- 72 -

Провокаторы

 

Через неделю меня перевели в другую камеру, где сидел студент Педагогического института имени Ленина Александр Спиркин. Его арестовали осенью сорок первого, дали по самой модной тогда статье 58, пункт 10, три года, но в лагерь почему-то не отправили. И еще одна деталь, на которую следовало обратить внимание. Спиркин получал больничное питание: к обычной скудной порции пшенной каши добавляли три килечки и два кусочка сахара. Стукач (наседка)? Хотя бы и так. Мне он навредить не сможет, ибо нет за мной никакой вины. Спиркин был старше меня всего на два года, учился на одном из гуманитарных факультетов, нам было легко общаться.

...Теперь следствие взял в свои руки майор Касаев. Он был значительно моложе Долматова, энергичнее и, что особенно ценилось в этом доме, агрессивнее и злее. Вопросы он задавал те же: "Расскажите о своих террористических связях" и прочее, звучали они как приглашение к участию в провокации: поможешь сконструировать организацию, отдашь на друзей, знакомых, — помилуем тебя, наградим малым сроком... На первый же дерзкий мой ответ последовал карцер. Со Спиркиным беседовали на отвлеченные темы, я рассказывал о возвращении из Саратова в Москву. Опасаясь провокации, выпячивал свой патриотизм. Я сожалел о близорукости, иначе меня взяли бы на разведывательную службу за рубежом...

Вскоре Спиркина вызвали на допрос. Я насторожился, но особой тревоги не ощутил. Потом меня перевели в прежнюю камеру. Наступила пауза, за ней еще один вызов, который оказался для меня счастливым: Касаев объявил об исключении пункта 8 статьи 58 из инкриминируемых мне деяний. Значит, смертная казнь мне не грозит. Воистину счастье — это всего лишь избавление от несчастья.

Однако от остальных обвинений следователь и не думал отказываться, напротив, он стал еще агрессивней. Вероятно, поджимал срок, отпущенный начальством на окончание моего дела. Не добившись от меня никаких "признаний", Касаев пообещал устроить очную ставку. С

 

- 73 -

кем? Об этом я узнал 25 ноября, когда увидел в кабинете следователя Александра Спиркина.

Касаев начал с общих вопросов: когда и где познакомились, в каких отношениях состояли, не случались ли ссоры?... Затем Спиркин подробно излагает мой рассказ об освобождении из лагеря, о прохождении медицинской комиссии на Саратовской пересылке и приезде в Москву. Как мне ошибочно выдали справку инвалида войны и как я "обманным путем" получил московскую прописку... Эти детали должны были придать максимум достоверности дальнейшим показаниям "свидетеля". И тогда последовал вопрос, ради которого майор Касаев и затеял эту игру.

— Что вы знаете о политических взглядах Антонова-Овсеенко?

Ответ Спиркина: — Антонов-Овсеенко враждебно настроен к Советской власти.

Следователь обращается ко мне:

— Вы подтверждаете эти показания?

Ответ: — Категорически отрицаю.

Спиркин: — Антонов-Овсеенко возводил клевету на работников НКВД, они якобы фальсифицируют дела, установили для своих жертв стандартный срок — 10 лет лагерей по статье 58 пункт 10 УК. Антонов-Овсеенко говорил со злобой: "Сам лично перерезал бы всех работников НКВД!" При этих словах он проводил ребром ладони по горлу — вот так... Такое же недовольство Антонов-Овсеенко высказывал по отношению партии и правительства.

Вопрос: — Антонов-Овсеенко, вы подтверждаете показания Спиркина?

Ответ: — Нет, не подтверждаю. Эти показания являются от начала до конца вымыслом.

Следователя мой ответ не смутил, он движется по хорошо накатанной дорожке и задает Спиркину заготовленный вопрос:

— Вы не оговариваете Антонова-Овсеенко?

— Нет, не оговариваю.

И, следуя сценарию, провокатор готовит для меня новое обвинение:

— Антонов-Овсеенко мне говорил, что он желает стать крупным разведчиком, убежать за границу и вести там работу против СССР...

 

- 74 -

Мои попытки протестовать Касаев грубо пресекал, угрожая применить ко мне "особы-: меры", но ответы мои записывал аккуратно. Он знал уже, что искаженный текст я не подпишу.

Мне готовят новый криминал — шпионаж, взамен отпавшего "террора". Но ведь и пункт 6 статьи 58-й грозит расстрелом...

К тексту протокола очной ставки Касаев подверстал заявление Спиркина, состряпанное, вне сомнения, под диктовку следователя. Ему нужно было создать впечатление, будто все делается по инициативе самого Спиркина, подверженного приступам горячего патриотизма. Лубянские драматурги сочиняли по тому поводу специальные протоколы допроса присяжных провокаторов. Один из них, с участием Спиркина, перед нами.

Вопрос: — 28 августа вы подали заявление о вызове на допрос. Что вы хотите сообщить?

Ответ: — Я желаю сообщить следствию об антисоветских высказываниях находящегося со мной в одной камере заключенного Антонова-Овсеенко Антона Владимировича. Антонов-Овсеенко по своему социально-политическому облику представляет собой человека, глубоко пропитанного ненавистью к советской власти, мечтающего стать крупным шпионом против Советского Союза. Находясь со мной в камере, Антонов-Овсеенко систематически высказывал свои враждебные советской власти настроения.

Свою ненависть к советской власти Антонов-Овсеенко объяснял желанием мстить за арестованных в 1937 году отца и сестру, и за арестованную в 1929 году мать. В неоднократных беседах со мной Антонов-Овсеенко допускал контрреволюционные выпады против одного из руководителей ВКБ(б), выражаясь нецензурными словами по адресу руководителей партии и Советского правительства. Антонов-Овсеенко выражал свое несогласие с основными принципами социализма. Русский народ называет некультурным, с восхищением отзывается о порядках и жизни в капстранах.

Вопрос: — Только ли этими контрреволюционными высказываниями ограничивалось враждебное отношение Антонова-Овсеенко?

Ответ: — Нет, не только этим ограничивались

 

- 75 -

контрреволюционные высказывания. Антонов-Овсеенко говорил мне о своих террористических намерениях. Хорошо помню — это было 23 или 24 августа 1943 года. Антонов-Овсеенко сказал, что если представится возможность, он перережет горло руководителям ВКП(б) и работникам НКВД, т.к. они ему надоели, и он их презирает. Говоря эти слова, Антонов-Овсеенко поднес руку к горлу и показал мне, как бы он резал.

Вопрос: — Вы не оговариваете Антонова-Овсеенко?

Ответ: — Нет, не оговариваю...

Вопрос: — Выше вы показали, что Антонов-Овсеенко мечтает стать крупным шпионом. Расскажите об этом.

Ответ: — Антонов-Овсеенко говорил, что готов в любое время работать шпионом в пользу немецкой или англо-американской разведки.

Вот так просто и буднично молодой студент-педагог, воспитанник пионерии и комсомола, Александр Спиркин подвел под расстрел "террориста" и "шпиона" Антона Антонова-Овсеенко. Вслед за его отцом, революционером, казненным в 1938 году.

Сколько же душ загубил таким способом будущий философ, член-корреспондент Академии наук Спиркин? Лубянский период его жития был насыщен сугубо "патриотическими" услугами режиму.

Арестовали его 1 ноября 1941 года по обвинению в измене родине. В разговоре со своей знакомой Н. Кагарлицкой он похвастал принадлежностью к подпольной социал-демократической партии, "которая на днях возьмет власть..." На первом же допросе он признал себя виновным в антисоветской агитации и без всякой паузы подвел под арест заведующего кафедрой психологии МГПИ Александра Лурье, побывавшего в Америке. Он-то и посеял первые сомнения и, приглашая Спиркина к себе домой, все более разжигал его антисоветские настроения.

Затем начинающий провокатор приписал вредоносные высказывания Нине Михайловне Кагарлицкой, преподавателю русского языка и литературы: она критиковала политику партии на селе, успехи германской армии объясняла бездарностью советского правительства.

Завершая ее политический портрет, Спиркин сообщил, будто Кагарлицкая обладает важной информацией о

 

- 76 -

готовности американцев оказать СССР всемерную помощь при условии замены правительств другим, демократичным. Мало того, Кагарлицкая "с провокационной целью" заявила, что на Украине создано новое правительство во главе с гетманом Скоропадским и академиком Богомольцем.

На Лубянке подобные сказки обретали значение документа, ибо страх в одинаковой мере сковывал и палачей и жертв. Страх, порожденный Системой.

При всей несуразности показаний Спиркина он сумел угодить тупоумному начальству: расстрельный пункт 1-а статьи 58 был заменен пунктом 10 и срок наказания определен минимальный — 3 года. На выписке из решения ОСО сделана пометка: "Сиблаг", но Спиркина оставили в Бутырской тюрьме до июля 1945 года, продлив полезную службу почти на целый год.

Спиркину было известно, что я жил в одной комнате с товарищем по институту Сергеем Фукельманом. В своем доносе Спиркин упомянул об этом, намекнув, что тот мог бы дать точные показания о моих взглядах. Майор Касаев воспользовался его советом, и вот 30 декабря 1943 года Сергей появился в кабинете следователя в форме лейтенанта. Рядом с Касаевым — еще один майор госбезопасности Быковский.

Этой очной ставке Касаев придавал особое значение, поэтому начал с вопроса о наших взаимоотношения. Я, не задумываясь, ответил, что мы с Сергеем Фукельманом близкие товарищи. Бывалый следователь не сдержал улыбки торжества: мое импульсивное признание придает показаниям Сергея силу достоверности. А он, отвечая на вопросы следователя, свидетельствовал о моих антисоветских настроениях. Я, разумеется, не подтвердил эти показания, понимая, что они вынуждены. Офицера химической службы Фукельмана могли отправить в штрафной батальон или в лагерь "за недонесение" о злостном антисоветчике.

Фукельман: — В беседах со мной Антонов-Овсеенко неоднократно высказывал недовольство существующим в СССР политическим строем и установленными Советской властью порядками.

Вопрос к Антонову-Овсеенко: — Теперь вы будете говорить правду?

Антонов-Овсеенко: — С первых дней следствия говорю только правду. Также и на этой очной ставке.

 

- 77 -

Следователь покрыл последние слова грубым матом. Кричал на меня, угрожал расправой... Потом спросил Фукельмана — не оговаривает ли он меня.

Фукельман: — Я не оговариваю Антонова-Овсеенко. На своих показаниях настаиваю. Он восхвалял силу и мощь немецкой армии и скептически отзывался о Красной Армии, неоднократно повторял: "Вряд ли мы победим". ...Он высказывал желание выехать за границу.

Антонов-Овсеенко: — Нет, никогда я не высказывал желания уехать отсюда.

Фукельман: — Во время одной из бесед я похвалился тем, что на стажировке по стрельбе из личного оружия показал хорошие результаты. Антонов-Овсеенко сказал мне: "Молодец! А я не умею. Вот бы мне так научиться... Это в жизни может пригодиться".

Антонов-Овсеенко: — Не подтверждаю. Возможность такого разговора исключена: я совершенно иной человек.

Теперь, когда Сергей обезопасил себя, настала пора подумать о собственной участи. Для меня было важно избавиться от пункта 8 статьи 58 УК. И я попросил у следователя разрешения задать вопрос свидетелю.

Антонов-Овсеенко: — Высказывал ли я когда-нибудь террористические намерения?

Фукельман: — Нет, не высказывал.

На этом Касаев завершил очную ставку. Он был доволен: располагая показаниями Спиркина и Фукельмана, он мог передать дело в суд. На другой день, поздно вечером 31 декабря, он вызвал меня для ознакомления с делом. Я должен был войти в его положение: майор ГБ спешил на встречу Нового года. Так что на чтение солидного по объему тома времени в обрез. Решив, что в такую ночь меня в карцер не отправят, я написал на последнем листе аккуратно подшитого дела: "Виновным себя не признаю". И расписался.

Размышляя о поведении Сергея, я подумал, что он, спасая себя, напрасно сгустил краски. Знал бы я тогда, что Сергей Фукельман с 1938 года был секретным сотрудником НКВД и получил задание сблизиться со мной. Это стало известно спустя более полувека... А тогда, в конце тридцатых, мы, студенты-однокашники, занимались воль-

 

- 78 -

ной борьбой в секции замечательного тренера Анатолия Аркадьевича Харлампиева, потом — у Виктора Салмина. Боевую часть преподавал Валерий Дмитриевич. По рассказам Сергея, он погиб в электричке, сидя у окна, получив смертельную дозу яда. По заданию органов ГБ Валерий Дмитриевич ликвидировал нескольких "китайских шпионов", открывших в Москве свои прачечные. Андрея Будзинского, чемпиона-вольника 1939 года, пытались повесить "хулиганы" в Нескучном саду ЦПКиО. Он, оказывается, иногда сопровождал Валерия Дмитриевича на опасные операции...

Я тогда не удивлялся поразительной осведомленности Сергея. Значит, его внедрили, помимо института, и в среду борцов.

А раздел лицевого счета моей комнаты, в которую он поселился? Для рядовых граждан оформить раздел невозможно. Но Сергей, сославшись на своего дядю, занимавшего высокий пост в Управлении милиции, сумел, при благосклонном участии районного судьи, получить в 1940 году отдельный счет. Он был ему необходим на случай моего ареста. "Случай" пал на осень того же года...

И еще один факт, всплывший через десятилетия. Вскоре же после памятной очной ставки, в январе 1944 года Сергей явился в семью погибшего в 38-м Эдуарда Рудзита. Я был дружен с его дочерью и вдовой, актрисой Ниной Николаевной. Сергей пришел к ним с бутылкой дорогого вина и предложил "выпить за Антона, за его стойкость..." Но женская интуиция оказалась сильнее опасной игры сексота: ему отказали от дома...

Фукельман предал и своего бакинского друга Кущёва (мы называли его Джимом). Был он низкого роста, но очень крепко сложен — сказались занятия штангой. Бесхитростный, добрый по натуре, Джим жил некоторое время у меня, пытаясь устроиться на работу, но иногородние, как люди второго сорта, в столице не приживались... Рассказывая о себе, Джим вспомнил о приключениях молодости. Однажды юные романтики — Джим вместе с семнадцатилетние дружком — решили бежать в Америку. Пробрались на иностранный корабль, отходивший в Турцию, но были пойманы. К счастью, обошлось без тюрьмы. Эга забытая мною история всплыла после войны на Печоре в

 

- 79 -

зоне штабной колонны. Местный "кум" вызвал меня и предложил сообщить все, что я знаю о попытке Кущёва совершить побег за границу. Уполномоченный 040 предупредил, что речь идет о тяжком преступлении, измене родине, и что мне за отказ содействовать Органам грозит наказание по соответствующей статье УК. Я, естественно, сказал, что ничего не знаю об этом, Кущёв приезжал из Баку в 1939 или 1940 году, встречался у меня со своим другом и земляком Фукельманом. Больше мне сообщить о Кущёве нечего. "Кум" записал мои показания дословно.

Значит, Сергей и его предал, друга юности...

Давно подмечено: в тайной полиции любят доносы, но презирают доносчиков. И еще подмечено: лубянское воинство беспощадно истребляло своих соратников. Фукельман получил 15 лет лагерей. Это случилось уже в 1951 году. Статью кустарю-фотографу применили бытовую, но капитал техник-лейтенант успел нажить непомерный... Указ об амнистии 1953 года застал его в зоне Читинского лагеря. "Политическим" пришлось ждать еще 3—4 года...

31 декабря Касаев вызвал меня для ознакомления с делом. Следователь явно спешил, до полночи оставалось менее двух часов, меня торопили... В случае задержки мне пришлось бы провести новогоднюю ночь в карцере, в обществе мокрых крыс. Пришлось наскоро перелистать дело и расписаться. Следователь надеялся, что в спешке я не замечу отсутствия в деле протоколов первых допросов. Так и случилось. Не подшил Касаев к бумагам показаний двух женщин, отказавшихся от клеветы. Одна из них, Елена Кулакова, супруга Сергея, дважды заявила, что не слышала от меня никаких политических высказываний. Ее следователь допрашивал одной из первых еще в августе 1943 года.

Через несколько дней меня перевели в уже знакомую Бутырскую тюрьму. Прошел еще один месяц в ожидании суда, но он так и не состоялся. Его давно уже с успехом заменяло Особое совещание при НКВД — в тех случаях, когда следствие не располагало никакими доказательствами.

Мне вручили узенький желтый листок, датированный 2-м февраля 1944 года. Меня уведомили в том, что Постановлением ОСО моя вина перед советской властью оценена в 8 лет ИТЛ. Именно столько просил следователь Касаев у Особого совещания в обвинительном заключе-

 

- 80 -

нии. Этот документ, в обход процессуальным нормам, мне предъявлен не был. Ознакомиться с текстом мне довелось полвека спустя.