На Печорской пересылке
Наш этап прибыл на Центральный пересыльный пункт (ЦПП) Северо-Печорского ИТЛ летом 1944 года. Пересылка — большая зона со своим штабом — канцелярией, 2-й частью (УРЧ), отрядом охраны, лазаретом и клубом. Отсюда прибывших с юга заключенных этапировали на производственные колонны Печорстроя, протянувшегося на сотни километров за Полярным кругом. Временным обитателям этой зоны культурное обслуживание не полагалось, но начальник ЦПП Михаил Михайлович Иванов давно уже тяготился пустующим зданием клуба. А тут нашелся какой-то очкарик, дерзкий новичок, предлагает свои услуги. Да, я рискнул обратиться к гражданину начальнику: готов поставить на сцене клуба спектакль, организовать концерт художественной самодеятельности. Здесь отсутствует КВЧ, некому даже письма раздать, о газетах подумать... Узнав, что я осужден по статье 58, пункт 10, начальник поморщился. Терять мне было нечего, а времени оставалось считанные секунды: до здания штаба — метров десять, я семенил за начальником сзади и чуть сбоку. "Культработника у вас нет, возьмите меня, не пожалеете, гражданин начальник". Иванов остановился, взглянул на меня. До этого он выслушивал меня на ходу, спиной. На мое счастье, с крыльца штаба в тот момент спускался помощник начальника по труду Василий Задорожный. Хозяин подозвал его: "Исключи из списка этапируемых этого зека — как твоя фамилия? — и помести в барак АТП. Он будет работать в клубе".
Так я избавился от этапа, от гибельных общих работ, от томительной неизвестности.
Клуб, в котором лишь в редкие праздничные дни собирались охранники и кое-какая обслуга, ожил. Начали мы с инсценировки рассказов Антона Чехова, потом собрали несколько эстрадных номеров для концерта. В нем приняли участие женщины из штата лазарета.
Однажды начальник вызвал меня в кабинет и показал номер "Правды" с рассказом Алексея Толстого "Русский характер". Героя-летчика подбили в бою, самолет загорелся, но пилот все же спасся. Пламя изуродовало лицо
до неузнаваемости, он не мог явиться в таком виде домой. И все же он решил навестить родной дом под видом фронтового товарища и сообщить матери о гибели сына. Но разве материнское сердце обманешь... Такая вот история.
Михаил Михайлович предложил мне инсценировать рассказ и поставить на сцене клуба.
На финал постановки я выходил из зала и восклицал зычным басом: "Вот они, русские люди!" Начальник остался доволен и предложил позаботиться о внешнем оформлении клуба: поручить художнику изготовить плакаты, сделать перед входом клумбу с силуэтом товарища Сталина. Для клумбы нужны цветы, а тундра даже летом небогата ими. На силуэт головы Вождя пошли камешки, осколки стекла...
И я принял участие в этом деле, надеясь, что через несколько недель непогода смоет следы нашего позора...
Чем уж я не угодил начальнику, не знаю. Может, оперчекист приказал убрать "контрика" из клуба. Через месяц меня включили в рабочую бригаду и вывели под конвоем за зону для работы на мельнице. Запомнилась куча затвердевшей на земле кукурузы. Для нас, измученных постоянным голодом, окаменевшие зерна показались лакомством.
Теперь надо ожидать этапа... И — новый поворот судьбы: пришел спецнаряд из Управления Печорлага, меня затребовал Абезьский музыкально-драматический театр. Кто позаботился обо мне, кто на этот раз "донес"?