Из воспоминаний сторожей молокозавода

Встречали новый — пятьдесят третий год. Усатый был еще жив — у кормила власти, писал умные вещи, выдвигал идеи, но показывался все реже и чувствовалось, что время его на излете. Умники из ссыльных долгими сибирскими вечерами размышляли, что же будет, когда он возляжет — рядом с Ильичом или в собственном мавзолее? А некоторые вольнодумцы дошли до того, что всерьез обсуждали — уж не имел ли он в виду, признавая за собой, то есть за правительством, кое-какие ошибки, то самое массовое избиение людей, каковое и сказалось на судьбах всех собравшихся здесь отнюдь не по собственной воле? Большинство, однако, склонялось к простейшему объяснению: принял тогда — в сорок пятом — генералиссимус на радостях, за победу, лишнее да и сказанул... Мой сосед Михаил Андреевич Вольпин — дипломат и ученый, ныне сторож на местном гиганте индустрии — аданском молокозаводе, даже начинал дергаться от злости, когда слышал эти модные тогда разговоры про ошибку: "Хороша ошибочка, когда чуть не двести миллионов много лет тряслись от ужаса, а сколько из них полегло, никто и поинтересоваться не рискнет!.."

Ждали перемен к лучшему. Долго ждали. Но вот уже и победу отпраздновали, и съезд долгожданный прошел, я уж не говорю о 70-летии отца народов, а миллионы дел даже тех, кто давно уже отсидел все ни за что полученные сроки, так и пылились, никем не востребованные, со странным штампом на обложках: "ДРОВА". Что якобы означало — До Решения Общего ВопросА. А впрочем, кто их, эти папки, своими глазами видел?

Многие политические к этому времени из зоны, наконец, вырвались, хотя и недалеко — получили бессрочную ссылку. Опять же по всем правилам — каждый по отдельному новому приговору! Так и вышло, что мы — пятеро — встретились в огромном селе Адане в предгорьях Саян. И пока я целый год маялся и голодал, прежде чем нашел работу счетовода в школе, эти четверо, уже работавшие на молокозаводе, меня подкармливали: ставили в условленном месте, у ограды завода, литровую кружку с раствором для мороженого. (Так меня натренировали, что теперь я 800 граммов пломбира уничтожаю без усилий!)

И вот я приглашен на товарищескую встречу Нового года. Совсем та-

 

кую, как в старые времена, с шашлыком и натуральным кавказским вином — "от пуза", как выразился второй сторож — одноногий дядя Миша. И сидим мы в прокуренном красном уголке молокозавода. Сидим за столом для президиума — алюминиевые миски разложены на красном кумаче. Над нами и вокруг нас всевозможные лозунги и плакаты, но их никто не замечает. Нам хорошо!

1

Во главе стола — организатор и вдохновитель праздника Гамлет Михайлович. Это главбух завода. Впрочем, как он из учителя словесности превратился в бухгалтера, пожалуй, стоит рассказать.

Справа и слева от него — приехавшие из Азербайджана его родные сестры. Симметрия полная, сестры — близнецы. Которая-то из них Офелия, а другая — Корделия. Что они практически неразличимы, особого удивления не вызывает, но и их любимый старший брат потрясающе похож на сестер. Все шекспировское трио отличается маленьким ростом и мощным телосложением, у всех троих круглые смуглые, цвета зрелого персика лица с усиками и пышными черными бровями.

В данный момент все трое азербайджанцев, а точнее — армян из маленького азербайджанского городка, блаженно улыбаются: провозглашено уже немало пышных тостов! Пили мы из начисто лишенных шарма зеленых граненых стаканов — изумительный воскеваз. Сестры только что доставили в наш глухой уголок 20-литровый бочоночек этого вина, любовно сделанный как раз для таких случаев мастерами конца XIX века. Бочоночек красуется в центре стола: темный дуб с отделкой красной медью, с двумя медными же ручками, чтобы удобнее было его таскать.

Открывая застолье, Гамлет предупредил: "Друзья, вы у нас дома не гостили, какой-такой воскеваз — не знаете. Так я скажу. Это сорт — особый. Пьют его, когда можно не спешить. Воскеваз — вино для неторопливой беседы самых-самых хороших людей. И пей его сколько хочешь, — голова будет светлая. Светлей, чем была. А ноги слушаться перестанут, ибо действует воскеваз исключительно на ноги. Нам торопиться некуда. Первый раз за много лет можем посидеть, как положено..."

Все именно так и происходило. Давно уже наступил новый год, пора бы и разойтись, но впрямь — ноги подчиняться отказывались. Разомлев от жары и выпитого, все так и сидели за столом и продолжали неспешные разговоры, касающиеся главным образом того, что отобрать у обездоленных людей не может никто, — воспоминаний о былом.

Меня поразили контрастом рассказы Вольпина и дяди Миши, кое-что из услышанного я и постараюсь пересказать, но прежде отмечу, что Гамлет и сестры нашли за разговорами время и для серьезного дела. Так что для начала — немного о них.

 

Все трио учительствовало. Их родители и родители их родителей тоже были учителями в том же самом городке, затерянном в благодатном горном краю. И жили, и умирали в одном и том же каменном домике с садом-виноградником над обрывом, надстраивая дом при надобности. И жили, заметим, безбедно, ибо в те времена профессия их кое-что значила: голь перекатная тогда детей в гимназиях не учила.

Итак, кое-что было нажито и, что особенно важно, своевременно припрятано. Началась в Закавказье полоса катаклизмов: мусаватисты, меньшевики, всех мастей интервенты, большевики — власти менялись, и всем властям нужны были деньги. Достаток учительской семьи секретом не был, поэтому никто ее вниманием не обходил. Глава семьи стойко выносил все унижения и мучения, но где было зарыто золото, не говорил. Но вот власть изменилась снова, взялись за него большевики. Поволокли в чека. Там он от разрыва сердца и скончался. Так и хочется сказать — под пытками. Но Гамлет, рассказывая, подчеркивал особо, что пыток, в классическом понимании слова, даже ретивые приезжие чекисты, похоже, не применяли. На испуг брали, диким голосом кричали, над ухом из маузера палили, — но разве это пытки? Притащили убитую горем учительшу. Та неожиданно выразила готовность нажитое отдать, привела чекистов в виноградник и под страдальческие вопли домашних показала, где рыть. Что-то выкопали, но мало. Говорят — где остальное? А вот теперь вдова уперлась: "Я думала — здесь все, мужа вы сами убили, а кроме него никто ничего не знает". А молодые и впрямь не знали, так что их и не таскали никуда.

Но вот снова пришло в семью горе: Гамлета арестовали. Преподавая русскую литературу, позволил он сказать что-то недостаточно восторженное про эпоху, в которую действовали герои романа "Как закалялась сталь". Любимая его ученица — отличница, дочь прокурора, дома похвастала оригинальностью мыслей — поделилась с папенькой крамольными соображениями учителя. Прокурор дня три крепился, а на четвертый — лично состряпал на растлителя молодежи дело. Молодая жена Салтанат — образцовый член партии и завуч той же школы, от мужа — врага народа — публично, через газету, отказалась. Короче говоря, нежданно-негаданно очутился Гамлет в тайге — на лесоповале. Спасибо — здоровье было бычье, остался жив-здоров, однако горя хлебнул.

Ничего необычного — скажете вы. И будете правы. Необычное началось, как только первая весточка — открытка от Гамлета — пришла в родной город из далекого Красноярского края. Сказать только, что любящие сестры тут же появились в районе зоны, куда прибыл на долгие пять лет их брат, значит ничего не сказать. Началось невероятное. Матушка вспомнила, где главный тайник. Сколько и чего она вынула, история умалчивает. Но на вырученную сумму в те времена, когда слова "взятка" и "НКВД" даже мысленно не приходило в голову поставить рядом, сестры умудри-

 

лись кому-то в органах взятку дать. И такую, что через месяц из Баку пришла в лагерь оформленная по всем правилам бумага: азербайджанский Наркомат внутренних дел после пересмотра дела по вновь открывшимся обстоятельствам дал указание заключенного такого-то освободить. И даже необходимая виза центра, то есть НКВД СССР, имелась. Лагерное начальство крайне удивилось — таких случаев не было, но приказ выполнило с удовольствием, тем более, что само — и выпило, и закусило.

Вернулся Гамлет. То-то был праздник! Три дня гудел город. Родные, сослуживцы и бывшие ученики, включая мерзавца-прокурора, пили три дня, празднуя немыслимое по тем временам событие. Но на четвертый — появились энкавэдэшники из Москвы и увезли Гамлета, прибавив срок за побег...

В ссылке Гамлет жил, как король, ибо любящие сестры появлялись в Адане регулярно и не с пустыми руками. Местное руководство уважили так, что в условиях жестокой безработицы среди множества появившихся в селе одновременно ссыльных учителю русского языка и литературы, едва помнившему четыре действия, был предложен высокий пост заводского главбуха.

Однако теперь над благополучием семьи нависла страшная опасность.

Дело в том, что на все уговоры открыть тайник матушка неизменно отвечала, что сделает это лишь тогда, когда почувствует приближение смерти. Там, — говорила она, — еще столько всего, что рисковать, раньше времени доверившись легкомысленным, по ее убеждению, дочерям, опасно, а ей самой всего только семьдесят и чувствует она себя прекрасно. Но вот как раз при подготовке новогодней экспедиции к сыну, матушка разволновалась и ее разбил паралич. И теперь она ни сказать, где сокровища, ни на плане участка показать не может. Ее целую неделю по саду таскали на носилках, думали, что подаст знак, — результат нулевой. Похоже, даже не понимает, чего от нее ждут. Известно только одно: раньше, посещая тайник, разумеется, ночью и без свидетелей, брала она с собой лопату и отсутствовала минут сорок — не больше. Итак, вопрос — где искать?

Все эти дни брат и сестры обсуждали именно этот вопрос практически без перерыва. Даже сейчас, за пиршественным столом, они уже раза три раздвигали стаканы, снова раскладывали изрядно потрепанный план, снова, забыв обо всем, колдовали над ним, словно генералы перед сражением, и только приняв какое-то очередное решение, понемногу возвращались к "текущим делам".

Я хоть и понимал по-армянски, не очень-то слышал их разговоры, так как сидел на другом конце стола, спиной к раскаленной печке, в компании со сторожами — Михаилом Андреевичем и дядей Мишей.

Михаил Андреевич был аккуратненький и чистенький пожилой интеллигент с орлиным римско-еврейским профилем. Основные рассказы

 

из его жизни я уже слышал, но и снова слушать было интересно. Рассказчик великолепный! Правда и то, что в разных компаниях он одно и то же излагал немного по-разному. Сейчас он, оставаясь по виду совершенно трезвым, хотя тоже вставать не рисковал, обращался в первую очередь к свежим слушателям: Гамлету, сестрам и дяде Мише. Старичок Колман — механик и энергетик завода, откровенно клевал носом, а я — сосед по комнате и безотказный собеседник уже на протяжении года — был и вовсе не в счет.

2

- Да, дорогие мои, двадцать лет назад встречал я Новый год совсем иначе. Дело было в солнечной Италии — в вечном городе Риме. И сидели в роскошном дворцовом зале, за сказочной красоты и изобилия столами, такие люди, как его величество — король Италии Виктор-Эммануил третий и его премьер-министр Муссолини. Да-да! Эту самую руку неоднократно пожимал печально известный вам Бенито Муссолини. Про Гитлера не скажу — видел, но не общался. Замечу, что-то дегенеративное в чертах его лица проглядывало, однако ума и энергии человек был необычайной. Не будем, однако, про него. А вот красавец и щеголь Муссолини — умница и любимец дам самого изысканного круга — мне импонировал.

Да, лучшее время жизни я провел в Италии, благословенной даже в те годы — первые после похода фашистов на Рим и захвата власти. Есть что вспомнить, кроме ежовских следователей и лагерных мучений! Не к ночи будь помянуты...

Расскажу об одной встрече с женщиной. Нет-нет, речь пойдет совсем не о любви. Но — фактик любопытный, по-своему даже загадочный.

Начну издалека. Несмотря на все идеологические разногласия, отношения с сотрудниками посольств некоторых держав сложились у нас вполне дружественные. Если говорить обо мне, то с коллегой — первым секретарем британского посольства мы стали почти что приятелями. В выходные, по вечерам, когда жара спадала, любили посидеть в одной славной траттории за стаканчиком кьянти — тренировались в итальянском языке. Государственных секретов, естественно, не касались, но кое-какой полезной информацией при случае делились. Замечу, дружба эта ни нашей, ни английской секретными службами особо предосудительной не считалась. Тогда. А вот после ареста мне, конечно, ее припомнили, да еще как!

Итак, сидим мы с ним на веранде, под зонтами, попиваем прохладное вино, закусывая сыром, и попутно обсуждаем прелести местных красавиц, проходящих мимо или выходящих из машин у фешенебельного универсального магазина напротив.

Вот сейчас в итальянских кинокартинах, что ни героиня — красави-

 

ца, вроде Сильваны Пампанини. Складывается впечатление, что сплошь все итальянки красивы необычайно. Уверяю — это не так. Молодые грузинки, а возможно и армянки, я просто не был в ваших краях, в массе своей гораздо красивее! Это я к тому, что красотки в Риме попадались нечасто, но зато неизменно пользовались открытым и шумным восхищением сограждан. Совсем не редкостью были бурные аплодисменты по адресу входящей в ресторан, хотя бы и в сопровождении кавалера, симпатичной синьорины. Сказать комплимент незнакомке — так это было правилом приличия, долгом! Это у нас в СССР — не как у людей, считается грехом сообщить женщине, что ее бюст вызывает восторг, что вы влюблены не в ее преданную ВКП(б) душу, а всего лишь в ее беспартийную, но обольстительную оболочку. Да, извините, я несколько, под влиянием чудного воскеваза, отвлекся...

Итак, никуда не торопясь, сидим. Вдруг сэр Грегори хватает меня за локоток и обращает внимание на вываливающихся из "кадиллака" двух крашеных блондинок в ярких, колоколом, юбках. Это, говорит, развратничают, разъезжая инкогнито по Европе, любовницы одного из самых богатых людей Соединенного королевства — австралийского шерстяного магната Борга. Это, говорит, наша постоянная головная боль: по всему миру безопасность таких, с позволения сказать, туристок должны обеспечивать британские посольства. Вот этих мерзавок наверняка пасут два-три наших сотрудника.

Да вот и они: рядом паркуется машина попроще, из нее выглядывают плечистые джентльмены.

Тем же небрежным тоном сэр Грегори продолжает: "Кстати сказать, я слышал, скоро и ты познакомишься с этой стороной работы — будешь вынужден познакомиться. Будут и у вас туристки, по крайней мере — одна. А то избаловался. Советских туристов в Италии нет, а штаты у вас гораздо больше, чем у нас. Чем занимаетесь — непонятно".

Очень я удивился такому странному намеку, но — спрашивать у нас принято не было. Знаю одно — слов на ветер он не бросает, значит, туристки будут. Только почему же нам ничего неизвестно?

Назавтра выясняется, что информировано британское посольство превосходно. Посол передает шифрограмму со своей резолюцией, в точности повторяющей содержание приказа из Москвы: "Прошу обеспечить негласный туристский визит тов. Токаревской Виктории Павловны".

Смотрю на него вопросительно. Особо близких отношений у нас с ним никогда не было и нет, но и излишне секретничать не принято. Он спокойно выдерживает мой гипнотический взгляд и добавляет, что знает ровно столько же, сколько и я.

Тогда я козыряю осведомленностью — рассказываю про слова английского коллеги, который явно знал больше нашего, предсказывая появление туристки из Москвы. Это, естественно, посла ничуть не обрадовало,

 

но отреагировал он мгновенно: "Тотчас свяжись, проси употребить все влияние, чтоб не возбудилась пресса. Скажи, что и мы можем ему пригодиться. Словом — сам знаешь, что сказать, что обещать".

Связался, просил, обещал. Грегори посмеивается. "Ты, — говорит, — в благодарность хоть фото своей туристки подари, я слышал — настоящая русская красавица!"

В ближайшие день-два получаем указание: Наркоминдел поручает такого-то числа встретить выехавшую из Москвы Токаревскую с переводчицей и обеспечить им 14-дневное пребывание в Италии с осмотром достопримечательностей Рима, Флоренции и Венеции. Любые контакты с общественностью и тем более — с буржуазной прессой "крайне нежелательны". Оговоренная солидная сумма, отпущенная на пребывание туристки, и высокий пост московского куратора визита настраивают на самый серьезный лад.

Итак, кто же это такая? Что фамилия вымышленная, никто не сомневается. Но кто же в нынешней Москве может устроить любимой женщине развлекательную поездку за границу, да не куда-нибудь, а в фашистское государство? Кто рискнет пойти на такое ради жены? Нет, это точно любовница. Но чья?

Приходит поезд. Кстати сказать, с опозданием часа на полтора — такое в Италии бывало. Встречаю. Впечатление, поверьте старику, потрясающее. Средних лет. Статная. Держится изумительно, будто всю жизнь только и делает, что разъезжает по Европам. По-французски шпарит лучше моего. Словом, женщина обаятельная. Извинилась, что добавляет хлопот, просила обойтись без каких-либо официальных представлений и церемоний, сказала, что много лет мечтала посмотреть чудеса архитектуры и картинные галереи Италии. Признаюсь, позавидовал я нашему пресс-атташе, которого прикрепили к ней как знатока местных красот. Быстренько составили план путешествия, заказали билеты и отели, разумеется, придумав ей и переводчице новые французские имена, и как можно быстрее отправили из Рима — от греха (от прессы) подальше.

Да, все прошло хорошо. Прощаясь, Токаревская очень трогательно и искренне поблагодарила, но ни малейшего намека на то, кто она на самом деле, мы не дождались. Я еще не сказал, что переводчица, которую расспрашивали и так, и сяк, клялась, что впервые в жизни увидела Токаревскую уже на вокзале...

При следующей встрече с Грегори бухнулся я ему в ножки, воззвал к его империалистическому сознанию и сказал, что сфотографировать туристку не смог и что отработаю его помощь "в работе с репортерами" любым другим способом. Он, посмеиваясь, достал из бумажника великолепный глянцевый снимок: Токаревская стоит на ступеньках вагона, а я, встречая, придерживаю ее за ручку. Это подтверждало догадку, что визит неизвестной советской туристки почему-то интересовал Интеллидженс

 

сервис. Я поклялся, что и на самом деле не знаю о Токаревской ничего хотя штатные любовницы начальства нам более или менее известны.

Прощаясь, сэр Грегори буркнул: "А неплохой таки вкус у вождя советских народов".

Отрицать это я, естественно, не стал.

3

Следующую историю рассказчик адресовал проснувшемуся Колману как инженеру, близкому к проблемам кораблестроения.

- Мало кому известно, что сближение СССР с Италией тогда — в первой половине тридцатых — объяснялось еще и интересом сугубо практическим. Наши флотоводцы пришли к выводу, как потом выяснилось — далеко не во всем верному, что именно итальянские надводные корабли, строящиеся для действий на закрытых морях, таких как Средиземное, лучше всего подходят в качестве образцов для создаваемого Большого Советского флота. Я как раз курировал кораблестроительные контакты. Страшно вспомнить. Без отдыха, всегда срочно и всегда особо секретно согласовывали всевозможные техзадания и условия, оформляли контракты и договоры, принимали и провожали группы заказчиков, приемщиков и т.д. и т.п. Когда я слышу, как наши гордятся крейсером "Киров" или быстроходными лидерами типа "Ленинград", я улыбаюсь. Я смеюсь! Мы за большие деньги покупали проекты у итальянцев. Мы заказывали в Италии турбины. Я уж не говорю, что самый быстрый из советских кораблей — лидер "Ташкент" — вообще был построен в Ливорно. Впрочем, это уже без меня...

Особую область моей деятельности занимало гашение всяческих скандалов и конфликтов. Между конторами одного наркомата — и то всегда имеет место грызня, ворох осложнений, а тут, можете представить, абсолютно противоположные интересы покупателя и продавца из двух разных, по сути, враждебных стран, арена скрытой войны противоборствующих разведок...

Вот показательный случай. Посла вызывает к себе во дворец руководитель правительства Италии — премьер-министр. Визит рабочий, внеплановый, продолжительность 20 минут. У нас — экстренное совещание. Решаем, что еду я (посол "хочет", но "не может"), гадаем — каким может быть повод, готовим ответный меморандум. Что сие значит? Пользуясь случаем, представляем итальянскому правительству встречный перечень наших претензий, перечисляем, где их стороной сорваны сроки, нарушены какие-то хотя бы и мелкие пункты и параграфы соглашений. На всякий случай так делается всегда.

Приезжаю, естественно, минута в минуту. Двери величественного кабинета распахиваются сами собой, навстречу сияющий и сверкающий Бенито. Повторю еще раз — красавец-мужчина, умница. Многие роковые,

 

фатальные ошибки его имеют одно объяснение — пошел на поводу у Гитлера. Естественно, мы приветствуем друг друга, интересуемся здоровьем, я — короля итальянцев, он — Сталина и Молотова. Без задержки переходим к делам. Ничего серьезного. Вот уже время, отведенное на визит, подходит к концу, но я понимаю, что самое важное и интересное еще только должно начаться. И верно: уже провожая к снова распахнувшимся огромным дверям, Муссолини вдруг останавливает меня:

- Да, чуть не забыл. У моего правительства небольшая просьба. В числе ваших замечательных инженеров, работающих в нашей стране, есть двое, которые ведут себя неосмотрительно. Полагаю — лучше всего отправить их на родину...

- Безусловно, просьба правительства Италии будет немедленно выполнена, дайте только указание сообщить нам фамилии. Однако, чтобы наказать их по заслугам, хотелось бы знать, чем вызвана такая просьба.

- Пустяки. Наказывать, может, и не следует. Просто наша секретная служба что-то против них имеет...

- Разумеется, мы их в 24 часа за пределы Италии выдворим, но я уверен, что случившееся — простое недоразумение!

- Очень возможно, очень. Что поделаешь, любая нормальная секретная служба должна время от времени показывать, что свой хлеб ест недаром. По их сообщению, ваши бравые инженеры такого-то числа купили у работника верфи в Генуе чертеж машины строящегося итальянского боевого корабля!

- Это, безусловно, провокация!

- Вероятно, уверяю вас — вполне вероятно. Но долг обязывает — я просто вынужден принять меры. Вот генерал Адорно принес какие-то невразумительные снимки. Куда же я их сунул? Да, вот они...

Протягивает мне серию из нескольких сделанных телеобъективом фото. Очень даже вразумительных. Какой-то итальянец передает сложенный маленьким квадратом лист бумаги — видимо, это и есть чертеж. Наши — вышли превосходно — испуганно озираются, один из них протягивает итальянцу пачку денег. Крыть, безусловно, нечем, однако я продолжаю разыгрывать оскорбленную невинность:

- Фотомонтаж, фальшивка! Только чтобы снять вопрос, чтобы не было ни малейшего повода для ухудшения взаимопонимания и сотрудничества, мы немедленно дадим указание обоим покинуть Италию...

- Благодарю, заранее благодарю в вашем лице посольство Союза. Мое правительство не сомневалось в вашей готовности ликвидировать все условия для любых слухов, которые могли бы бросить тень... и так далее.

Теперь оборотная сторона медали. Инженеры этот же эпизод излагали так. К ним подошел неизвестный, назвавшийся служащим проектного бюро верфи "Аурелино навале", и на ломаном английском объяснил, что быстроходные трехвальные лидеры, построенные в СССР по куплен-

 

ному на этой верфи проекту, будут плохими: на больших ходах начнется у них сильная вибрация кормы. Сами итальянцы, столкнувшись с этим, были вынуждены внести в первоначальный проект кое-какие изменения, а в проданных СССР чертежах их — этих изменений — нет. Инженеры доложили своему старшему, тот через нас связался со своим наркоматом, в конце концов им (и нам) дали команду разыскать незнакомца и попросить доказательства, обещая любые деньги. Они долго искали итальянца, пока, наконец, не подкараулили его вечером у проходной. Хотя тот и упоминал классовую солидарность, и клялся в симпатиях к стране победивших рабочих и крестьян, но сумму назвал и довольно солидную.

Через несколько дней и произошла та сцена, которую засняли контрразведчики.

Наши спецы при первом же взгляде на полученную, казалось бы, невинную схему валопроводов итальянского корабля поняли, что на нем действительно поставлены дополнительные опорные подшипники. Так что деньги истрачены были не зря.

Теперь о продолжении этого в общем-то мелкого эпизода. Наша разведка, надо полагать, захотела и дальше использовать итальянца, симпатизирующего СССР. Стоило для зацепки как-то облегчить его участь. Через пару-другую недель я мимоходом, посмеиваясь, говорю Бенито, что восхищен изворотливостью того генуэзского пройдохи, который умудрился продать нашим идиотам чертеж, который у нас есть и без него — давно и совершенно легально закуплен в комплекте документации на заказ номер такой-то. Стало быть, синьор, зная, что ничем не рискует, просто захотел безгрешно заработать. Иными словами, дело выеденного яйца не стоит...

Муссолини тут же переводит разговор, но я уверен, что намек понят и премьер-министр не забудет проверить то, что я сообщил.

А наш расчет ясен. Не будет же итальянская сторона признавать, что в проданном нам комплекте этот самый чертеж, мягко говоря, не верен. Так или иначе, синьора освободили, а Муссолини со смехом сказал мне, что этот негодяй оказался родом из Неаполя, а, по его убеждению, все неаполитанцы — жулики, пальца им в рот класть не следует...

Да, в какой-то мере дружба эта с Италией была и тайной войной. Я уж не говорю, что не за горами были военные походы дуче в Албанию и Абиссинию, совсем мало времени оставалось до Испании. А пока была дружба и я, помнится, готовил визит вежливости двух итальянских подводных лодок в Батум...

Да, всякое было.

Вот более легкомысленная притча. Двое наших инженеров, работавших на приемке двигателей, очень итальянцам не нравились: требовали жестко, ни на какие даже мелкие послабления не шли. И решили итальян-

 

цы — не без помощи той же секретной службы — их выкурить. И нашли-таки верный способ.

Итак, в выходной день наши орлы пошли выпить легкого вина, на людей посмотреть. Сидят, пьют. Сидят, не торопясь, ибо запас лир ограничен, удовольствие приходится растягивать. Напротив садится смазливая синьорина, что-то по мелочи заказывает, разворачивает газету и увлеченно читает. А сидит так удачно, что корабелы имеют возможность наслаждаться открывшимся видом. Ножки синьорины куда как хороши, да и все остальное наводит на греховные помыслы. И потекли мысли наших далеко еще не пожилых инженеров в заданном природой направлении: стали они ломать голову, как бы изложить прекрасной незнакомке оригинальную идею, что они непрочь познакомиться с нею поближе, но в пределах выделенных на разврат скромных сумм.

Должен сказать, прибывшие в Италию корабелы получали русско-итальянский разговорник, срочно отпечатанный "Военмориздатом". Там полно было морских и общетехнических терминов и выражений, но вот о возможности общения с молодыми дамами составители словаря, очевидно, не подумали. Пока орлы листали словарь, выхватывая его друг у друга, торопясь, чтобы синьорина не успела уйти, и бросая на нее огненные взгляды, та сама обратила на них внимание. Пересела к ним. Как орлы растолковали красавице, что мечтают без особых расходов провести с нею вечер, неясно, но ведь недаром само слово "инженер" можно перевести как "изобретательный"!

Так или иначе она поняла все правильно. Расхохоталась, сложила газетку, взяла перепуганных кавалеров под руки и повела их в ближайший отель. Войдя в номер, выставила обоих в коридор, а буквально через минуту выглянула, уже будучи совершенно раздетой, и ангельским голоском спросила — кви прима? Что значит — кто первый?

А через день в посольской почте мы нашли конверт с фотографиями, не оставляющими сомнений в том, что и первый, и второй свою мечту осуществили и тем заслужили быстрый и справедливый приговор: дела сдать, следовать в СССР, где, боюсь, их по головке не погладили. Верно говорят французы — на войне как на войне. Интересно, где эти двое сейчас, вспоминают ли роковую брюнетку?

4

А вот эпизод из совсем другой оперы. Наш посол действительно приболел, на одном из официальных приемов по случаю общегосударственного праздника королевской фамилии представлять СССР довелось вашему покорному слуге. Когда попадаешь на подобную церемонию впервые, захватывает дух от окружающего великолепия. Но, вы не поверите, — уже на второй-третий раз начинает угнетать полнейшая бессмысленность происходящего, нет ничего скучнее подобных приемов!

 

Для начала его величество здоровается с каждым из представителей дипкорпуса и, любезно улыбаясь, говорит практически одни и те же ничего не значащие слова. У меня поинтересовался еще и здоровьем посла. Я церемонно поблагодарил за это проявление высочайшей заботы и заверил, что легкая простуда посла, к счастью, обошлась без осложнений и в ближайшие два дня он вернется к исполнению своих многотрудных обязанностей на благо обеих наших стран. Король выразил надежду, что все кончится благополучно и он увидит посла на следующем приеме, и уже двинулся было дальше, но вдруг задержался и сказал, что имеет ко мне конфиденциальный разговор буквально на пару минут...

Надо сказать, присутствующие на таких церемониях самого высокого уровня дипломаты и представители печати ревниво следят за тем, не выделяет ли главное действующее лицо кого-либо особым вниманием. Задержать его величество возле себя на лишние полминуты — почетная сверхзадача каждого из удостоенных встречи. И в тот же день вечерняя пресса как сенсацию подала показательный факт: король в течение целых пяти минут вел оживленную беседу с советским дипломатом Вольпиным.

Вы спросите — о чем шла речь? Виктор-Эммануил — мужчина в цвете лет, очень неглупый человек и мудрый деятель, которого, тем не менее, сначала со всеми потрохами съел Бенито, а в конце концов, уже после войны, народ согнал с престола, проголосовав за превращение монархии в республику, тешился тем, что коллекционировал монеты: был известный во всем мире нумизмат. А истинный коллекционер — человек стукнутый, это наваждение вполне сравнимо с любовной страстью.

Так вот: просматривая картинки в присланном — заметим, через дипломатические каналы. Сборнике трудов нумизматической комиссии Эрмитажа, Виктор-Эммануил обнаружил, что в коллекциях Эрмитажа и Музея изобразительных искусств в Москве имеются дубликаты той самой античной монеты, обладать которой он мечтает все последние годы. И теперь у него нет других желаний, как обменять любую монету из своего обменного фонда на предмет своей давней страсти. Отсюда — сугубо личная просьба: выяснить, нельзя ли это организовать побыстрее, действуя через наше посольство?

В моих интересах разговор затянуть, поддразнить собравшихся. Именно поэтому я с деловым видом снова и снова переспрашиваю короля, будто не могу запомнить датировку и названия обмениваемых монет. Плохая, мол, память на цифры! (Это у меня-то, который и сейчас, двадцать лет спустя, помнит все тактико-технические данные крейсера "Раймондо Монтекукколи", проект которого мы тогда покупали, да и множество других цифр, знать которые нормальному сторожу совсем не необходимо). Король смиренно повторяет просьбу, прекрасно понимая мою игру.

 

За что и вознагражден: в Ленинграде и Москве хранителей нумизматических отделов подняли среди ночи, а через два дня выздоровевший посол просил аудиенции и лично вручил трясущемуся от нетерпения его величеству паршивую обгрызанную монетку, доставленную дипкурьером. Резюме: в благодарность король всегда, когда мог, шел навстречу в делах куда более важных...

А о чем написали газеты? "В перспективе — сближение Советов и Савойской монархии." — Такую многозначительную догадку высказал "дальновидный" обозреватель римской "Джорнале д' Италия", хотя поводом, как вы знаете, был невинный разговор, не имеющий абсолютно никакого отношения к политике.

Кстати сказать, с просмотра утренних газет начинался день не только пресс-атташе, но, пожалуй, всех сотрудников посольства. Любой намек по всем интересующим нас вопросам незамедлительно брался на заметку. Вот, например, орган профсоюзов "Лаворо фашиста" печатает высосанную из пальца провокационную заметку примерно такого содержания: "Некто, чудом спасшийся из лап агентов зарубежного отдела НКВД, вчера встретился с нашим корреспондентом. Он рассказал о том, как его несколько дней подвергали изощренным пыткам в специально оборудованных для подобных целей подвалах советского посольства". И заголовочек соответственно: "Камеры пыток в центре Рима".

Конечно, глупость. На серьезе опровергать такое бессмысленно, но и оставлять без отклика нельзя: накапливаясь, подобные мелочи формируют мнение общества, мнение обывателя, который знает точно, что дыма без огня быть не может. Совещаемся. Из нескольких предложений, иногда довольно диких, выбираем оптимальное.

В вечернем выпуске той же газеты на видном месте появляется платное объявление: "Посольство СССР срочно продает принадлежащее ему здание, интересующиеся могут осматривать его по таким-то дням недели по окончании рабочего дня". Все легко и грациозно, никто ни заметки, ни объявления серьезно не воспринимает, что и требовалось доказать...

Вот на фоне таких, казалось бы, мелочей протекала повседневная серьезная жизнь, наполненная азартом, затягивающая, изобилующая порой самыми драматическими поворотами.

Вот, к примеру, я был хорошо знаком с другим его величеством — королем Испании, который после 30-летнего правления был низложен — 14 апреля 1931 года — и последние десять лет жил в городе своей юности — Париже. Какая жуткая метаморфоза! Короновался он восторженным юношей, полным самых светлых свободолюбивых идей, горячо и искренне желавшим сделать свою Испанию первой страной подлинной социальной справедливости и благоденствия. А логика жизни толкала его вправо и вправо. В результате, подобно королю итальянцев, фактичес-

 

кую власть он передал фашиствующему генералу — это был Примо де Ривера, обманул народ и возбудил его против себя. Это шекспировского масштаба трагедия! А в день его бракосочетания, когда королевский кортеж следовал центральными улицами Мадрида, один из политических противников Альфонса XIII бросил с балкона прямо в карету молодых бомбу. И представьте себе — оторванная голова жены оказывается на коленях контуженного, но оставшегося абсолютно невредимым мужа... Кстати сказать, вот черточка, характеризующая нравы испанцев. Убийца даже не счел нужным убегать: он был гостем хозяина дома и был уверен, что хозяин никогда не выдаст гостя властям. Так и произошло. Хозяин, отнюдь не симпатизирующий поступку убийцы, тем не менее заявил, что у него дома посторонних не было и нет, а полиция — святые люди! — поверила.

До Италии я несколько лет работал в Мадриде и много раз стоял на месте этого взрыва, положившего конец либерализму юного монарха. Такие бывают повороты...

Да, нам есть что вспомнить. Только никому эти воспоминания не нужны — события последующие напрочь заслонили все минувшее.

5

Героем дня среди ссыльных был тогда дядя Миша (от кого и почему пошло это "дядя", — непонятно, поскольку он был лет на двадцать моложе Михаила Вольпина).

Каждый из нас в определенный день месяца в соответствии с первой буквой фамилии являлся в райсовет для отметки, засвидетельствовать, что жив и назначенного места ссылки не покидал. И вдруг чепе — дядя Миша не явился. Оперативник не сразу, но поинтересовался — почему? Никто ничего не знал. На заводе сказали, что он взял очередной отпуск и договорился со вторым сторожем-напарником, то есть с Вольпиным, что тот на это время поживет в сторожке — будет сторожить за двоих. А старуха — хозяйка, у которой дядя Миша снимал угол, показала, что жилец уехал.

Как, куда? Взял на несколько дней на заводе лошадь и верхом поехал в горы. Оперативник онемел от изумления. Выходило, что ссыльный не бежал с места ссылки, а наоборот — удалился туда, откуда бежать, минуя расположенный внизу Адан, невозможно. На вопрос, а зачем же его туда, в горную глушь понесло — старая плела несуразное, вроде того, что Михаил собрался жениться, а в горах у него невеста. Оперативник попался разумный. Навел справки и, узнав, что лагерные начальники характеристику бывшему подопечному дают положительную, — а он еще зеком был расконвоирован и свободно разъезжал по всему краю, до самого хребта, — решил тревогу не поднимать, неделю-другую подождать.

И поступил правильно. Прошло сколько-то времени — худой и обросший дядя Миша предстал перед начальством. Ездил он, действительно,

 

проведать невесту, но вышла неудача. В том смысле, что она оказалась больна, да и он сам, видимо, заразился от нее и пластом пролежал все это время в баньке. Когда же он уверенно показал на карте место, где живет его невеста, оперативник даже перестал матюгаться: ни какой-либо деревеньки, ни дороги к этому месту на самой подробной карте района изображено не было, лишь змеилась голубая черточка горной реки, по которой некогда, много лет назад, по весне шел молевой сплав заготовленной зеками древесины.

Дело замяли, строго предупредив ссыльных, чтобы режим не нарушали. И теперь окружающие жаждали подробностей.

Воскеваз на дядю Мишу действовал слабо. На просьбы рассказывать о себе он говорил, что жизнь у него была скучная, с королями он не знался, — сидел в лесу, рассказать не о чем. Только где-то под утро, под нажимом Офелии и Корделии, сдался, и то каждую минуту повторял, что сказать ему нечего, да и рассказчик из него никудышный. Но кое-как разговорился.

6

- Бестолковая жизнь получилась. Жили мы на Вологодчине, на реке Тотьме. Жили как все. Семья большая, хозяйство крепкое. Отец баловать не давал. У него было твердое суждение, что парни гулять с девками могут с 25 лет - никак не раньше. Мне-то ладно, а Петру стукнуло двадцать два, он уже таскался вовсю. Так что у нас дома форменные сраженья бывали: отец на него с вожжами лез. А заодно и меня теми же вожжами учил. Авансом. Ну, все это неважно. Началась коллективизация. А как отец был против колхоза, то и попали мы под раскулачивание первыми. Идиотства в этом деле было навалом. Выселяли нас. А куда выселять? Кого-то повезли в Казахстан, а нам было предписано - на север. Вот мы с севера на север на своих же лошадях, но с солдатами, и поехали. Повезло. С одного глухого места на другое - всего 400 верст. Лес - тот же, река - похожа. Да и знакомых много здесь встретили. Кому и зачем понадобилось?

Срубили избу. Стали на Пинеге поживать. В низовьях. Не хуже, чем на Тотьме. Только обидно, зло брало.

Как отец помер, Петр сразу женился, стал хозяйствовать, а я пошел по лесной части: зимой работал на лесораме, летом - на сплаве. Потом в Вельске подучился на курсах, стал бригадиром лесотаксаторов. Это - специальность тонкая. Мы ходили в самые нелюдимые места - считали по квадратам запас древесины, оценивали спелость, сортность. Есть такое слово - бонитет. А умные люди потом решали, где и сколько леса валить, куда и на чем возить. Исхожено было много. Кольский полуостров, Архангельская область, вся республика Коми. В самые проклятые богом дыры проникали - верхами, на лодке по реке, а то и ножками. Вот, слыхали байку, что есть на процветающем ныне севере народности, где хо-

 

зяин дорогому гостю обязательно в постель положит жену? Я такие места посещал, знаю точно - не вранье. Только сами женки вовсе незавидные, не чета вологодским молодкам! Непотребство. Но ведь и хозяина обидеть нельзя...

Как сейчас думаю - счастливо жил. Ведь мне любой лес, как вам, горожанам, санаторий. И главное - свобода. Никого над тобой. Волен на все сто процентов. Лежишь ночью у костра, слушаешь как шумит лес - сердце радуется. Ничего больше не надо, никого видеть неохота! Да и нет никого... Боялся ли зверей? Да всяко было. Однажды рысь напрыгнула, едва не порвала. Хорошо позади напарник шел! А потом ума поднабрался - научился каждого зверя уважать. Его закон не нарушаешь - он не нападет. Да и нету зверя страшнее злобного человека, у которого власть в руках. Вот уж кто хищник!

Потом построил я дом, там - на Пинеге. Женился. Всем хороша была жена, только деток родить не могла. Каждую зиму, как я дома, болела. Летом 38-го умерла. И стал я попивать. Крепко. И по пьяному делу заявился в родную деревню. Наезжал-то и раньше, но хоронился, а тут гулянку устроил, пристал к вдове - подруге голозадых еще детских годов. Конечно, шумел. Приехал из района милиционер - знакомый оказался. Говорит: как ты - сын кулака - вернулся безо всякого разрешения советской власти, да еще шумишь, приказано тебя унять. Вали, говорит, по-быстрому - исчезни, а я доложу, что тебя не застал.

Мне бы так и сделать, а я спьяну на рожон полез. Понесло. Врезал я ему по уху, да неловко - перепонку барабанную повредил. Проспаться не успел, прискакали четверо. Выволокли и на глазах у сельчан, а ведь кругом - знакомые, принялись бить. Так изволтузили, что испугались полумертвого в район везти, оставили бабке, чтобы привела в порядок. А бабка знающая. За два дня умудрилась меня на ноги поставить, одежонку собрала, самогоном похмелила, дотащила до реки. Ночью я на ее лодке и укатил. Удачно вышло. Осел у знакомых, далеко от своего пустого дома. Прошло два месяца, я уж решил, что менты шухер не поднимали, ан нет: как высунулся - сгребли! И поимел я срок. И что обидно - не за драку, а за то, что в сердцах кричал, пока с милицией бился. Был просто сын кулака, а стал - 58-я статья. Фашист. Как вы - политические.

Только есть разница в мою пользу. Вы хоть и очень грамотные, а никому здесь не надобны. А я лесной специалист - человек нужный всем лагерным начальникам. Ведь у них план - кровь из носу, гони кубы! Вот с началом войны спустили твердое задание на авиационную березу - истребители клеить. А ее - эту березу - сначала еще отыскать нужно, да в таком месте, чтобы и много, и подобраться можно было - вывезти. А вольных таксаторов где найдешь - забраны! Ведь в лесхозах даже директоров всех на фронт позабирали. Но начальник - он и есть начальник: кого хочешь вместо него поставить можно, хотя любого из вас. А вот старших

 

лесничих Сталин лично приказал - никого не трогать, иначе спросить лес было б не с кого! Так на севере-то все лесничие меня уважали, кто не знал - так слыхал.

Вот и стал Миша Охапкин позарез необходимым, хотя он - обыкновенный советский заключенный, которых на севере пруд пруди - несчетно. Зек я, а как бы начальник партии, командую двумя стрелками и пятью-шестью работягами. Мною все завсегда были довольны. И до того дело хорошо пошло, что смог я вдовушку - подругу детства вызвать. И она в моей партии хорошую деньгу зашибала - поварихой, тогда как я трудился только за харчи и надежду на зачет.

Однако заместо зачета вышла неприятность. Управление северных лагерей на что-то обменяло меня Красноярсклагу. Все благополучие на полгода рухнуло. Пока начальники чухались, попал я на лесоповал - на самую дальнюю и голодную командировку. Поначалу тяжело досталось - надо же было обзавестись хорошим инструментом. А знаете сколько шведская лучковая пила в зоне стоит? Смех смехом, а пришлось прохиндейничать. Заключил я с одним громилой договор, вроде как Сталин с Гитлером. Стали выступать на пару Вот, по весне мучили неопытных людей клещи. Так мы по вечерам обходили бараки, за хлеб клещей этих выгоняли. Как? Очень даже просто. Он вгрызается, ясное дело, зубами -мордой вперед. Дышать приходится задом. Стоит ему зад этот маслом постным или еще чем намазать - вот он, гад, и заскучает. Так что и всего то надо ему на это самое место - керосинчику. Пипеткой. Выскакивает, гад, полным задним ходом! Но мы говорим - дорогое китайское снадобье! Чтоб керосин замаскировать, красил я его химическим карандашом, запах перебивал одеколоном. Громила - подручный. Получает плату, командует: раздевайся, ложись, повернись, не двигайся, готово - вот твой клещ, казни! Он же и телохранитель.

А как инструмент я завел, стал запросто норму выгонять, в стахановцы выбился.

Конечно, и бесплатно опытом делился. Докучала мошка. А ведь и от нее спасение есть, только надо знать, в каком лесу какое. Часто хватает запросто лечь на мох - обязательно лицом вверх и не двигаться. Минут за десять отойдешь — снова можно работать.

А тут про меня вспомнили: потребовались новые лесосеки, удобные для сплава от верхнего склада вниз. И я ровно шесть лет путешествовал здесь бесконвойным. Исходил, точнее - изъездил, все вдоль и поперек. Да снова беда: лошадь оступилась, упала - поломал я ногу. Теперь за прежние заслуги почетное место сторожа доверили, уравняли в должности с бывшим послом. Хотел я сюда, в Адан, вдовушку с Тотьмы высвистать, а она, оказывается, замуж вышла. За кого? А аккурат за того мента, глухого на правое ухо...

 

7

— Миша, ты расскажи-ка про невесту, откуда ты ее выкопал, как зовут?

— Да тоже без прохиндейства не обошлось. Такая жизнь. Каждую весну все эти шесть лет я поднимался к верховьям Кана, Агула, Кизира, Казыра... Туда, где снежные вершины по три километра. Людей в горах мало. Очень. В такую глухомань иногда залезешь, где и советской власти нет. Раз в год кое-куда с вьючными конями наедут, чем уж там какой налог берут - не знаю, понять не могу Соль-спички забросят и - прощай. Стройте социализм в своей избе своими силами. Зато, правда, и не раскулачивали. Деревеньки - домов пять самое большее. Ни почты, ни фельдшера, ни сельмага. Что вырастишь, что в лесу соберешь да в реке поймаешь, то и есть зимой будешь. Соседи, может, живут и недалеко, но никаких дорог через горы и долы нет. Темнота диковинная. Как живут - сказать страшно. Парней мало, да и тех советская власть норовит забрать пораньше в интернаты, а девки - кому нужны? А их там, в горах, урожай - и все замуж хотят. Вот и грех приезжему не жениться.

Приедешь к незнакомому жилью. В одну избу заходишь - попить, в другую - узнать дорогу вверх, в третью - спросить, кто у них за главного или еще чего. А сам присматриваешься, где молодухи, ведь, считай, все выскакивают на свежего человека взглянуть. А к вечеру заходишь капитально, с учетом всех умственных соображений: где почище, дом побогаче, девка повеселее. Незнакомцу рады, предлагают заночевать, всячески стараются угодить. Нет-нет, да и вроде самогона что-то ставят. Но и простой чай липовый с медом хорош!

Ну, известно: от хозяев — угощенье, от гостя - рассказ. Тут уж соловьем заливаешься - во все тяжкие. Не забываешь, само собой, на девицу посматривать. Врать не возбраняется, но одно правило железно надо блюсти: что касается главного - не брехать. Ни-ни. Название лагеря, куда и зачем лезешь в горы, фамилию свою - излагаешь точно. А про судьбу горькую до того, как к ним на Саяны угодил, вот тут - каждый раз выдаешь что-то новое, лишь бы слушателям интересно. Иной раз и сам рот раскроешь - откуда такое в голову прикатило?

Вот за угощеньем и соображаешь. Родом, мол, из далекой страны Геометрии, но дитем еще взяли в плен разбойники и увезли меня, сироту, в жаркую страну Алгебру. Там зимы не бывает, то есть бывать-то бывает, но зима эта жарче нашего лета. Круглый год все мужики ходят голые, а бабы - наполовину одетые (показываешь, что у них закрыто). Девки грудастые, рослые - в вашу дверь ни одна не протиснется. Никто у них не работает. Не сеют и не пашут они, потому как в лесу хлебных деревьев и мандаринов полным-полно и сами собой плодятся дикие козы. Зато, конечно, ни кедра, ни елки не увидишь...

А бывает, разнесет в другую сторону Они, бедолаги, грузовика не видели, а ты им про воздушное аэрометро заливаешь. Трамваи по перпен-

 

дикулярам ходят. Шабры в гости только на паровых аэропланах ездют, у каждого ребятенка — свой, маленький. А вместо еды - таблетки. Чтобы ихние бабы рожали, мужикам трудиться не надо: принимают густую такую наливку - плодородный коньяк. А про белое вино с градусом и говорить нечего - само по трубам в каждый небоскреб течет...

Утром хозяину шепотом сообщаешь, что сидеть в зоне осталось всего два месяца, а ты - вдовый, в Алгебру постылую возвращаться тебе совсем незачем, и хорошо бы в их сибирских краях домик срубить - зажить с молодой женой. А его дочь или там сестра, смотря по обстановке, очень тебе понравилась. И сложена, и скромна - не то что срамные девки в стране Алгебре. И так дальше. Глядь, и молодуха уже тут как тут - одета чистенько, нарядно. Королева королевой. Ну, конечно, денек-другой уходит на знакомство и сватовство чин по чину.

У советских людей, однако, первое дело - работа! Временно, но надо прощаться, спешить в лес. А когда покидаю новых родственничков, ненароком интересуюсь: а чьи это свинки по двору бегают? Совсем такие, как на дорогой моей родине - Геометрии! Что-то поросятинки давно не пробовал (святая правда!). Мы уже на лошадей садимся, а там суматоха -свинку ловят, и вот она у тебя в мешке благим матом орет, здоровые легкие кажет. У всей моей партии - красный день календаря. И начальнички не забыты, и паханы, от которых многое в нашей окаянной жизни зависит.

А бывало, что через месяц-другой с попутчиками, если случится редкая оказия, посылаю невесте записку. Мол, поросеночек растет хреново, привеса не дает - очень сильно скучает. Глядишь, привозят живую посылочку, снова - свинка в мешке! А вот с телятками никогда не связывался: это крупный рогатый скот, на них строгая отчетность, налог.

Да, женился так я несколько лет подряд, было как-то, что и два раза за одну экспедицию. Конечно, в разных местах, да выбирал, чтобы между ними и тропы не было...

8

Наш молчун старичок Колман неожиданно проявил к рассказу Охапкина живейший интерес: "А что, - спрашивает, - неужели ни разу осечки не было?"

Тут дядя Миша смутился. Забавно: огромного роста мужик с грубыми чертами топорного коричнево-красного, с глубокими морщинами, лица - и вдруг такое. Он долго пыхтел, поглядывал на сестер, но в конце концов выдавил:

- Бывало. Как не быть. Один раз ночью же и побили. Был случай и такой. Одна невеста спустилась вниз, лагерь разыскала и меня вызвала. А я ей опять чистую правду выкладываю: все бумаги с приговорами показываю, объясняю, что не суждено нам с нею пожить, поскольку злые люди

 

почему-то не отпускают на свободу, как раньше обещали, а так и держат за колючей проволокой. Добавили даже срок - неизвестно насколько. Опять же - брехни никакой. Поплакала. А чуть эта история не кончилась для нее совсем плохо: уж какой она документ на руках имела, не помню, только ее замели как беспаспортную бродягу, я же еще давал показания, кто она и откуда. Еле ноги унесла, бедная...

А в последний раз и того хуже. Уединились мы с Раисой на сеновал, все чин-чином, а утром она меня и огорошила: "Вы, Михаил Иваныч, не бойтесь — папеньке не скажу, только все про вас я знаю точно: и как вы в прошлом году на Кариной заимке на их девке женились, тоже знаю. Вечером к вашим ребятам на костер ездила, они свининки ждут, надо мной же и смеются. Только я - молчок. Вижу - вы добрый. А мне здесь сохнуть все едино, мужика не дождешься. Только вы мне скажите: если надумаете взаправду жениться, когда выпустят из зоны, приедете ко мне?" Что тут было делать? Говорю: "Приеду, не сомневайся". В тот раз и про свинку не заикался.

Раису я все это время помнил. Если бы ногу не поломал, не покорежило всего, может, сразу и поехал бы. Точно - поехал. А так, все думал - кому такой нужен? Опять же ссылка без сроку, далеко ли уедешь? Думал-думал, да вот только теперь и надумал. Как более-менее погода установилась, взял меринка да потихонечку и поехал вверх. Поплутал, тропу-то не найдешь, но вдоль реки да по реке - где как, деревеньку Раисину разыскал. А девка-то при смерти. Ссохла, заходится. Меня, похоже, не узнает. С отцом договорились, что весной приеду снова. Не знаю, застану ли живой. Вот как вышло. А начиналось - смех-смехом...

Долго сидели молча. На дядю Мишу больно было смотреть. Нет, конечно, не рыдал, в грудь себя не колотил, но вид был убитый. А вот у кого глаза были на мокром месте, так у сестер. Добавили еще по полстаканчика воскевазу, доели холодную картошку, миски вылизали - стали расползаться.

Снегу за ночь навалило. Идем мы с Вольпиным, покачиваясь, утопая чуть не по пояс в снегу - это на центральном-то тракте! А в глазах так и стоит лицо дяди Миши.

Вольпин говорит: "Этакое не придумаешь, никакому Толстому в голову не придет". - "А может, поправится Раиса? Ведь чего только не бывает?" - "Вряд ли. В жизни счастливые концы бывают редко".

 

P.S.: Прав оказался мудрый Вольпин. Не застал дядя Миша Раису живой. После освобождения уехал на Вологодчину, и ничего о нем неизвестно. С Гамлетом мы видимся часто. Салтанат вернулась к нему, живут все там же. Все свободное время ищут клад. Заехав к ним, я тоже принимал участие в поисках: ходил с железным прутом и тыкал в подозрительных, с моей точки зрения, местах. Знаю, что они уже и саперов с миноискате-

 

лем вызывали, но и у тех ничего не вышло. Колман долго гостил у меня, не только разговорился, но даже надиктовал краткие воспоминания о жизни. Через год после полной реабилитации умер в Казани один-одинешенек. Вольпин вернулся в Москву, к жене и сыну, работал бывший сторож молокозавода главным редактором одного из центральных издательств. Бывая в столице, я всегда останавливался у них и не мог нарадоваться - так все у них было спокойно и тепло. А погиб самым нелепым образом. Собрались с женой в магазин, только вышли - стал накрапывать дождик, решил Михаил Андреевич вернуться за зонтиком и, перебегая улицу, у жены на глазах попал под машину.

Впору задуматься: а бывают ли счастливые концы в жизни?