- 53 -

Как полезно иметь фамилию на "А"

 

Как я решился подойти к столу и заговорить с чиновником? Но я это сделал. Перед писарем лежала стопа формуляров, отобранных на этап. А рядом — вдвое большая стопа и сверху — мой формуляр. Великая вещь алфавит!

— Вот он, мой формуляр. Прошу вас, гражданин начальник

— Фамилия, имя... год... статья... начало... Конец.

Чиновник быстро проверил данные и кинул в сторону отобранных на этап. Повезло! Наверно, этот писарь из мобилизованных. Профессионального тюремщика никакими просьбами не проймешь.

Как бы там ни было, я попадаю в лагерь. Только бы Морозову на глаза не попасться — упечет обратно в тюрьму...

По дороге в лагерь разговорились с соседом, широким в плечах механиком.

— А ты как на этап попал, парень?

— А что? — спросил я.

— Ты бы на себя в зеркало посмотрел... Вид у тебя того... синенький. А доходяг на работу не берут.

Вот оно что, — карцер...

Полчаса уже едем по ровной дороге, без подъема. Значит, не к аэродрому. Да его наверное давно закончили. Вот и конечный пункт — станция Уфра, обжитой лагерь — в один ряд колонны за колючей проволокой, напротив — лазарет, автогараж, укатанные дороги.

Я устроился на втором этаже сплошных нар, собранных из тонких жердей. Ни матрацев, ни одеял — не скоро мы их увидели, и подушки тоже. Над головой — брезент в дырках. Мой сосед — Вася. Сидит он недавно, и по этой причине, да еще по молодости вид у него почти благополучный, сытый.

 

- 54 -

Подъем в 5 часов. Жидкая баланда, кусок черного хлеба и—на развод. До объекта — всего час ходу. Место ровное, поверх плотно слежавшейся земли — светло-бурый песок. Роем котлован. Лопаты, ломы, тачки... Механизации никакой — ни малой, ни большой. Что будем строить, никто не знает. Десятник указал бригаду, участок и ушел. Бригадир отмерил границы котлована деревянными колышками, норма на человека — 8 кубометров. Каждый землекоп оконтурил штыковой лопатой свой участок и работа закипела. Нет, не то слово, не то... Смена длинная, рабочий день кажется бесконечным. Питание не спрашивай: 600 граммов хлеба, баланда, да черпак жидкой каши в обед. Вот если бы подсчитать — сколько калорий составляет арестантский харч? И во сколько калорий обходится организму этот исправительный труд... Все рассчитано на полное и скорое истощение.

Мы с Васей обсуждаем эту проблему во время перекура. Верхний слой мелкого, пылевидного песка снимается легко, его просто грузить на тачку. Дежурный плотник уложил катальные доски-трапы, подогнал топором "усы" — ответвления. Возить надо метров за тридцать—сорок. Это целое искусство для новичка: доски узкие, груженая тачка тяжела, ручки расходятся широко, концы ребристые, шершавые. Верхний рыхлый слой — всего на полштыка, дальше пошел плотный суглинок, с каждым сантиметром тверже и тверже. Налегаешь на лопату всем телом — не берет. Пробуешь ломом — вроде наковыряешь немного, подберешь совковой лопатой и—на тачку. Сколько же надо вывезти для нормы? Задел 4х4 метра — 16 квадратных метров. Значит, полметра вглубь и норма схвачена. Участок Васи справа, слева работает мужик в летах, лет сорока. Он невысок ростом, силы в нем особой не видать, а против нашего сделал втрое. Совковую лопату он себе выбрал большую и махает ею так сноровисто, будто в охотку.

Короткий перекур кончился, но мы успели с Васей сговориться: используем одну тачку на двоих, возить будем по очереди. Какая ни есть, рационализация.

К обеду на ладонях появились первые волдыри. Спина перестала легко разгибаться, а результата — не видно. Полмиски баланды, черпак (150

 

- 55 -

граммов?) "шрапнели" — перловой сечки — вот и весь обед. Кое-кто заедает все это оставленным с утра. Но это явно люди особой породы. Мы с Васей обыкновенные зека, свои пайки уминаем сразу. Пробовал я однажды разделить свой тюремный паек на две части и весь день думал — мечтал об оставшемся куске.

Решили мы с Васей замерить свои забой-площадь и глубину, а чем? В бытовой зоне нож достать трудно, а здесь и топор есть, и тесак. Неподалеку от нашей бригады навалена куча досок. Нашли подходящую длинную щепочку, взяли у бригадира на минуту мерку, изготовили метр с насечками. Только мерить почти нечего было. Столько времени копали, а ям приличных не получилось: и мелко, и неровно. Перед концом работы бригадир обмерил сделанное, посмотрел на нас и махнул рукой.

"Домой" мы плелись еле-еле. Перед вахтой — пересчет, еще один, потом — шмон. У некоторых что-то нашли... Что? Мы не видели, да и ни к чему вроде... Черпак баланды — серая жижа из затхлой ржаной муки и селедка. Все это мгновенно исчезает. Селедку мы не едим, а всасываем в себя целиком. В лагерном языке даже слово такое появилось "засосать" — вместо "поужинать".

Короткий и тяжелый, как обморок, сон на голых нарах и ранним, черным утром на развод. Один день, второй, третий. Сегодня, как вчера, завтра — как сегодня. Я невольно повторил слова из письма моего однокашника с истфака. Летом 39-го наш выпуск, всех мужчин, забрили в армию. Не будь войны, они бы кончили сейчас службу. Письмо пришло из Монголии, за сдержанными словами угадывалась тоска и боль за украденную жизнь. Украденную дважды: в институте, где штудировали ложные "науки", и в армии. А сколько их не вернулось с войны...

В лагере образованных не любят, интеллигентов травят, как полевых вредителей. Бригадиры, десятники, надзиратели, охранники вымещают на них свою завистливую злобу. Уголовники истребляют учителей, писателей, профессоров с таким старанием, будто по директиве сверху действуют. А "кум", представитель 040, тот при виде мыслящего зека аж загорается в охотничьем азарте.

В соседней бригаде работает математик: мягкая улыбка на изможденном лице, неизменная вежливость,

 

- 56 -

спокойный тон медлительной речи, а в глазах, в безвольно опущенных плечах — полная обреченность. Такие в лагере не выживают...

Математик оказался профессором Московского университета, больше о себе ничего не сообщил. За тачкой на каторжной работе о круге научных интересов спрашивать не принято.