Михаил Миронин

 

Система обогатила и без того богатый русский язык такими емкими словами, как "враг народа", "рабсила", "зека"... И — лагерными аббревиатурами: 040 (оперчекистский отдел), ВСО (военизированная стрелковая охрана), ТФТ (тяжелый физический труд)...

Их было миллионы, запуганных, оболваненных, загнанных в резервации. Их было миллионы, голодом и холодом томимых, обреченных жить под знаком ТФТ.

На Воркуту Михаил Миронин попал в 1945 году, осенью. Без следствия и суда, без приговора — весь тысячный этап.

Злоключения шестнадцатилетнего подростка начались в первый год войны, когда в родное село под Старой Русой вошли немецкие войска. Его отправили на ремонт шоссе, вместе с другими, под конвоем. Двенадцатичасовой рабочий день, голодный паек, строгий режим... Через две недели ему удалось бежать по дороге в бытовую зону. Дома — эпидемия тифа, на избах, где лежали больные, — таблички "Fleck fiber" (опасная лихорадка). Туда немцы не заходили.

Летом 1942 Мишу забрали на строительство узкоколейной дороги, но он вновь сбежал к маме. Отец был на фронте. За побег Мише полагалось 15 розог, но его наказали иначе: поставили копать могилы для немецких солдат и пилить дрова в лазарете. В мае 1943 Мишу опять отправили в лагерь, в село Дубовцы, на этот раз — вместе с матерью.

Наступая, немцы угоняли захваченную в России раб-силу на Запад.

Осенью 1944 Миша работал конюхом в Эстонии. Советские войска — все ближе, ближе, уже слышны орудийные выстрелы, подневольные работяги не в силах сдержать ликования. Конвоир предупреждает: — "Не очень-то радуйтесь, коммунистам я не сдамся, убью 16 русских, я потом — себя".

Их собрались этапировать дальше, выдали трехдневный сухой паек, а на другой день охрана внезапно исчезла. Война кончилась.

 

Сколько их осталось, захваченных в районе Старой Русы? Их было 500, до дня победы дожили 100. Миша разыскал в женской зоне мать, собрались домой, да где там... Вслед за армией-освободительницей явились откормленные тюремщики, свои рабовладельцы. Родимые чекисты начали проверку — отсев с пристрастием. Распределили подозрительных по разным пунктам, основную массу — в лагерь СМЕРШ, в Вайноду, на границе с Литвой. Потом — в Митаву. Там энергичный офицер составил на скорую руку протокол допроса и приказал:

— Подпиши вот здесь, и вот здесь.

— Разрешите прочитать, господин офицер.

— Ты что, контра, советскому офицеру не доверяешь?

...Пришлось подписывать не глядя.

Этап на Воркуту: почти месяц в товарном вагоне, 45 человек, два ведра воды в сутки на всех, по одному сухарю на каждого.

Прибыли на место, команда: "Выходи!"

В первом вагоне — все без сознания. В соседнем — кто-то еще шевелится. Пришлось охранникам выкидывать несчастных по одному на насыпь. Кое-как усадили всех по рядам, но перекличка не получилась: если кто через силу поднимался, тут же падал. Проверили всех по спискам, сидячих и лежачих. Покойников отнесли в хвост колонны.

Начальник объявил: "Отсюда до кухни сто метров. Дойдете туда, останетесь живы". Тем, кто дошел, досталось по миске горячей баланды и по куску хлеба.

Три дня в продуваемом насквозь дощатом бараке и — погрузка в вагоны узкоколейки.

В зоне шахты № 6 новый этап пропустили через медицинскую комиссию. Нет, о состоянии здоровья прибывших никто не заботился: нужно было срочно отобрать способных держать в руках лопату, а совсем ослабевших отправили на ОП, оздоровительный пункт. Миша на раб-силу явно не потянул. Но когда один врач, из добреньких, предложил записать его в ОП, вмешался добросердечный председатель комиссии: — "Не надо, вы же видите — он все равно умрет. Пошлем его на шахту № 29: меньше будет мучиться..."

 

...29-я еще недостроена, бытовые помещения готовы не все, стоят лишь три барака и кухня. Повариха спрашивает:

— Мальчики, вы откуда?

— Из-под Старой Русы.

— Земляки! А моя Ивановка в шести верстах от Старой Русы.

Тетя Зина работала на селе продавщицей, получила срок за чужую растрату, отбыла три года на Воркуте, осталась по вольному найму.

— Ну, теть Зин, давай корми нас, — сказал Михаил, — а то ведь помрем тут...

И стали приходить на кухню по вечерам кашу есть ячневую "от пуза" да кукурузную сечку. Масло не спрашивай. За месяц парень успел поправиться и тогда его отправили в зону ШУ-2, второго шахтоуправления, строительную бригаду. Поначалу там обитало 2 тысячи заключенных, из них на шахтах работало лишь 800, остальные были немощны. Доходяги, дорвавшись до каши и хлеба, умирали от заворота кишок.

Летом 1946 Михаила вызвали на допрос. Следователь не отличался ни умом, ни здравым смыслом — так, зауряд-каратель... Действуя по типовой, давно устаревшей анкете, он начал с вопроса:

— Где Миронин служил в Белой армии?

И, не ожидая ответа, изрыгнул первую партию ругательств и угроз. Спохватившись, следователь переключился на германскую армию:

— Где, в каких частях служил у фашистов? Но Миша, как он не был запуган, не желал брать на себя роль изменника. Тогда служивый пустил в ход кулаки. ...Наконец, протокол готов.

— Подпиши!

— Гражданин следователь, разрешите посмотреть? — робко попросил Миронин.

—Что?!

Разъяренный офицер вызвал конвой. Мишу раздели до трусов и выбросили из натопленной будки-вахты на мороз.

Через час, когда Миронин уже посинел и еле шевелил губами, его вернули на вахту. Но он решил стоять на

 

своем. Так вот, вслепую, подписать протокол он не согласен: расстреляют, как "шпиона". Был на свете человек, Михаилом звали, и — нет человека...

Его опять — за руки, за ноги — выбросили в тундру. В последний миг осознав, что кинули на верную гибель, решил уступить палачу. Надо выжить, а на суде рассказать обо всем, как было по правде.

Прошло несколько месяцев, и в октябре Миронина неожиданно вызвали на вахту с вещами. На суд? На этап? Или... Оказалось, — на "освобождение". Теперь он стал спецпереселенцем. Никаких документов, даже решения суда, если он состоялся, заочный. Даже справочки по малости не дали. И — никаких прав, кроме права горбить, да горбить, горбить. Все та же рабсила.

На первых порах устроился наш Михаил кочегаром в управлении Северного района. Нагрянула зима, спецпереселенцам выдали валенки второго срока (значит, крепко ношенные) и отправили на юг, в Княж-Погост, на пересыльный пункт. А там уже ждут вербовщики: "Поедете на лесоповал, у нас рубль длинный, условия хорошие, до весны поработаете, получите паспорта, приоденетесь и — домой!" Златые горы наобещали, — такая у них должность...

Поверил им Михаил, поехал с группой работяг в Сыктывкар, оттуда — автобусом до поселка Визсенга, дальше — пешком 125 верст до Кайгородского леспромхоза, по зимнику.

Шесть лет отмантулил на лесоповале. Там свой комендант был, два раза в месяц у него отмечался. Поселили в бараках, голод, цинга, скорая гибель. И — неизменный тяжелый физический труд — ТФТ. Тот же истребительный лагерь, только без привычной глазу колючей проволоки и вышек с часовыми. Их заменял чин в отделе кадров: "Самовольный отъезд приравнен к побегу и контрреволюционному саботажу. За это — под суд и 20 лет заключения". Зато под конец справку форменную выдали, с фотографией. Обрадовали. Стоило ради этого столько лет пахать.

Он был — что для Гитлера, что для Сталина — всего лишь рядовой единицей бесчисленной армии "рабсилы". Понимал ли, почувствовал ли это Михаил Миронин?

В сентябре 1952 последний раз отметился у коменданта, потом выдали паспорт, но кто решится выехать от -

 

сюда с волчьими запретительными отметками в паспорте? И все же нашлись смелые ребята, целая дюжина. Вместе с ними добрался Миронин пешком до шоссе, решили двинуться далее через Кировскую область до железной дороги. Купили билеты до станции Яр, оттуда — уже на Москву. Узнав, что мать живет в Риге, поехал к ней. Отец погиб на фронте в 1944.