- 33 -

Второй арест

 

Арестовали меня утром 22 июня на частной квартире, где я остановился за неимением мест в гостинице. Верховный суд республики пересмотрел решение горсуда по настоянию прокурора. "Яблоко от яблони недалеко падает" — таков был его главный аргумент. Верноподданная злоба прокурора понятна: одно время отец возглавлял Прокуратуру РСФСР, а по возвращении из Испании, осенью 1937, стал наркомом юстиции.

На деревянных нарах камеры предварительного заключения (КПЗ) в ожидании отправки в местную тюрьму я мог поразмыслить над своей судьбой. "Кто однажды отведал тюремной похлебки, тот неминуемо будет хлебать ее

 

- 34 -

вновь". Этой сентенцией отец заканчивал предисловие к русскому изданию романа Ганса Фаллады. И всплыло в памяти предсказание бутырского дяди Коли.

До чего, до чего же томительна летняя жара в Ашхабаде! Заложенные кирпичом тюремные окна с непременными коробами снаружи — лишь узкая щель оставлена сверху. Тесно набитые — тело к телу — камеры. Пот непрерывными струйками стекает с полуголых арестантов. Все обмахиваются, в руках мелькают носовые платки, полотенца, тряпки. Устала правая рука, ее сменяет левая, опять правая — час за часом, весь день.

Обед. В камеру вносят бочку с жидкой кашицей из магары, пшенной сечки. В ней нет ни калорий, ни жира, ни углеводов, а все же — пища. Мы просим надзирателя открыть "кормушку", небольшую форточку в железной двери. Или забрать обед. Нет, что вы, гражданин начальник, это не голодовка, мы очень хотим есть. Дайте нам, пожалуйста, глоток воздуха. Ради Бога, один только глоток... Что? Никто к двери не подойдет на два метра! Ручаемся. Ну, гражданин начальник, умоляем вас...

Если этот надзиратель не поленится и спросит у начальника корпуса, если тот разрешит, то в камеру ворвется волна сравнительно прохладного воздуха из коридора. На десять минут прекратится яростное вращение тряпок. Если — нет, забудемся в голодном сне.

Добрая треть заключенных туркмены. Попадаются каракалпаки, узбеки, азербайджанцы. Все они в назначенное время молятся. Я не знаю, за что их посадили. Среди них есть коммунисты — председатели колхозов, завмаги, педагоги и даже два бывших секретаря райкомов партии. Коммунисты тоже молятся и, как все местные, жуют нас. Этот наркотик в зеленом порошке доставляют им родственники вместе с продуктами и табаком.

Потолки здесь высокие, длинные коридоры далеко разносят каждый звук. Рядом — камера малолеток. Когда кормушка открывается, оттуда доносятся песни со множеством похабных куплетов.

Напротив — одиночка. Обычно в эту камеру набивают шесть—восемь человек. Последние два дня камера молчит. И вдруг, во время утренней раздачи хлеба, когда надзиратель открыл кормушку, тонкая женская рука выбросила пайку в коридор.

 

- 35 -

— Нация рабов! Какой-то грязный грузин овладел страной, поставил всех на колени, режет вас поодиночке, как баранов, а вы молитесь на него... Я вас презираю! Нация рабов!

Стены гулкого коридора множат женский голос, его слышно во всех камерах. Ах, если бы его услышали на воле! Но зачем им правда, глухим и слепым подданным Вождя?

Резкий голос бьется, усиливаясь, о серые стены, по коридору бежит начальник корпуса — по два треугольника в петлицах, сморщенное в страхе лицо, — он семенит ножками, зажав ладонями уши, подальше от крамольной камеры и вопит на одной истеричной ноте: "Я вас не слышу, я вас не слышу!.."

Возмущенные блатные вызнали, что смелая женщина сидит с 1929 года. Ее привезли из Казахстана, где она отбывала очередной лагерный срок по делу меньшевистской организации, якобы раскрытой местными чекистами. В знак протеста она объявила голодовку, на пятый день ее начали кормить насильно.

Вчера в нашу камеру привели одного "политика". Серое, с синевой, лицо, запавшие, истонченные губы, выпирающие ребра, — живой скелет. Когда он тоже объявил голодовку, его поначалу оставили в покое, потом за ним пришли. Надзиратели отволокли его в специальную камеру, бросили на пол, скрутили руки-ноги. Один сел верхом, другой, раздвинув металлической трубкой стиснутые челюсти, ломая зубы, влил в рот какое-то пойло.

В царское время революционеры устраивали голодовки в знак протеста против произвола властей. И нередко добивались своего. В августе семнадцатого отец, помещенный в Петроградские Кресты, участвовал в коллективной голодовке. Вместе с Федором Раскольниковым и Прошьяном Владимир Овсеенко составил заявление на имя министра юстиции А.С. Зарудного. Они потребовали соблюдения законов и смягчения тюремного режима. И министр прибыл в Кресты. Голодовка к тому времени охватила все тюрьмы столицы, пришлось Керенскому выпустить политических.

Сталин — это вам не царь и не премьер буржуазного правительства. Власть его — вне закона, над законом. Ста-

 

- 36 -

линская охранка, верная воле Диктатора, действовала соответственно: малейший протест она пресекала железом и кровью. К упорствующим, тем, что решились умереть, применяли особые средства, — внутривенные инъекции, дурманящие газы. Удивительное дело: в самой свободной в мире стране, где миллионы ни в чем не повинных граждан гноили в тюрьмах, на каторге, где ежегодно убивали сотни тысяч, никто не смел сам, по собственной воле уйти из жизни. Убийство стало монополией государства, подобно монополии на водку, на табак и хлеб...

Женщина в камере напротив оказалась на редкость живучей. Мне удалось ее увидеть только раз. Как-то утром арестанты из тюремной обслуги (на эту должность брали, как правило, "бытовичков" с малым сроком), никем не предупрежденные, открыли кормушку в ее камере. В проеме показалась седая голова, высохшее, в морщинах лицо. Мгновенье она наблюдала за раздачей хлеба в нашей камере...

— Ага!.. Черный хлеб! Вам надо давать только черный хлеб. Если вам давать масло, вы думать начнете, а думать вредно!

И столько ярости было в ее глазах, что "работяги" не решились закрыть дверное оконце. Это сделал подбежавший надзиратель.

...Жара доводила обитателей ашхабадской тюрьмы до исступления. Ближе к ночи становилось — нет, не прохладнее, а чуть менее душно, но и ночью сон не шел. В первый же вечер я пересказал сокамерникам содержание американского кинофильма "Песнь о любви". Я успел посмотреть эту ленту за два дня до ареста. Потом рассказывал романы, повести, сказки — все, что помнил. Настал день, когда моя память отказала.

Но камера ждала от меня новых историй. И тогда я решил провести узников по залам Музея изобразительных искусств. И они пошли за мной — к саркофагам древнего Египта, мимо крылатых ассирийских аписов-быков. У древних греков задержались надолго. Мифы древней Эллады так поэтичны, так человечны. Временами, чтобы лучше представить себе экспозицию залов, где еще студентом водил экскурсии, я закрывал глаза. И рассказывал, рассказывал... Остановился однажды на полуслове, открыл глаза, а слушатели спят...

 

- 37 -

Если бы память сохраняла только такие ночные сцены...

Среди южных городов особым почетом в блатном мире пользовались — Ростов, Одесса, Баку, в Средней Азии — Ташкент. Ашхабад в этом плане не котировался. Однако в нашей камере сидело несколько крупных воров и, как водится, стайки "шестерок" — мелких карманников на услужении. Они подавали старшим воду, папиросы, подносили спички, убирали нары и делали массаж. Эта медицинская процедура в тюрьме превратилась в настоящее искусство. Маститый вор ложился на живот, расслаблял тело, а "шестерка", устроившись верхом, принимался за его спину. Вначале легкие щипки, постукивание, поглаживание. Пальцы прощупывают, разглаживают, разминают каждую жилку. Потом — дробные удары ребрами ладоней вверх-вниз и еще раз, еще. Массажист давит, сверлит спину кулаками, таранит ее локтями, скребет вдоль и поперек, оглушительно хлопает по ней ладонями. Вот он захватил пальцами кожу около позвоночника и резко вздернул тело вверх, оторвав от нар. И еще раз, резче. Кости похрустывают, урка блаженно постанывает. Массажист обливается потом, тяжело дышит, но запас приемов еще не иссяк, он включает в работу ноги: надавливает коленями на спину, становится на нее, бьет пятками, прыгает по плечам и пояснице. Конец? Нет еще, теперь — по нисходящей, с затуханием — целая серия особых движений. Все заканчивается легкой игрой пальцев вдоль тела и разглаживанием кожи.

Разомлевший урка лежит неподвижно, массажист устал, но надо еще протереть спину мокрой тряпкой. Другие шестерки тем временем обмахивают пахана полотенцами.

Кто, где, когда научил их этому? И иному? Тюремный быт, обычаи, законы камеры складывались десятилетиями. Что здесь от старой, царской тюрьмы, что возникло, сложилось в советское время? Тогда еще не было специальных исследований, заграничные издания к нам не проникали. Долгие годы, десятилетия сведения о лагерях оставались государственной тайной. Исключение было сделано для придворного драматурга Николая Погодина. Он написал пьесу "Аристократы", фальшивую вещь, которая рекламировала лагерь как школу социалистической перековки. И кинофильм вышел по этой пьесе. То был

 

- 38 -

личный заказ Сталина, великого Радетеля о жизненной правде.

Что оставалось нам, познавшим изнанку, — читать, перечитывать Достоевского?.. Людей с детства приучили к молчанию, и они боялись проронить лишнее слово на работе, в трамвае, в магазине, на собрании. В тюремной камере говорили только о своих близких, о женах, детях. В голодные дни — о еде. И никаких разговоров на политические темы. Можно было подумать, что в камере нет ни одного осужденного "за политику". Нет, их было большинство, но они тоже молчали. Опытные знали, что в каждой камере обитают стукачи, неопытные запаслись страхом на всю оставшуюся жизнь.

Разговорчивым оказался лишь один подследственный, продавец открыток. Он привез из Ленинграда полный чемодан цветных репродукций с картин итальянских мастеров, все — обнаженная натура. Здесь, в Средней Азии, где за невесту надо было платить огромный калым, где женщины тщательно укрывали свою плоть от посторонних глаз паранджой и длинным платьем, открытки с соблазнительными Венерами шли нарасхват. Оборотистого коммерсанта арестовали прямо на рынке и предъявили соответствующую уголовную статью — распространение порнографических изданий. Если он не добьется квалифицированной экспертизы, если не поможет толковый адвокат со связями (это главное), получит свои два года.

Бедный ленинградец, поведав нам свою историю, искал сочувствия и все спрашивал:

— Не могут же "они" так просто, за здорово живешь, дать человеку срок? Ведь я распространял произведения искусства, я не спекулянт какой-нибудь...

Он открывал в искательной улыбке золотые зубы и принимался вновь ожесточенно вращать свое мокрое полотенце. Незадачливый преступник сидел под следствием всего месяц, но успел изрядно похудеть. Он проклинал свою судьбу, эти жесткие нары, какого-то приятеля, посоветовавшего привезти сюда Тициана.

— Искусство требует жертв, — заметил кто-то в углу камеры.

 

- 39 -

А за что сидел этот старик, устроившийся под нарами, на бетонном полу? Ему было явно за восемьдесят, полуслепые глаза слезились, руки, когда он брал миску баланды, дрожали. Он и обнаруживал себя только два раза в день — при раздаче хлеба и в обед. От долгого лежания образовались пролежни, под мышками копошились мелкие белые черви...

Вскоре меня перебросили в другую камеру. Там царил вор-рецидивист Шахбас, удивительной красоты сын Азербайджана, не мужчина — статуэтка: тонкая, но мускулистая фигура, большие, сразу покоряющие глаза, сверкающие белизной зубы под черной ниточкой усов. Из женских камер ему то и дело передавали записки ("ксивы"), а он, собирая дань с чужих передач, передавал девчатам ("воровайкам") разную снедь. Авторитет его был непререкаем. Шестерки с восторгом повествовали о его дерзких налетах на сберкассы и поезда. Шахбас получил 10 лет, но и после суда продолжал сидеть в тюрьме. Ему "шили" камерное дело — участие в групповом изнасиловании малолеток. В ожидании нового суда он развлекался пением. Многие арии из оперы "Пепо" он знал наизусть, а когда, очистив половину нар и соорудив на голове подобие чалмы, начинал танцевать, казалось, в камеру впорхнула кавказская Терпсихора. Он был на редкость артистичен и музыкален, бандит Шахбас Азизов.

Через месяц меня вызвали на этап. К тому времени костюм пришел в негодность. Заметив это, Шахбас передал мне для кого-то из своих друзей записку и простился со мной. В тюремном дворе, разделенном белыми стенами на квадраты, этапируемых разбили на партии. Обыск, перекличка, раздача пищи на дорогу... Ко мне подошли два парня, взяли записку и передали ее по назначению. Вскоре они вернулись с вещами — белыми летними брюками и синей рубахой. Кроме этого на каждом было надето по несколько пар брюк. Старший снимал их поочередно и предлагал примерить. Размер был маловат, но чтобы покончить с этим делом, я остановился на желтых в полоску.

Нас выстраивают на последнюю поверку. У ворот ожидает отряд конвоиров — фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, срок, начало срока, конец... — знакомая процедура. Но что это?

 

- 40 -

Известный вор-рецидивист — испитое лицо, седой ежик волос на голове — лег на булыжную мостовую, прикинувшись больным. Старший, надзиратель сказал что-то начальнику конвоя, тот кивнул головой и отрядил ему в помощь четверых бойцов. Вместе с ними надзиратель направился к лежащему уголовнику, наклонился к нему и, резко приподняв его за плечи, отскочил в сторону. При этом обнажилась спина седого урки и на ней — летящий орел, якорь с цепью, чей-то насмешливый профиль, женская нога, стихи и в самом низу — морской пейзаж, освещенный ярко-красным солнцем. Еще секунда, и арестант упадет назад, он играл полное бессилие. Но в это мгновение один из конвоиров, подскочив сзади с винтовкой в руках, приставил к спине, точно между лопаток граненый штык. Остальные были уже рядом: один выставил штык спереди, почти вонзил острие в грудь, двое — с боков. Падать человеку стало некуда. А бойцы, держа его на кончиках своих штыков, двинулись с ним к воротам, где заканчивалась посадка на грузовые машины. Шли они четко в ногу, переднему пришлось идти широким шагом спиной к воротам, на лицах — деловитость с легким налетом служебной скуки.

Где, когда, под какой режиссурой родился этот слаженный ансамбль?..

 

* * *

 

Нас грузят в крытые брезентом грузовые машины и — на железнодорожную станцию.

Этапные составы формируются только на дальних запасных путях, на тупиковых ветках, из вагонов, предназначенных для перевозки скота. Телячьи вагоны... Сколько миллионов заключенных доставили они в Сибирь, на Колыму, на Печору?.. Двухосная рама, двухъярусные нары, два окошка, забранные решеткой.

Есть на нашей земле памятники танкам победной войны, самолетам и кораблям-ветеранам, и первым автомобилям, старым трамваям. В Ленинграде, на Финском вокзале стоит паровоз, на котором в канун Революции прибыл в столицу Ленин. Нет только памятника этому вагону. Он мог бы увековечить сталинскую эпоху, телячий вагон.