Глава V.

1941 - 1970 ГОДЫ

 

О не лети так жизнь. Я от ветров рябой

позволь мне этот мир, как следует запомнить,

а если повезет, то даже и заполнить чьи-нибудь глаза

хоть сколь-нибудь собой

Л. Филатов

 

Итак, заболев дифтеритом, сразу после знакомства с Семеном Семеновичем, я прямо из больницы вышла уже совсем в другом качестве. Вышла как жена Семена.

Родители мои очень нервничали. Они боялись, что, выйдя замуж, я отойду от них. Но этого не было бы никогда.

У меня патологически было развито чувство долга и любовь к родным.

Надо было знакомиться с родителями Семена. Мне буквально не в чем было пойти. Сеня принес мне отрез, и моя соседка Стеша целую ночь сидела и шила мне костюм (она была блестящая портниха).

Родители Сени очень ждали этой встречи, так как были удивлены, что он женится.

О женитьбе он им сказал, еще когда я была в больнице. Сказал, что меня никогда никто из них не видел и не знает, да и сам со мной знаком всего ничего, и даже никогда не целовался.

Это ему пришлось сказать, так как старший Семен Семенович был врач отоларинголог и, узнав, что у меня дифтерия, даже закричал своей жене, матери моего Сени: «Верок, на этот раз наш Сеня действительно женится». На моей работе, когда я выписалась из больницы, ко мне командиро-

 

вали с разными вкусностями Давида Яковлевича Фрейфельда (замначальника отдела). Прийдя ко мне и застав у меня Семена, сидящего по-домашнему за столом, он, на работе, сказал: «А у Дифы не все понятно, там на хозяйских правах появился мужчина».

Ну и вот, 8 марта 1941 года я сама ему сказала: «Хватит тебе ходить взад и вперед - оставайся!»

16 марта 41 г. началась моя вторая семейная жизнь, которая оборвалась 21 мая 1970 года (и снова май...)

Ничего у меня из нарядов не было. Правда, мне это никогда не мешало жить полноценной жизнью, и ценность и бесценность в то время определялась далеко не теми понятиями, в которые она нынче вылилась.

Хоть жили мы не в столице, но напрочь были лишены всех мелких мещанских интересов.

К сожалению, до войны 1941 года я с мужем прожила всего 3 безоблачных месяца.

У меня и у Семена по-разному сложилась жизнь. Он в общем-то был баловень судьбы. Этаким роскошным холостяком - прожигателем жизни.

Мать его, Вера Николаевна, родилась примерно в 1866 году. Она происходила по отцу из древнего боярского, а затем аристократического, дворянского рода. Ее девичья фамилия была Богуславская, что несомненно говорит о причастности к той части старинного украинского дворянства, которая перешла в русское подданство в 1654 г. Отец был губернским секретарем и рано погиб при исполнении инспекторской поездки (замерз в дороге: и он, и ямщик).

Одна из сестер матери была замужем за графом Шереметьевым, а другая - за графом Орловым. У Веры Николаевны был брат, который рано умер. Род матери шел еще с XV века и начинался с Мартина Лютера. Дядя матери, Иван

 

Иванович Лютер, происходил из этого рода. Сам он был предводителем Рыбинского дворянства. У него было 3 сына, и все они были расстреляны в гражданскую войну. Веру Николаевну отдали в Смольный институт, где она блестяще училась и, кстати, много играла там в драматических спектаклях.

В ее альбоме хранится подаренный ей лично портрет министра Дурново с восторженной надписью об ее игре. Она рассказывала, что не любила ездить на каникулы домой, потому что ее мать была очень недоброй женщиной, настоящей Салтычихой. Она не могла видеть, чтобы Вера Николаевна, не дай Бог, была без работы. Заставляла сотнями набивать табаком пахитоски, или чистить от косточек тазы с вишнями.

Закончив Смольный институт, она еще была определена на двухгодичные курсы, которые готовили фрейлин при дворе вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Но, приехав домой, мать решила выдать ее замуж за графа Клейнмихеля, который был намного старше ее. Никакие слезы и мольбы не помогли: она вышла замуж, и он увез ее в свое поместье под Псковом. Его отцом была построена железная дорога Москва-Петербург. У Некрасова в его стихотворении «Железная дорога» в эпиграфе «разговор в вагоне» Ваня спрашивает: «Папаша! Кто строил эту дорогу? Папаша отвечает - «Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька». Клейнмихель был главноуправляющий ведомством путей сообщения при Николае I. Он был ужасный деспот, со злым характером, настоящий садист. Видимо, наследственность сказалась, так как сын даже гонялся за Верой Николаевной с ружьем. Жизнь с ним была невыносима. Но вот как-то, в Казани (там были поместье матери Веры Николаевны) было устроено большое торже-

 

ство по случаю слияний компаний пассажирских пароходов из Рыбинска в Астрахань с участием французской делегации. От Казани «хлеб с солью» в русском национальном костюме приветствовала все руководство Вера Николаевна. На том празднестве также было большое представление, режиссером которого был известный режиссер массовых зрелищ Лентовский.

Когда он увидел Веру Николаевну, он подошел к ней и сказал: «Если бы Вы были не такого знатного рода, я бы сделал Вам предложение стать у нас актрисой. Возьмите на всякий случай мой Московский адрес и телефон моего секретаря. Я потрясен вашей дикцией, умением держаться, красотой». И вот, когда чаша ее терпенья в замужней жизни была переполнена и она больше не могла жить с таким садистом, каким оказался граф, Вера Николаевна несмотря на маленького 3-х летнего мальчика, решается на побег. В этом побеге ей помогает гувернантка ее сынишки Юры, которая даже дает ей деньги на дорогу. Вера Николаевна до станции бежит пешком. Вначале добирается до Петербурга, оттуда едет в Москву. И вот, сидя уже на вокзале в Москве, решается позвонить секретарю Лентовского. Та пригласила ее приехать к ней домой и, услышав ее рассказ о себе, оставляет ее у себя жить и дает телеграмму Лентовскому. Незамедлительно приходит ответ от Лентовского - отправить ее в трупу, подальше от Петербурга и Москвы, обеспечив полным гардеробом. Так она стала актрисой. Работала в театре в Омске, Томске, городах Поволжья, Нижнем Новгороде, Астрахани, Архангельске. Она была очень религиозна и то, что она оставила отцу-садисту сына, - было ей бесконечно тяжело.

Так началась ее новая жизнь. Она стала драматической актрисой в трупе «Товарищество русских драматических артистов» под управлением М.С. Савиной.

 

Встреча с ее будущим мужем Семеном Семеновичем Берляндом резко изменила ее жизнь.

Семен Семенович Берлянд родился в гор. Бердичеве в 1871 году. Когда он был маленьким мальчиком, его семья уехала в Варшаву. Это была купеческая семья и очень несчастливая. Дети умирали. В Варшаве у его отца была обувная фабрика с представительством в Москве.

Когда Семену Семеновичу было 6 лет, отец взял его и старшего брата Гришу и повез их в Москву. В Москве у отца была хорошо знакомая семья Жуковских. Сам Жуковский работал суфлером в театре оперетты. У Жуковского был сынишка такого же возраста как Семен Семенович. У мальчика был репетитор. Когда этот репетитор проверил способности 6-летнего Семена Семеновича, он сказал, что мальчик настолько способен, что его надо подготовить и отдать в гимназию. Жуковский согласился оставить у себя мальчика на полном пансионе. Отец с Гришей уехали в Варшаву и на обучение сына присылали деньги. Вскоре Семен Семенович поступил в 6-ую Московскую гимназию, где превосходно учился, помогая заниматься малоспособному сыну Жуковского.

Отец Семена Семеновича рано умирает от рака, Гриша заболевает туберкулезом и тоже умирает.

Семья осталась без главного работника, там еще две сестры, Оля и Соня. Мать вынуждена продать фабрику. И когда Семену Семенвоичу было 13 лет, она написала ему письмо, чтобы он возвращался в Варшаву, так как она на учебу деньги высылать не может.

Жуковский оставил его у себя. И с 14-летнего возраста Семен Семенович стал сам себя содержать... Он очень хорошо знал древнегреческий язык, и его учитель стал давать ему учеников и переводы с древнегреческого. Блестя-

 

ще закончив гимназию, он поступил в Московский Университет на медицинский факультет, на котором, как он сам говорил, учился неровно: блестяще сдавал экзамены по интересующим его предметам и только. Затем, еще не окончив университет и без диплома об окончании, уехал на реальную практику в Архангельск, чтобы стать вполне самостоятельным. Там он поступил практикантом на Северную железную дорогу. Будучи большим оптимистом и жизнерадостным человеком, жил весело. У него появился друг, с которым они вместе проводили свободное время, вели жизнь типичную для свободных людей того времени.

В это же время, на гастроли в Архангельск приезжает драматический театр. Они с другом шли по улице, когда с вокзала как раз шли актеры. Шла пожилая актриса, а с ней молодая, красивая, голубоглазая с большой толстой светлой косой Вера Николаевна Дальская (ее псевдоним). Семен Семенович встретился взглядом с ее голубыми глазами и сразу был сражен. Тут же он сказал своему другу, что он добьется того, что эта актриса станет его женой. Вечером давали спектакль Ибсена «Нора». В Норе он узнал Веру Николаевну. Для начала он подружился с пожилой актрисой, сумел ее к себе расположить. Он был весел, легкомыслен и очень нравился людям.

И вот она ему как-то сказала: «Если Вы бросите свои легкомысленные словечки, я Вас познакомлю с очаровательной молодой актрисой».

Так произошло его знакомство с Верой Николаевной. Он стал ездить за ней по городам и весям, в промежутках ездил в Москву, сдавал экзамены и получил диплом. Он вошел к ней в доверие. Почти три года добивался согласия стать его женой. Наконец, она поставила ему условие: если он добьется развода у графа и ей вернут сына, который уже

 

был в кадетском корпусе, - она выйдет за него замуж. Он сумел всего этого добиться. Был уверен, что с мальчиком найдет общий язык.

Для Веры Николаевны, после всего пережитого, было страшно выходить замуж... к тому же она была воспитана очень религиозной семьей, а он жизнерадостный, жизнеутверждающий и абсолютный атеист. В это время Семен Семенович привлек внимание крупного отоларинголога, который предложил ему у себя ординатуру. Он отказался. Он был занят бесконечной перепиской с Верой Николаевной, редкими свиданиями и, наконец, получив ее согласие, старался получить ее согласие оставить сцену. Семен Семенович крестился, при этом сделал ее моложе себя на 5 лет (а она была старше его на 5 лет), потом они венчались в церкви и поехали в свадебное путешествие по Волге. Во время одной из стоянок, они попали в город Ярославль, который им очень понравился. Они решили остаться там жить. Вначале жизнь была, как у нищих студентов. Сняли маленькую комнатку, Семен Семенович поступил врачом на железную дорогу. Там, где они жили, была окраина Ярославля и сплошные огороды. Первым его пациентом стал огородник с гноящейся раной. Семен Семенович быстро его вылечил, не взяв при этом никаких денег за лечение. Вскоре огородник в благодарность принес Вере Николаевне два яйца. Слава об этом докторе быстро облетела всех огородников, живших там, и все они начали ходить к нему лечиться, так как у бедных он денег не брал.

Весть о таком враче дошла и до губернатора. Губернатор, заболев, прислал за ним. Семен Семенович вылечил и губернатора, и тот дал ему в городе хорошую квартиру.

Семен Семенович, как прекрасный врач, очень быстро получил известность. Его даже стали вызывать в Моек-

 

ву. Однажды в Москве, он встретил того профессора, который предлагал ему в свое время идти к нему в ординатуру. Он предложил ему любое место в Москве, но, узнав, сколько он получает в Ярославле, понял, что тот не согласится.

Однажды пришла к нему больная и показала жестами, что не может говорить. Он посмотрел ее горло, а потом начал на нее кричать, топать ногами, говорить, что она его обманывает. Вызвал у нее шок, и она заговорила. Даже стала перед ним на колени.

В результате к нему стояла очередь из окрестных городов и деревень. Он быстро очень разбогател. У них был дом на Духовой улице, свой кабинет, своя лечебница, но все равно он работал в Железнодорожной больнице.

Была горничная Аннушка, от которой зависело, кого из приезжих быстрее примет Семен Семенович. Аннушка на этом тоже разбогатела, и у нее было свое личное место в театре Волкова.

В Ярославле у них родились четверо детей. Татьяна 1901 г.р., Елена- 1903 пр., Наталья - 1904 г.р., и наконец, мой муж, Сеня - 1905 г.р.

Старший сын Юра бывал на каникулах дома, но с ним отношения сложились очень трудные. Он унаследовал характер отца. У Веры Николаевны была подруга по Смольному, которая занималась воспитанием трудных подростков, но и она с ним справиться не могла...

И вот, когда Юра приехал на лето из кадетского корпуса (ему было лет 15), он очень оскорбил Семена Семеновича. После его отъезда Вера Николаевна ему написала, что его оскорбительные слова в адрес Семена Семеновича привели к тому, что она вынуждена от него отказаться. Он закончил кадетский корпус, получил офицерский чин, но во

 

время революции его же солдаты (так жестоко он с ними обращался) его расстреляли.

Дети росли. Вера Николаевна была очень строгим воспитателем. Вся команда - четверо детей в 7 ч. утра поднималась, быстрое умывание, завтрак и в 8 ч. утра садилась в учебной комнате заниматься языками - французским и немецким. Час занятий, после чего снимались халаты, надевалась форма, и дети шли в гимназию. Мой Сеня с детства был озорником, он умудрялся, выйдя чинно из дома в гимназию, вместо гимназии влезть на пожарную вышку и оттуда наблюдать за жизнью пожарников. На башне были часы. Он следил за временем, и когда надо было идти домой, вроде бы из гимназии, слезал с вышки и приходил домой.

Однажды Вера Николаевна на улице встретила учительницу музыки Сени. Та спросила, чем болеет Сеня, почему не приходит на уроки. Он был здоров, просто под видом уроков музыки, он умудрялся, вместо музыки, заниматься футболом.

Из гимназии Вера Николаевна его перевела в Коммерческое училище. При этом он занимался самыми разными видами спорта.

Дети подрастали, и для получения полноценного образования они уехали в Москву и поселились у тети Оли (которая тоже была врачом). Татьяна, к сожалению, была нездорова и оставалась с родными в Ярославле. Елена закончила Московскую Консерваторию по классу фортепиано, была там доцентом. Наталья была прирожденный врач. А мой Семен стал инженером путей сообщения. Сестра старшего Семена Семеновича, Соня, в Варшаве вышла замуж за миллионера, и у нее был сын Гилярий. Во время Отечественной войны, они из Варшавы уехали в Америку,

 

и сейчас Гилярий, ставший крупным ученым, является директором Международного биохимического центра в Филадельфии.

До переезда в Москву Вера Николаевна преподавала языки и литературу в Ярославле.

Затем в 1928 г. Вера Николаевна с Семеном Семеновичем переезжает в Москву. Первую квартиру они купили в Марьиной Роще. Семен Семенович открыл кабинет. К нему пришел пациент (как полагается, старый врач в свой гроссбух записывал всех пациентов). На вопрос имя, фамилия, род занятий - пациент ответил: назвал свое имя и фамилию, а про род занятий сказал - вор. «Но вы, доктор, не волнуйтесь, уходя из дома, можете двери даже не закрывать, я ручаюсь. Вас никто не обворует.» Затем они купили квартиру на Остоженке и заняли весь первый этаж. Туда мой Сеня привел меня познакомить с родителями. Отец его лежал, был болен. Я села около него и поведала всю мою жизнь. Узнав обо мне все, он подозвал Сеню и сказал ему: «Ты должен сделать все, чтобы Дифочка была счастливой, она заслужила это».

Моя жизнь, как я уже писала, сложилась иначе, нежели у моего Семена. За мной неустанно шли беды, и безоблачным было только детство. Видимо, Сеня меня действительно полюбил с первого взгляда и, пресытившись легкой холостяцкой жизнью, нашел во мне то, что, в общем-то, его устраивало всю его жизнь со мной.

На молчаливых уступках, на полном доверии (как уже говорила) была построена наша жизнь. В доме климат был легок и радостен. К сожалению, война, обрушившаяся не нашу страну, подвела черту под покой, так внезапно сошедший ко мне. Началась эвакуация. Министерство отправи-

 

лось в Свердловск. Сеня оставался в Москве. Папа в это время был в командировке в Свердловске. И я с мамой ехали разными эшелонами. Родные Сени ехали со мной: Вера Николаевна, отец Семен Семенович, сестра Елена с трехлетней дочерью - Галей. Муж ее, писатель Осип Черный, ушел на фронт в ополчение, это был очень эрудированный, высокообразованный человек. Сестра Наталья - врач, тоже ушла на фронт.

В общем, после всех мытарств все прибыли в Свердловск. Папа встретил маму с девочками. Жили мы очень близко друг от друга. Я немедленно пошла работать в Урало-Сибирское отделение «Союзнефтеизоляции», вначале на должность инженера в проектно-сметный отдел, а потом я заняла место старшего инженера экономиста в плановом отделе.

Работала от дома очень далеко. Трамваи фактически не ходили и приходилось пешком топать по 8 км в одну сторону. Но мы были в тылу, а поэтому ужас, который переживали люди на переднем крае или в оккупации, нас миновал. Ирочка и Лесик пошли в 1-ый класс, Витуся в 3-ий. Мама крутилась с ребятами, и, надо сказать, что она настолько была поглощена заботами, что как-то не было места болезням. Семен закидывал меня письмами и телефонными звонками. Письма и звонки были полны любви и ласки и поэтому на фоне всенародного горя, у меня все равно было счастье. Видимо, к нему пришло время - любить.

Страшная война и сводки, которые говорили об оставленных городах, наводили ужас. В то время у меня к Москве было чувство, как к бесконечно дорогому человеку. Я вспоминала Петровские линии, где работала в «Союзнефтеизоляции», вспоминала булочную, молочную на Петровке,

 

куда мы бегали за нехитрыми завтраками, и, было ощущение, что то были не просто стоящие дома, а что-то одушевленное и дорогое прошлое.

Вместе со мной жили родные моего Семена. Его сестра Елена работала в Московской консерватории (эвакуированной в Свердловск) доцентом. Она мне предлагала идти учиться по классу вокала в консерваторию, но мне тогда казалось это кощунством: учиться петь, когда кругом рекою льется кровь. Это была одна из самых моих больших ошибок, которых я немало совершила в своей жизни.

Итак, шла трудная жизнь, война, и потому трудности, которые выпадали в тылу, наверно, сравнить с тем, что было на поле боя или в оккупации, - нельзя.

На работе ко мне относились очень хорошо. 6 ноября 1942 г. заканчивался срок ссылки Лизочки. В Министерстве папе пошли навстречу и дали комнату во 2-м Профессорском корпусе. Я жила в 1-м корпусе.

От Лизочки шли письма с мечтами о скором воссоединении ее с семьей, с детьми.

И вот однажды утром, когда я пришла на работу, меня тут же позвали к телефону. Звонила моя московская знакомая Ася, которая была директором детского сада во 2-м профессорском корпусе, где жила моя мама. «У меня сидит твоя мама», - сказала она мне, - «она говорить сама не может. Читаю тебе телеграмму, которую она только что получила. Текст телеграммы: «Ваша дочь Елизавета больна тифом, состояние тяжелое, выезжайте немедленно. Подпись врача заверена».

В этот же день из Москвы приехал мой Сеня в командировку.

Он срочно организовал маме пропуск в Кзыл-Орду.

На мое предложение маме, что поеду я, мне легче, я моложе, она не согласилась. Вдвоем ехать не могли, так как

 

не на кого было оставить детей. Папа не предложил ей поехать вместе.

И вот 9 суток без хлебной карточки едет она к умирающей дочери. После приезда в Свердловск мама рассказывала, что ей приснился сон по дороге к Лизочке: будто она приходит в больницу, а это большой зал, с колоннами и в углу на кровати лежит Лизочка. Когда она приехала на место и стала искать больницу, ей сказали, что инфекционных больных поместили в физкультурном зале. Она пришла туда: там, в зале, стояло много коек, и в углу стояла кровать, на которой лежала Лизочка. Вещий сон. 18 суток Лизочка при ней была жива. Мы даже получили телеграмму: «Шлите деньги на поправку». Я продаю ковер, высылаю деньги, которые так до нее и не доходят. И вот уже перед самой выпиской у нее кишечное кровотечение, и она ...умирает.

В расцвете сил, будучи зря осужденной в 27 лет, она умирает, не дожив до своего 33-летия.

Мама не могла быть около нее. В момент смерти она вышла во двор и, как потом нам рассказывала, буквально там выла.

Одна, без единой копейки, без единой знакомой души, похоронив дочь, выстрадавшую так много, мама осталась на этом могильном холмике дотемна. Очнулась она оттого, что голос какого-то бродяги предложил проводить ее до приемного покоя больницы. Там ей разрешили переночевать, и, скоротав там до утра страшные одинокие часы, утром она пошла на базар продать какие-то Лизочкины вещи, чтобы купить билет и уехать. Телеграмму о ее выезде мы так и не получили. Домой в Свердловск ехала она около 2 недель.

Витуся лежала больная. Тяжко было на душе невероятно. Нервы были как натянутый канат. Однажды утром я

 

не смогла встать, чтобы идти на работу. Вызвала врача. Врач дал освобождение от работы на два дня. Два дня пронеслись. На 3-й день я снова вызвала врача и пожаловалась на боли в пояснице. Меня направили к невропатологу. За столом сидел очень интеллигентный человек пожилого возраста. На его вопрос, на что я жалуюсь, я не смогла соврать. Рассказала ему всю правду: что в ссылке умирает сестра, о которой ничего не знаю, на руках трое детей у меня, на работу в один конец надо делать 8 км пешком. Не выдержав, я заплакала. Врач забрал мой больничный лист и отправил меня домой.

Он оказался психоневрологом академии им. Жуковского, эвакуированной в Свердловск из Москвы. Звали его Яков Давыдович Поюровский.

Это был человек большой души и большого интеллекта, сам испытавший много горя. В последствии мы с ним очень подружились. Наша дружба с ним продолжалась даже уже в Москве после возвращения из эвакуации.

В ту злополучную ночь я никак не могла уснуть... На душе была ужасная тревога. Все трое ребят и папа были у меня. Даже не могу вспомнить, как мы все размещались.

Наконец я задремала. И вдруг, как сквозь сон услышала слова: «Дифа, мама приехала». Я бросилась в переднюю. То, что я увидела, было страшно... Стояла дико исхудавшая, как тень, невероятно жалкая, моя мама. Ноги как колоды. Лицо ее выражало такое страдание, что я, увидев ее, все поняла и, чтобы не закричать, буквально рванула на себе волосы.

Тут вышел папа. И вот они оба, обнявшись, молча сидели на кухне, и так было страшно смотреть на это молчаливое горе. Два больших красивых, сильных человека, сразу стали какими-то маленькими и жалкими.

 

Когда люди на войне теряли детей, даже не одного, а нескольких - это было не менее страшно, но было оправданно. А это была абсолютно бессмысленная смерть. Увы, таких смертей было очень много.

Мама не могла, не хотела видеть детей. И начался страшный период ее жизни. Не прошло маме даром то, как она себя держала в кулаке, будучи одна, без близких, в этот страшный час, у кровати умирающей дочери.

Видимо, всем напряжением воли она все смогла пережить: похороны, приезд в Свердловск без хлебной карточки, путь, который длился более двух недель.

Войдя в свой дом, она расслабилась, и тут все и началось. Она стала психически неполноценной. Это было страшно. Ее мучили галлюцинации, везде ей мерещилась Лизочка. То ей казалось, что я Лизочку не впускаю в дом, то ночью она садилась на кровать и начинала петь колыбельные песни, раскачиваясь в такт, словно баюкала Лизочку.

Судорожные приступы временами сотрясали все ее тело. Меня в это время она просто ненавидела. «Вот ты, ты жива, жива», - говорила она, обращаясь ко мне, - «а ее нет!» Было невыносимо тяжело. Ночи простаивала я у окна с мыслями, что делать, как ее поднять. Папа, увы, в этом не был мне помощником. Уже Яков Давыдович держать меня больше на больничном не мог. Никогда не забуду Петра Алесандровича Потупалова, моего главного инженера на работе, который все взял на себя, пошел мне навстречу и присылал срочную работу домой.

Все ночи я была без сна. Дети этого ужаса, слава Богу, не понимали, да и не видели. Яков Давыдович очень меня опекал. Он пытался лечить маму гипнозом. Но она не поддавалась гипнозу. Чем дальше, тем больше она уходила в свое горе. Не хотела ничего делать, отказывалась от еды.

 

Была полная депрессия. И тут врачи-психоневрологи мне предложили два выхода. Первый: отправить ее в больницу, на что я категорически сказала: «Нет!». И второй: зная ее любовь к детям, попробовать мне, как говорится, исчезнуть и тем самым заставить ее заботиться о детях. На консилиуме решили попробовать второй вариант. Но для этого я должна была уехать из города. Для осуществления этого плана Семен через заместителя министра Меркулова, находящегося в Свердловске, добился для меня командировку в Москву.

Это был январь-февраль 1943 г.

Петр Александрович Потупалов, мой главный инженер, несмотря на то, что любые увольнения были запрещены, уволил меня по собственному желанию. Пропуск на выезд был действителен один месяц. На Лесика у меня разрешения не было, а его надо мне было забирать с собой.

Сердце мое кровью обливалось. Как уехать и оставить их одних?

Я дотянула до последнего дня пропуска и решила не ехать.

Мою отправку из Свердловска муж поручил уполномоченному дороги Василию Труженко. Зная, что это уже последний день пропуска, он позвонил ему, и тот сказал, что я уже сижу в поезде вместе с Лесиком. Однако, узнав, что я дома, Труженко примчался к нам. Мама, услышав мой с ним разговор, вдруг, неожиданно для всех, встала с кровати и стала одеваться. Это было впервые за время ее приезда от Лизочки. «Саня», - сказала она папе, - «одевайся, надо ехать проводить Дифу на вокзал». Мы все страшно удивились этому. И тут впервые папа сказал: «Езжай спокойно, в случае чего, я тут же тебя вызову». В Москву я ехала девять суток. Девять суток я ничего о них не знала. На Леси-

 

ка пропуска не было, поэтому во время проверки, проводник меня заранее предупреждал, и я Лесика прятала в туалете (ехали в мягком вагоне). Сеня должен был встречать меня с перронным билетом для Лесика, т.к. он был без пропуска.

В Москве Семен встретил меня с бутылкой воды, которую он захватил из Министерства. Дом мой на Лиховом переулке был поврежден взрывной волной, поэтому все соседи были выселены, кто куда!

Сеня отвез нас на Метростроевскую (бывшая и ныне Остоженка) в квартиру его родителей, где у него была 14-метровая комната.

В квартире не было ни газа, ни света, ни воды. В своей комнате он поставил печку-буржуйку, дрова были завезены, но не напилены.

Свалил он нас вместе с нашим скарбом в комнате, а сам умчался в Министерство.

Домой приехал поздно ночью и сказал, что через час должен уезжать в Донбасс. По мере освобождения Донбасса от немцев, надо было восстанавливать железнодорожные пути.

Остались мы с Лесиком вдвоем в холоде. Пытались напилить дрова- не вышло. Чтобы согреться, ходили в кино с сеанса на сеанс, а вечером, как темнело, ложились, крепко прижавшись друг к другу. Единственная радость была, что из Свердловска приходили хорошие вести. Мама взяла себя в руки и начала жить. И вот однажды, до комендантского часа, в дверь на Метростроевской улице раздался стук. Мы с Лесиком притаились. Вдруг слышу: «Юдифь Александровна, это я, Потупалов Петр Александрович, откройте».

Радости моей не было конца. Оказывается, Петр Александрович приехал в Москву с гл. бухгалтером с годо-

 

вым отчетом. Перед выездом он зашел к маме и взял от нее ко мне письмо.

Тут же они напилили дрова, натопили печку, принесли снег, вскипятили из снега чай. От тепла мы с Лесиком совсем разомлели.

Они пробыли у нас несколько дней. Эти дни остались у меня в памяти навсегда.

Через несколько дней после их отъезда, утром ко мне пришла моя лучшая подруга Дина. Она приехала из Свердловска, где тоже была в эвакуации, и тоже привезла мне письмо от мамы.

Увидев, как мы с Лесиком живем, она тут же забрала нас к себе домой. Жила она на ул. Вахтангова; дом ее, дом Министерства электростанций, не был тронут войной. Ле-сик был в восторге, так как там был нормальный туалет.

Дина дома жила со своими двумя детьми: Стасиком и Леночкой, муж ее, Борис Осипович, был на фронте. Жили мы очень дружно. Дети пошли в школу.

Однажды, идя по Арбату, я встретила только что вернувшегося с дорог войны Мишу Светлова. Я его привела к нам (о нем у меня отдельные воспоминания). Грязный, обросший, он имел вид неухоженного человека, да еще в военной форме.

Он мне рассказал, что встретил Георгия Березко, тоже только вернувшегося с дорог войны. Вместе с Мишей мы поплакали о Лизочкиной смерти, я ему рассказала о своем замужестве. Потом, познакомившись с Семеном он мне подарил свою книгу с надписью: «Если б не твой милый Семен Семенович, эта надпись была бы другой!»

Через несколько дней в дверь квартиры раздался звонок. На пороге в форме морского офицера стоял Георгий Березко.

 

Мы прямо-таки кинулись друг к другу. Я стала рассказывать обо всех бедах, о Лизочкиной смерти. Очень плакала. И вдруг он мне говорит: «Дифочка, Татьяна (бывшая жена его) вышла замуж, родила дочь. Я был у нее. Она счастлива. Твой Давид уже, наверное, не вернется. Пришло время, когда мы оба абсолютно свободны и наш союз «никому не принесет беды, а мы наконец-то будем вместе. Кончится война, я тебе обещаю, что сделаю все, чтобы ты стала певицей. Исполнится твоя мечта. Я в кинематограф не вернусь. Я стал писателем. Вышли мои повести «Ночь полководца», «Красная Ракета», у меня много планов».

Я молчала, опустив голову. Самое трудное время, время боязни, время, когда все отвернулись, - он был рядом. Сразу все это всплыло перед глазами. «Почему ты молчишь?» - спросил он. «Жоржик, родной мой, я вышла замуж, так уж получилось. Этот человек очень любит меня, он сумел сделать так, что я вышла за него замуж...»

И начались ежедневные визиты Жоржика ко мне. Но в них не было натиска. Однажды он мне сказал: «Знаешь, завтра собираются друзья-однополчане по 1-ой Московской Гвардейской Дивизии, я бы очень хотел, чтобы ты пошла со мной. Там будут все только с самыми близкими людьми». Я пошла. Там меня очень тепло приняли. Пили за мое здоровье, за Жоржика, за нашу победу, за дружбу и т.д.

Домой мы вернулись поздно, и Жоржик уже не успевал домой к себе до комендантского часа. Он остался у нас. Мы с Диной всю ночь не спали - говорили. Конечно, у меня еще не было к Семену той бесконечной привязанности, которая потом продолжалась всю жизнь вплоть до его смерти. Возможно, если бы Жоржик, с которым у меня так много было связано в самый трудный период моей жизни, оказался бы более напористым, вернее, шел бы так напролом,

 

как это в свое время сделал Семен, я, конечно, ушла бы к Жоржику с закрытыми глазами. Слишком еще живы были чувства, переживания, воспоминания, связанные с Георгием Сергеевичем.

Но... К счастью, этого не случилось. Жоржик методично, ежедневно приходил ко мне и сидел допоздна. Собеседник он был исключительно интересный, поэтому время бежало очень быстро.

И вдруг, неожиданно вечером приехал Семен. С мороза ввалился он в дом, обняв меня, со своей обворожительной улыбкой. «Скорей, скорей, пока еще до комендантского часа, пошли на Метростроевскую, мне надо успеть переодеться», - торопил он меня.

«Подожди минутку, у меня Георгий Сергеевич, я тебя познакомлю с ним». Жоржик вышел, познакомился. Мы ушли, а он остался с Диной.

Мы с Семеном и Лесиком стали жить у Дины. С приездом Сени положение не изменилось. Жоржик также ежедневно приходил к нам, а те короткие минуты отдыха, которые выпадали Семену, Жоржик проводил в беседе с ним. Атмосфера накалялась, но Сеня ни слова мне не говорил. Его тактичное поведение в отношении Жоржа, было решающим. В один из приходов Жоржика, я ему сказала: «Так больше продолжаться не может, ты должен перестать у нас бывать». Визиты прекратились. Прошло время, и я, наперекор судьбе, забеременела. Сеня очень хотела ребенка. Я боялась иметь малыша. Было трое детей, надо было ставить их на ноги. Мама была больна. Аборты были запрещены. Правду говорят, что нежеланные дети - хорошие дети. Что бы мои родители делали без меня? А я тоже была нежеланной. Так и мой Саша. Какое же это счастье, что он есть у меня, (и как особенно первые годы после смерти моего Сени)

 

он скрасил мое одиночество. Итак, 05.01.1944 г. появился на свет мой мальчик, которого в честь моего папы, мною безумно любимого, я назвала Сашей. К моменту его рождения мы уже жили у себя, в Лиховом переулке. Мама и папа с детьми вернулись из эвакуации. Дети учились в школе. Это время хорошо встает в памяти. В столовой стояла печка-буржуйка. Были детские каникулы. Все дети были у меня. Семен каждые полчаса звонил с работы, так как приближалось время родов.

И вот 05.01.44 года он приехал в 6 часов утра, лег спать, а в 7 часов утра, я его уже разбудила. «Надо ехать в больницу», - сказала я. Он позвонил в гараж министерства. Свободен был только автобус. Около восьми часов утра он привез меня в больницу им. Крупской. «Ну, что, значит, Наташка?» - сказал он. «Боюсь, что Сашка» - ответила я. И в 8 ч. 30 мин. - появился мой Саша. Время было трудное. Не из чего даже было пошить распашонки. Ребенок был просто очаровательный. Старшие дети его обожали. Родился он легко и, надо сказать, рос легко, не мучил меня всю жизнь.

Помогать мне было некому. Когда Саше было полгода, мама снова начала очень болеть, и я брала Сашу в одну руку, в другую сумку с продуктами и к 8 часам уезжала с Лихова переулка на Смоленский бульвар. Но тогда еще были просветы. А в 1946 году сердце у нее очень сдало. Были периоды бесконечных неотложек, периоды страха при переходе улицы, страх встать с кровати. К кому только я не обращалась с ней. Лечили гипнозом. Мне порекомендовали молодого доктора психиатра Рожнова (потом он стал известным профессором), и он помог поставить ее на ноги.

В это же время, тоска по пению, заставила меня поступить во взрослую оперную студию, которая помещалась в Сокольниках. Мой педагог Фаина Осиповна Солнцева

 

очень любила меня и пророчила мне карьеру опереточной примы. Я пела арию Марицы, Сильвы, Карамболины. Много опереточных дуэтов сделала с Борисом Михайловичем Евграфовым. Часто он приезжал к маме на Смоленский бульвар, и мы с ним там репетировали.

Там же в студии подружилась я с актером Художественного театра Василием Васильевичем Лукьяновым. У него был бас. К этому времени в Москву приехала моя домработница Фина из Казани с дочкой Галею. Галю Семен устроил в Фабрично-заводское училище. Приезд Фины очень облегчил жизнь. Она работала на лифте, а жила у меня и очень помогала. Сашеньку я в два года отдала в детскую группу. А вообще-то две семьи, и все заботы о двух семьях мне было трудно совмещать.

Сеня мой любил меня очень. Иначе как «Солнышко» или «Дифочка» он меня ни разу не назвал. Человек он был не очень легкий (а есть ли вообще легкие люди?). Но вместе с тем мне с ним было во многом очень легко. Он полностью абстрагировался от всех моих переживаний, связанных с мамой. Наверняка ему не очень нравилось, что я живу на два дома и всеми своими помыслами, в первую очередь, была с родителями. Вот он и решил полностью самоустраниться от этих моих забот, продолжая ко мне быть исключительно нежным и давая мне понять всем своим поведением, как я для него желанна.

Меня часто обижало это его самоустранение, но я была абсолютно свободна в своих действиях, кроме того, я не могла не ценить его необыкновенные отношения ко всем моим детям.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что этим устранением он самоутверждался, вместе с тем давая мне возможность вести себя, как я считала нужным. Человек он

 

был очень широких взглядов, напрочь лишен мещанства и широко образован. Я старалась делать все не в ущерб ему. И это, как казалось, мне удавалось, правда, за счет собственного здоровья.

До последнего своего вздоха он был для меня бесконечно желанным и дорогим человеком.

Что говорить, раздваиваться полностью на две семьи иной раз было тяжело. Но он это ощущал только тогда, когда меня подолгу не было дома. Что делать? Выходя за него замуж, я честно его обо всем предупредила, а следовательно, пойдя на это, он должен был с этим смириться. Вот и пошел он по этому пути. Зная мой характер, понимая, что иначе не будет, он однажды выбрал линию поведения - самоустранение, и руководствовался ею всю жизнь.

Мне это было не легко, но и я выбрала свою линию поведения и ей не изменила. Самая моя большая обида на Сеню состояла в том, что он не старался облегчить условия, чтобы я могла заниматься пением, а наоборот, всегда говорил: «Ты не выдержишь». И все же, хоть судьба моя была не из легких, я кусочки радости от занятий пением отрывала. Мы ездили с шефскими концертами, правда, Семен несмотря на свою занятость, частенько меня сопровождал.

Однажды, после очередного маминого приступа, нервы мои сдали, и я забросила пение, перестала ходить в студию. И вот как-то утром, перед уходом Семена на работу, к нам домой пришел дирижер студии Борис Константинович Аветисов. Он начал выговаривать Семену Семеновичу, что грех с такими данными, как у меня, сидеть дома. Он буквально заставил меня пойти с ним и определил меня к педагогу Аглае Давыдовне Дарвойд, которая преподавала в Глазуновском училище. Она меня очень полюбила и привязалась ко мне буквально как к дочери (она была одинока). Она

 

считала, что я рождена быть камерной певицей типа Зои Лодий, и занималась со мной столько, сколько я могла, в удобное для меня время. Жила она у Красных ворот, дом рядом с институтом им. Гельмгольца. Первая вещь, которую мы с ней сделали, была «Октава» Римского-Корсакова. Но для меня еще раз стало ясно, что искусство требует человека целиком и полностью.

Не хватило у меня на это, увы, характера. Мама болела все больше и больше, все сложнее было со временем. Много слез мною было пролито в квартире Аглаи Давыдовны.

Зная и понимая, какое горе я причинила своим родителям, да еще горе, которое обрушилось на них из-за ареста Васи и Лизочки, я считала своим долгом, будучи в неоплатном долгу перед ними, сделать все возможное, чтобы облегчить им жизнь. И вот решаю, что профессиональное пение мне не осилить, надо с этим кончать.

Много слез, много бессонных ночей сопутствовало этому решению, Аглая Давыдовна долго и упорно уговаривала меня повременить. Но... иначе я поступить не могла. Не хватило характера. Бывало, что тоска по пению так одолевала, что я вечерами бежала к Борису Михайловичу Евграфову, жена которого Лида была пианисткой и с удовольствием со мною занималась.

Время шло. В 1954 году у меня была тяжелая операция по поводу удаления желчного пузыря. И тут у меня была вторая большая обида на моего Сеню. На третий день моей операции он уехал в командировку, оставив 10-летнего Сашу у мамы в Лиховом переулке, откуда тот, ежедневно, один ездил в школу к Курскому вокзалу. Это мне было трудно ему простить. В 1954 году я поехала в Ессентуки лечиться, обида была большая, думаю, что следствием этого была моя встреча с Владимиром Андреевичем, которому

 

(чужому человеку всегда легче) я все поведала о своей жизни. Дружба с ним длится до сих пор. Но только дружба.

И вот, только что, когда я читала корректуру этой моей книги, неожиданно узнала, что он ушел из жизни.

Последний человек, который меня очень любил. Незаслуженно в 1961 году он из-за переписки со мной (он жил тогда в Сталинграде), был снят с работы, исключен из партии и отправлен на работу на Урал.

Слава Богу, что все это было урегулировано, и он снова приобрел потерянный статус. Полковник генерального штаба, он в 1973 году был переведен на работу в Москву. Страх его не подкосил, и все годы он знал обо мне все. Дружба с ним продолжалась до конца его жизни. Это был светлый, красивый и очень доброжелательный человек. Он много сделал для людей, будучи бессменным Секретарем Комитета Ветеранов Великой Отечественной войны железнодорожных войск СССР, а потом России.

Он очень любил мою семью, всех моих детей и всегда присутствовал на всех радостных и печальных событиях моей большой семьи.

К 1955 году Ирочка уже повзрослела и стала многое брать на себя. Сеня к этому времени купил машину «Победу», и мы получили возможность летом уезжать отдыхать на две, три недели. Все эти поездки усугублялись для меня волнением, «как там мама»? Поэтому в каждом месте, где мы останавливались, первое, что я выясняла, - где есть телефон? Мы исколесили всю Украину, Прибалтику, Западную Украину, Молдавию. Очень любила в Прибалтике - Эстонию. Там в Таллинне жили мои большие друзья по Харькову, туда мы с Сеней приезжали как к себе домой. Моя подруга Женя и ее муж Соля были моими соучениками по Харькову. После смерти Сени, я ежегодно ездила к ним. Дружба с ними оборвалась только с их смертью. Но в Моск-

 

ве живет их дочка Инночка, с которой я продолжаю эту дружбу.

Итак путешествуя на машине, мы останавливались в любых местах нам понравившихся, спали в машине. В плане был у нас Дальний Восток и Средняя Азия, но этому не суждено было сбыться. Смерть подкралась к Сене и на этом моя личная жизнь закончилась.

Никогда не забуду, какое впечатление на меня производило море ночью. До сих пор вспоминаю, как мы очень поздно вечером, остановились в Лазаревском, на берегу моря. Сеня стал готовить ужин, а я пошла к морю. Луна, море звезд, которые отражались в воде, тихий прибой волн... Боже мой! Какое теплое волнение рождало все это в груди. Казалось, что жизнь с ее трудностями отходит куда-то вдаль. Но все это была романтика, так необходимая для жизни. А впереди?.. Опять горе.

В 1961 г. 13 августа умирает моя мама на даче. Для меня это страшная потеря. Но я все равно вся с той семьей. У меня нет никакой разницы между собственной семьей и той, что на Лиховом переулке. Это все мои дети, мой папа, и я по-прежнему с ними. Но я сама стала много болеть. В результате 10 декабря 1965 г. у меня клиническая смерть, итог неправильно данного мне наркоза во время операции. Меня спасают, и вот... я до сих пор жива.

В начале марта вновь тяжелая операция, с переливанием крови на столе, после чего болезнь Боткина.

Не успев подняться, я лечу к папе, который с каждым днем слабеет (заболевание крови). Но он хочет на дачу. Везем его на дачу, увы, ненадолго.

15 августа 1966 г. он умирает.

И вот тут похороны папы, после его похорон понимаю, что я похоронила последнего человека, который знал меня ребенком, и для которого я была всегда девочкой,

 

сколько бы мне ни было лет. Я поняла, что никто уже не знает меня той, маленькой, беззаботной девочкой. Девочка, которая всю жизнь ждала свою жар-птицу, но так и не дождалась ее.

И снова переживания. В 1967 г., летом, на даче выливаю на себя кастрюлю с кипящими щами, обвариваю себе грудь. Езжу на перевязки в поликлинику Дзержинского. В это время я работаю аккомпаниатором на занятиях по хореографии.

Семен Семенович возвращается из командировки в плохом состоянии.

Мы едем с ним на дачу. Он получает освобождение от работы на 6 дней. Все эти дни он очень плохо себя чувствует. Едем в поликлинику. Анализы. Очень высокое РОЭ. Начинаются хождения по врачам.

Обнаруживается опухоль средостенья. Кладем его в Боткинскую больницу, в отделение гематологии. Оттуда он выписывается с диагнозом «доброкачественная киста средостенья». Всем своим существом чувствую, что я его теряю. Живу в бесконечном страхе. Как-то в ванной комнате он падает и ломает себе ногу. Это 1968 г.

Тогда же, когда он на костылях, у меня обнаруживают опухоль щитовидной железы. Снова операция. Семен работает, ездит в командировки, но стал очень уставать. Каждые четыре месяца показывается в Боткинской больнице. В один из приходов, на очередное обследование, его кладут снова в больницу. На этот раз у него диагноз (затемнение в легком) - «лимфоденит туберкулезной этиологии». И мне, и ему поездка на юг была противопоказана, и мы едем с ним под Ленинград на машине в Териоки (нынешний Зеленоград). Он за рулем. Мы много ездим. Два раза были в Выборге, все красоты под Ленинградом объезжаем. Но, явно, у него самочувствие очень плохое. После приезда выходит на

 

работу. Идет в Боткинскую больницу на проверку. Его снова кладут. А у меня в это время снова флегмона и надо ложиться на операцию. Его выписывают, а я ложусь на операцию. Он меня навещает, но ему с каждым днем хуже. И вот мне снится сон, будто я падаю в пропасть и, как ни цепляюсь руками, - выбраться из пропасти не могу. Сердце предвещает большое несчастье. Под расписку выписываюсь домой из больницы. Теперь то понимаю, что диагноз от нас скрывали.

26.01.1970 г. уже на носилках его кладут в больницу. Как я уже писала - 21 мая 1970 года его не стало. Он ушел из жизни. И вот его нет.

Никогда-никогда не услышу сказанное скороговоркой «Солнышко» или «Дифочка». Никогда не защитит меня от жизненных тревог и невзгод. Он дал мне возможность жить, как я хотела в отношении к маме. Он одинаково любил всех детей. Всю жизнь для него я была очень желанной. Никогда не огорчил он меня ни одной резкостью. Во всяком случае, даже тогда, когда у меня, или у него были обиды - это была наша личная жизнь.

Он безоговорочно принял меня и мой образ жизни. Его не стесняло то, что дом был всегда полон наших детей и их друзей. Двери для людей были открыты. У нас в течение двух лет жили два друга Лесика (которые не хотели жить в общежитии). Семен с радостью встречал ребят Лесика, а потом и Саши. Они до сих пор вспоминают о нем с любовью. Помню, когда Лесик решил жениться на сестре своего друга Людочке (мы ее ни разу не видели), он с ней поехал отдыхать в Крым, а на обратном пути оба приехали в Москву. Зная своего Сеню, я ему сказала, что даже если она тебе не понравится, прошу, не показывай виду. Но получилось все хорошо. Людочка стала близким и родным нам человеком. Сеня дожил до трех внуков. С его уходом из жизни началось и продолжается одиночество. Не смогла я добиться в жизни своей личной творческой радости.

 

Жизнь моя была большая и достаточно трудная. Но, как видно из моих воспоминаний, не была лишена радости. Я была очень любима и любила сама.

Через год после смерти Сени состоялась защита кандидатской диссертации Саши и защита докторской диссертации Лесика. Как же мне было обидно, что Сенечка не дожил до этого часа. Какое для него было бы счастье дожить до того, чтобы осознать, что его жизнь прошла не зря, он сумел всем своим отношением к детям, своим личным примером воспитать в них потребность найти свое место в жизни и в своей профессии стать профессионалами с большой буквы. Это он сумел воспитать и в Ирочке, которая волею судьбы взяла его профессию. Он, когда еще работал, не раз бывал с ней вместе в командировках и, когда она выступала на совещаниях, гордился ею.

Я помню, как после защиты Саши и Лесика мне было больно, что радость за не напрасно прожитую жизнь, ощущаю я одна, что, увы, Сеня, который этого ждал не меньше меня, - не дождался.

Хотелось бы, чтобы на долю детей не выпало столько трудностей, чтобы солнце как можно больше освещало им путь и чтобы в самые трудные периоды жизни они верили в то, что все-таки впереди огни.

Только теперь понимаю, что такое рядом близкий, родной человек, который жил бы твоими интересами и делил бы с тобою все беды и радости, и что необходим он особенно именно в сегодняшнем возрасте. Что делать? Я не баловень судьбы, а идти на компромиссы - не умею. Но, как рассказать, что к сожалению, запоздалая и бесполезная нежность приходит поздно, когда даже радость пугает - возможностью ее утраты.

Вот и пропустила кинопленку своей жизни, своего жизнеописания.

 

Моему сегодняшнему настроению, настроению последнего времени - очень соответствует стихотворение:

 

***

Женщина в отчаянье кричала

Так, что содрогалось все вокруг.

Это было самое начало

Грянувшего горя, грозных мук.

Будет боль жестокой и великой,

Не измерить, не исчислить дней,

И когда не станет сил для крика -

Люди скажут: «Полегчало ей».

В моей жизни было много места и радостям,

но за радость платила я вдвойне.

 

***

Я все плачу, я все плачу,

Плачу за каждый шаг.

Но вдруг - бывает, я хочу

Пожить денек за так.

И жизнь навстречу мне идет, подарки дарит мне,

Но исподволь подводит счет,

Чтоб через месяц, через год

Спросить с меня вдвойне!»

А в общем-то

«Счастье наше лишь зарница,

Лишь отдаленный, слабый свет,

Оно так редко нам мелькает, такого требует труда,

Оно так быстро исчезает и потухает навсегда!

Как ни лелей его в ладонях

И как к груди ни прижимай,

Дитя любви, на светлых конях

Оно умчится в дальний край!

 

Н. Заболоцкий