ, где его взяли под стражу. На следующий день начались допросы. Так как каждая посылка имела номер ярлыка, то МГБ пожелали узнать, что они обозначают. Кринского, поэтому, обвинили в шпионаже и хотели узнать, какие инструкции были закодированы в ярлыках посылок.

Обвинения были столь нелепыми и дикими, что Кринский стал хохотать буквально до слез. Никогда он еще так не радовался, как на этой встрече в МГБ.

- Над чем ты смеешься, идиот! - закричал следователь.

- Мне чрезвычайно смешно, ибо я совершенно не могу знать, что означают номера на ярлыках. И если вы не знаете, то я тем более.

- Но ты же знаешь!

- Нет! Я никогда не получал посылок из Америки.

- Лжешь! Ты шпион! Признайся в этом!

- Признаться в чем? - спросил Кринский уже серьезно.

- Что ты шпион!

- Вы наверное шутите? - и Кринский засмеялся опять.

Он хорошо знал разыгрываемый фарс. Больше его не обманут. Он не собирался признаваться ни в чем, будучи уже стреляным гусем. Кринский знал тактику МГБ и способы противостояния ей. Инстинкт подсказывал ему продолжать игру в роли психологически неуравновешенного типа, который порой может впадать в буйное помешательство.

 

- Вы хорошо знаете, что никакой я не шпион. Эта мысль - лишь плод вашего воображения. После завершения срока моего пребывания в тюрьме в феврале 1949 г. я не был на свободе ни одного дня. Вы продолжаете держать меня под замком. Ну, как я мог стать шпионом, уж лучше вы расскажите мне.

Следователь взглянул в дело Кринского, ничего не сказав. Он понимал, что Кринский прав, и что перед ним лежало очередное сфабрикованное дело. Следователь почти выразил свое сожаление. Он решил отвести версию шпионажа, но обвинить Кринского в иных «преступлениях»: у него был приказ сфабриковать дело.

Взглянув на Кринского, следователь сказал:

- Возможно это и так. Но тебя обвиняют также в продолжении нелегальной агитации сионизма, антисоветских действий, что служит делу Запада. Ты действуешь как капиталистический агент.

- Ерунда! - воскликнул Кринский. - Это чушь! Вы считаете, что поскольку содержите человека в тюрьме, то можно, просто так, из ничего, создать дело против заключенного?

- А почему бы и нет? - ответил следователь. - Поскольку у нас есть человек, можно создать и дело с обвинением.

- И этот произвол вы называете советской законностью?

- Так точно!

- Ну, тогда, что я еще могу сказать? Вы более чем хорошо осведомлены, что каждому изделию любого товара присваивается номер на этикетке. Почему же всерьез пытаетесь сфабриковать то, чего нет и в помине? Лишь только потому, что я еврей?

Следователь замолчал.

- Неужели вы всерьез верите, что я шпион? Или вы просто желаете дать мне третий срок в Гулаге?

- Вы отрицаете, что являетесь сионистом?

- Нет! - ответил Кринский.

- Тогда этого признания мне достаточно для своего ареста.

Кринский предстал перед судом к июне 1950 г. Следователь выполнил свою задачу. Суд в г. Татарске, Новосибирской области, на основании статьи 58-10, раздел 2, за антисоветскую агитацию и антисоветскую деятельность, включая работу на сионистский Запад, приговорил Кринского к десяти годам каторжного труда строгого

 

режима. В Новосибирской тюрьме с ним в камере находился еврей, главный инженер одного из индустриальных предприятий области, по фамилии Качья. Его обвинили в саботаже и он также получил десять лет лагерей строгого режима. Оба находились вместе в течение почти года, а затем Кринского отправили в Бухту Ванино.

В Бухте Ванино один из воров-шестерка узнал в Кринском пахана из Ифделага и доложил об этом своему старшему. И вот, как-то, когда в бараке Кринского шел разговор о политике, Аврама Кринского вызвали для разговора с закоренелым садистом и вором, преступным лидером той бандитской шайки.

Этот вор из клики воров в законе не работал и проводил время во сне, в еде и кражах вещей. Для укрепления власти главарь бандитов часто заставлял своих сатрапов убивать заключенных, восстававших против насаждаемого произвола, но с другой стороны, этим бандитам противодействовала другая клика заключенных, именуемых суками. Это были воры, работавшие, как и все остальные. Обе клики враждовали друг с другом и вели постоянную войну. Кринский, естественно, испугался, так как не желал погибнуть от удара ножа, но он был вынужден пойти с бандитом-посыльным. Кринский даже уверовал, что пришел ею последний час. Его друзья-евреи по лагерю видели, как он пошел в другую половину зоны.

Зайдя в чужой барак он попал в тяжелую атмосферу запаха табака и вони. Чувствовался и запах чайфира (крепкого густого навара из чайных листьев). Барак был заполнен преступниками до отказа. Опасаясь удара ножом в спину, Кринский стал спиной к стенке. Перед ним на стуле спиной к нему, сидел человек. Не поворачивая голову, он стал допрашивать пришедшего:

- Откуда ты прибыл?

- Сектор 420.

На лагерном законе это слово присваивалось духовному отцу заключенных бандитов и рецидивистов, который считался всеми уважаемый человек. (?)

- Был ли ты в Ифделаге?

- Да. Я там был.

- И в каком лагере?

- В 420-м.

 

Так называлось лагерь на 420-м км., расположенный на голой площадке вблизи Ифдели, севернее полярного круга в Свердловской области. В этих местах высота выпадавшего снега доходило до уровня живота. Там не было бараков, как и других построек и заключенные жили в палатках, и только потом приступили к строительству лагеря, и состав которого входили бараки, забор, обнесенный колючей проволокой, вышки для охраны, проходная и т.д.

- Где ты конкретно находился?

- На 420-м км. Во второй лагерной зоне, в 13-м отряде почтового ящика 5301 Сама.

Услышав необходимые данные о лагере на 420-м км. допрашивавший внезапно оживился.

- Знаком ли тебе Борис-жид, находившейся на 420-м км?

- Борис-жид? - удивленно повторил Кринский, еще не понимая, что хотят получить от него.

- Да, да, Борис-жид, - повторил бандит.

Кринский немедленно осознал, что речь идет именно о нем.

- О каком жиде ты говоришь? - спросил Кринский.

- О Борисе-жиде. Знал ли ты его?

В Ифделаге воры не называли Кринского по имени, как оно звучало по-еврейски, а присвоили ему кличку Борис-жид.

- Да. Я его хорошо знал.

Неоднократно подвергавшейся лагерным испытаниям, Кринский сейчас столкнулся с очередной реальностью. Беглый экскурс его мыслей в прошлое придал ему уверенность, что опасность миновала. Он, расхрабрившись, спросил:

- А ты кто? Повернись и дай мне посмотреть на твое лицо. Сидящий на стуле медленно повернулся и взглянул на Кринского.

Последний сразу узнал Кольку-Резанного - такова была кличка главаря воров Ифделага.

Сидя на стуле и медленно щупая лезвие ножа, вор спросил Кринского:

- Ты узнаешь меня?

- Конечно узнаю, ответил Кринский. Кто в лагере не знал Кольку-Резанного, возглавлявшего всех воров.

 

- Дай-ка мне поближе взглянуть на тебя, — серьезным голосом сказал Колька-Резанный.

Некоторое время Кринский находился в напряжении. Он молча стоял, не зная, что можно сказать, ибо в лагерной жизни события могут изменяться моментально.

Вор встал со стула, подошел к Кринскому, и стоя напротив, стал внимательно смотреть прямо ему в глаза. Он вначале не узнал Кринского, так как тот стал носить бороду. Однако, вглядевшись в лицо Кринского, словно не веря происходящему, вор буквально подпрыгнул от радости!

- Борька-жид! - закричал он. - Неужели ты? Действительно ты?

Затем он стал обнимать Кринского, словно близкого и старого друга, целовал и прижимал его, постоянно повторяя: - Борька-жид! Борька-жид! Неужели это ты?

После завершения этой эмоциональной встречи и возвращения Кринского в свой барак, Колька-Резанный немедленно приказал банде своих воров уважать и защищать своего знакомого. Он напомнил своим людям, что Кринский был одним из руководителей бригады в Ифделаге и постоянно помогал людям в наихудшие времена, и даже спас их от работы и голода. Он считал Кринского своим другом и спасителем, объявил Кринского одним из своих.

На следующий день норм принесли Кринскому кашу, мясо, хлеб... Кринский был воодушевлен! Он раздал эти продукты группе евреев, с которыми я познакомился позже, когда вошел в ее состав. Получил свою порцию и я. Пока же мы интересовались событиями, произошедшими в бараке, где находились воры. Всех интересовали причины доставки продуктов Кринскому, и вскоре мы услышали рассказ об этом. Вот что он рассказал:

В Ифделаге Кринского как-то назначили старшим по уборке и расчистке дороги от снега, поставив его во главе группы воров. Никто из воров не желал работать. Они проводили время в разговорах, выпивке и им до черта было все остальное. Кринский отвечал за работу бригады, скрывая ее бездеятельность, оформлял не нее пайки более высокой категории. Добавим, что в лагере воры в законе (иначе, - воры, осужденные согласно закону) работали редко. Они жили своей лагерной жизнью. Чтобы избежать неприятностей от этих бандитов и

 

удара ножом, Кринский ежедневно предоставлял фальшивые документы о перевыполнении норм выработки на 150 процентов, что также обеспечивало дополнительные пайки, в очень голодное время для всех остальных заключенных.

- Но как ты мог провернуть это на практике? - спросил Друкер.

- Сложные проблемы обычно имеют простые решения, — ответил Кринский, говоря, что норма на валку крупных стволов деревьев составляла пять кубометров древесины на человека, но нормы на валку деревьев меньшего размера были всего 2 кубометра. Выполнившим норму в пять кв. метров записывалось выполнение 3-х кубометров а остальные два кубометра Кринский передавал ворам, которые не работали вообще. Таким способом, он выбрался из трудного положения, угрожавшего его жизни. Воры были безжалостны к любому, но уважали Кринского, и у него всегда были нормальные отношения с этим крайне опасным народом. Во всяком случае, они обеспечивали ему полную защиту, если учесть, что в этом лагере зверские убийства происходили почти ежедневно. Так, например, в Ифделаге стала работать выпускница медицинского учебного заведения женщина-врач. Интеллигентная молодая брюнетка, она не имела никакого представления и опыта в лагерной жизни. Воры постоянно требовали разного рода поблажки, но представлять им таковые она отказалась. Поэтому, воры решили разыграть ее жизнь в карты. Проигравший должен был отрубить ей голову. И такую акцию претворили в жизнь без всяких сожалений. Игры такого рода часто имели место в бандитско-воровской среде. Выбиралась жертва, затем проходила карточная игра, и проигравший был обязан соверши-п. убийство на глазах наблюдавших заключенных.

При поступлении в лагерь новых групп заключенных обычно начинались жестокие столкновения между ворами и «суками». Поэтому, эти две группы обычно разделяли, так как чакое сосуществование завершалось не иначе, как поножошцииой и убийством. Столкновения же происходили по любому поводу. И нес-таки у заключенных, отбывавших сроки за уголовные преступлении, повседневная жизнь была несколько легче той, что жили политзаключенные в лагерях рабского груда. Выжить в условиях постоянного голода и тяжелой физической работы было сложно.

 

Каждый такой лагерь представлял собой ад и в них выживали лишь люди, физически наиболее крепкие.

Администрация пересылочного лагеря в бухте Ванино составляла списки заключенных, предназначенных на дальнейшее отправление. Наша еврейская группа через несколько месяцев также была включена в такой список, а Яшу Этингера вернули в Москву на дорасследование дела. На наши вопросы о возможных причинах его возвращения, он ответил, что МГБ, вероятно, желала уточнить связи между его отцом и Ильей Эренбургом и, поэтому, следовало ожидать более серьезных событий нежели преследования евреев, осуществляемые сталинским режимом.

В ожидании транспорта Ящу, с личными пожитками, перевели из лагеря в БУР (барак усиленного режима, помещение для пребывания наказуемых). В проходе между двумя рядами колючей проволоки и бараком, где находился Яща, Фима Спиваковский повстречался с Хаимом Друкером, который спросил, посещал ли Фима БУР, чтобы попрощаться с Яшей.

- С Яшей Этингером? Нет, - ответил Фима.

- Тогда поторопись попрощаться. Его отправляют в Москву завтра утром поездом, и, по всей вероятности, поместят на Лубянке. Яша сейчас прогуливается во внутреннем дворике БУРА. Если желаешь попрощаться, то иди быстрее, так как время истекает.

Разыскивая барак БУРа, Фима заблудился, но продолжал поиск. БУР находился в самом конце зоны лагеря. Посещать это место запрещалась, и территория БУРа была обнесена деревянной оградой, но в которой были щели, через которые происходили разговоры и свидания, а также передавались письма, и т.д.

Подойдя к забору Фима услышал крик.

- Эй, ты, жид! Ну-ка остановись, проклятый жид!

Фима не заметил проходившую сходку группы бандитов. Кроме того, будучи новым человеком в лагере, он не знал правил лагерного поведения и не имел представления о постоянной вражде воров и «сук». Он был также удивлен столь неуважительным обращением к нему, поэтому, не обращая внимания на окрик, Фима продолжал идти, пока не подошел к забору. Сразу после окрика бандита за Фимой пошли двое здоровяков. Они ожидали завершения беседы Фимы, и

 

после того, как он стал возвращаться напали на него с двух сторон. Появилась кровь. Фима стал бежать но его окружила банда. У одного из бандитов по кличке Машка-палач, на шее висело полотенце, служившее орудием экзекуции.

Друкер, увидевший избиение и подготовку убийства Фимы немедленно подбежал в барак за Кринским, крича - Фиму душат! Нужна немедленная помощь!

Кринский выбежал из барака и крикнул банде прекратить издевательства, иначе он сообщит Кольке-Резанному. Машка-Палач сразу прекратил подготовку к убийству. Он знал, что Кринский был старым другом Кольки-Резанного и согласно указаниям главаря, был уважаемым паханом.

Зона лагерного транзита контролировалась ворами в законе, опасавшихся, что их вечные враги «суки», помещенные в БУР, пытаются через Фиму передать письмо от своего клана.

- Зачем вы его душите? - кричал Кринский. - Он ведь лишь мальчишка и новичок в лагере. Неужели не видите, что он не имеет представления о лагерных правилах?

- Ну и что? Он ведь сейчас усвоил правила, кто является хозяином в этой зоне, - ответил Машка-Палач. - Ему повезло, что он не брал писем от «сук», иначе пришел бы конец.

Кринский увел Фиму. Так он спас жизнь Эфраиму Спиваковскому, который навсегда остался благодарен спасителю.

Я надеялся, что меня оставят в Ванино отбывать срок в одном из местных лагерей, но мечты разбились вдребезги, когда как-то утром зачитали мою фамилию вместе с фамилиями нашей еврейской группы. Всех нас должны были отправить морем из Ванино через Советскую Гавань в Магадан.

Следующим вечером началась подготовка заключенных к отправке. Каждому выдали по два килограмма хлеба, десять штук селедок и большой кусок кеты. Всех отъезжающих собрали на лагерной площади для зачитки инструкции. Затем, погрузили на автомашины и привезли в порт. Наш пароход - судно больших размеров находился у одного из причалов. Я заметил, что на дымовой трубе были написаны две буквы — ДС, означавшие Дальстрой. Погрузка проходила под конвоем. Нас охраняли солдаты, прибывшие из Магадана.

 

Поднявшись по трапу на корабль, мы оказались в большегабаритном трюме. В плохо освещенном помещении уже звучали голоса сотен заключенных. Вскоре трюм был до отказа заполнен людьми. Вдоль бортов трюма располагались нары в четыре яруса. Расстояние между ярусами было настолько мало, что нара могла служить только для лежачего положения. Сейчас все мы находились словно сардины в банке.

Я ухитрился расположиться на верхнем ярусе. Подползя к незанятому месту, вытянул ноги и под голову положил мешок с продуктами. До выхода парохода в море нам запрещалось посещать уборные, расположенные выше. Мы, евреи, даже на корабле, находились все вместе.

Спустя несколько часов послышались гудки парохода. Заключенные услышали шум двигателей и почувствовали движение. Началась дорога в Магадан. Берег вскоре исчез и мы были в открытом море. Позднее были удивлены выдачей ежедневных порций: чашки каши или супа. Нас не баловала погода. Море штормило и был сильный ветер. Многие заключенные стали страдать морской болезнью.

Чтобы достичь Магадана потребовалось пять суток. В последний день этого памятного путешествия мы внезапно услышали, как старожилы лагеря запели песню - гимн Колыме. Она называется Ванинский Порт:

Я помню тот Ванинский порт

И вид парохода угрюмый.

Как шли мы по трапу на борт

В холодные мрачные трюмы.

 

На море спускался туман.

Ревела стихия морская,

Лежал впереди Магадан —

Столица Колымского края.

 

Не песня, а жалобный крик

Из каждой груди вырывался

«Прощай навсегда материк»

Хрипел пароход, надрываясь.

 

От качки стонали зека,

Обнявшись, как родные братья,

И только порой с языка

Срывались глухие проклятья.

 

Будь проклята ты, Колыма,

Что названа чудной планетой,

Сойдешь поневоле с ума

Оттуда возврата уж нету.

 

Пятьсот километров тайга,

В тайге этой дикие звери,

Машины не ходят туда.

Бредут, спотыкаясь, олени.

 

Там смерть подружилась с цингой,

Набиты битком лазареты,

Напрасно и этой весной

Я жду от любимой ответа.

 

Не пишет она и не ждет,

И в светлые двери вокзала

Я знаю - встречать не придет.

Как это она обещала.

Мы прибыли на Колыму — наиболее холодный и наихудший из регионов Советской России, где над правом господствовала сила, а прокурором был медведь!

После спуска трапа и последующих нескольких часов ожидания, услышали команду: «Готовьтесь на сход на берег с пожитками!». Сразу сойдя на берег, попали в окружение местного конвоя. Приказано было не двигаться. К нам обратился представитель лагерной администрации, скачавший следующее:

- Вас доставили на Колыму, чтобы пройти перевоспитание. Вы само-воспитываетесь, благодаря честной работе и заработаете себе свободу...

 

Он продолжал свою речь, но его никто не слушал. Выступление администрации не вызвало каких-либо чувств у подневольных слушателей. Все молчали, хорошо понимая, что нас ожидало: каторжный труд в лагерях бесплатного рабского труда, расположенных где-то глубоко в сердце Колымы.