ТАК ЧТО ЖЕ ЭТО ЗА НЕЗАКОННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ?

И опять этот до тошноты знакомый приемный покой. Народу в этот день навезли особенно много. Все из других псих-больниц, где люди находились, пока в пятнадцатой больнице был карантин. Ждать поэтому пришлось очень долго. В закуточке, куда всех запихали, чтобы скучно не было, висел плакат, повествующий о жизни и деятельности В. И. Ленина, и большая надпись на красном полотнище:

«ПАРТИЯ ЛЕНИНА ВЕДЕТ НАС К КОММУНИЗМУ!»

Это чтоб знали психи, куда их привезли и что их в будущем ожидает. А до коммунизма рукой подать: любое отделение на выбор.

 

Наконец-то и до меня дошла очередь. Женщина-врач задала мне только один вопрос:

Врач: Что это за схема социального переустройства общества, которую вы разработали?

Николаев: Я никаких схем социального переустройства общества не разрабатывал и об этой схеме слышу от вас впервые.

Из приемного покоя меня отправили в отделение № 2, которым заведовала Туберт Ида Михайловна, типичная садистка, о которой мой товарищ Кирилл Глебов сказал: «Ей не в больнице, а в концлагере надо работать».

Но Туберт и в больнице неплохо устроилась, превратив свое отделение в миниатюрный концлагерь.

Моим «лечащим врачом» был Белый Борис Иосифович, не уступавший Туберт в садизме и жестокости. Он полностью удовлетворял перефразировке пациентов, которые своих врачей называли не лечащими, а «калечащими».

У Бориса Иосифовича только фамилия была «Белый», сам же он был откровенно ярко-красным, коммунистом до мозга костей, и по убеждениям, и по характеру своих действий. Сочетал издевательства над больными с общественной работой: был пропагандистом-политинформатором и вел среди персонала отделения политзанятия.

Нигде я не встречал более жестокого режима содержания, как в этом отделении, хотя и не отрицаю того, что бывает и хуже. А столь же садистскую личность, как Белый, я встретил только через 7 лет в «Кащенко» в отделении № 6.

Туберт запрещала больным в отделении иметь авторучки, карандаши, бумагу, тетради, книги. После завтрака всех пациентов, кроме тех, которые находились в поднадзорной палате, а также в инсулиновой, загоняли в комнату «отдыха» на трудотерапию. Хотя сам зал был и большим, но если набить туда несколько десятков человек, то становится довольно тесно. Кроме того, участие в трудотерапии у Туберт было обязательным.

В других отделениях, где мне приходилось бывать раньше, тоже бывала трудотерапия, в основном клейка пакетов. Но там не следили за тем, чтобы все участвовали в трудотерапии. А Туберт следила.

Кроме того, в отделении проводились повальные шмоны, как в палатах, так и у самих пациентов. Сидеть же на трудотерапии приходилось от завтрака до обеда. За малейшую провин-

 

ность или пререкание в этом отделении переводили в поднадзорную палату и назначали уколы.

«Провинность» могла быть самая различная: у кого-то обнаружена книга или карандаш, авторучка, кто-то не клеит на трудотерапии конверты. А если еще и возмущаешься тем, что забрали твои книги или тетради, тогда уж инъекций точно не избежать. В такой обстановке и проходило мое пребывание в этом отделении, где я часто нарывался на конфликты и несколько раз попадал на уколы.

Бывали случаи, когда больные не выдерживали издевательств со стороны персонала и «врачей». Доведенный до отчаяния издевательствами один больной как-то разбил стекло, выпрыгнул со второго этажа и побежал к строительству^*. Там он пытался покончить самоубийством, старался схватиться за рубильник. Рабочие его еле оттащили.

Из отделения никого не пускали на кухню за пищей, как это делалось в других отделениях. Пищу приносили пациенты алкогольного отделения.

Но перейду к последовательному изложению, как события развивались у меня лично.

23 сентября 1971 года меня вызвал на беседу Белый Борис Иосифович.

Белый: Как вы себя чувствуете?

Николаев: Нормально. Врач в третьей больнице не считал, что мне нужно находиться в больнице, и готовил меня к выписке. Но выписать меня он не успел, так как в пятнадцатой больнице кончился карантин и меня перевели сюда. Поэтому я прошу вас меня выписать.

Белый: Я должен сначала с вами побеседовать, понаблюдать за вами. На это мне потребуется время.

Николаев: И много?

Белый: Пока не знаю. Скажите, почему вы не ходили на политзанятия ?

Николаев: Я уже отвечал на этот вопрос в первом и восемнадцатом отделениях. Думаю, что сейчас ставить этот вопрос не обязательно.

Белый: А почему вы октябрьскую революцию называете контрреволюционным переворотом?

Николаев: Потому что революция в России произошла в

 

феврале 1917 года, а большевистский переворот ликвидировал демократические завоевания этой революции. Но к психиатрии мое мнение отношения не имеет.

Белый: Вы считаете себя борцом?

Николаев: Нет, не считаю.

Белый: А вы бы стали с оружием в руках бороться с советской властью в случае антисоветского мятежа ?

Николаев: Нет, не стал бы, потому что у меня оружия нет.

Белый: А если бы у вас было бы оружие, например, автомат?

Николаев: И в таком случае не стал бы. Я стрелять не умею.

Белый: А если бы вы умели стрелять ?

Николаев: И в этом случае не стал бы, потому что у меня еще и патронов нет.

Белый: А если были бы патроны?

Николаев: И тогда бы не стал, потому что я их заряжать не умею.

Белый: А если бы умели заряжать ?

Николаев: И тогда бы не стал, ибо я целиться не умею.

Белый: А если бы умели целиться?

Николаев: Послушайте, прекратите этот идиотский допрос. Вы что, из себя дурака корчите, что ли?

Белый: Вы тут с выражениями полегче, если не хотите на иглу. Первый раз это вам сошло, а второй уже не сойдет. Посажу на иглу недели на две, чтобы знали, как со мной разговаривать. Отвечайте на вопросы, как я вас спрашиваю. Вы состояли когда-нибудь раньше членом какой-нибудь незаконной политической организации?

Николаев: Состоял.

Белый (с явным интересом): Да ? Когда ?

Николаев: Я вам признаюсь. Только вы никому не расскажете?

Белый: Нет, что вы? Никому!

Николаев: А в «историю болезни» не запишете?

Белый: Нет, нет! Ни в коем случае!

Николаев: А нас здесь никто не подслушивает?

Белый: Нет, что вы! Кроме нас здесь никого нет.

Николаев: А там за дверью тоже никого нет?

Белый (встает, подходит к двери, затем плотно ее закрывает и возвращается к своему столу): Там никого нет.

Николаев: Я вам признаюсь. Я действительно раньше состоял членом незаконной политической организации.

 

Белый: Что же это за организация?

Николаев: Только я в нее давно вступил, по молодости.

Белый: И вы до сих пор в ней состоите ?

Николаев: Нет, что вы? Я из нее вышел, когда понял ее реакционную сущность.

Белый: Так что же это за организация?

Николаев: Я вам на ухо скажу, чтобы никто, кроме вас, не слышал.

Белый (привстает, пододвигается ко мне, наклоняет ко мне ухо): Ну, говорите.

Николаев (тихо, тихо, шёпотом): Комсомол.

Белый весь взбеленился, озверел, да как заорет:

Белый: Я ВАС СЕРЁЗНО СПРАШИВАЮ!

Николаев: А я вам серьезно отвечаю! Единственная незаконная политическая организация, членом которой я был, - это комсомол. Из комсомола я вышел, а в другие незаконные политические организации не вступал и вступать не собираюсь. И больше мне этих глупых вопросов о членстве в незаконных организациях не задавайте. Надоело уже. Я психически здоровый человек, и вы это видите.

Прошло несколько дней. В отделении провели шмон. У меня забрали книги, мои записи, личные письма, которые я написал друзьям, авторучку. Я стал возмущаться. Меня перевели в поднадзорную палату и затем кололи аминазином две недели.

Когда эти кошмарные две недели, которым, казалось, не будет конца, все-таки кончились, то я стал требовать, чтобы мне вернули книги и мои записи, потому что это - моя работа.

Белый: Когда выпишетесь, тогда и будете работать. А сейчас вам надо лечиться.

Николаев: Мне лечение не нужно.

Белый: Если вы мною недовольны, то можете жаловаться на меня городскому психиатру. Кстати, вы его хорошо знаете.

Николаев: А кто городской психиатр?

Белый: Профессор Матвеев.

Николаев: Ну, Матвееву жаловаться бесполезно. Но вы не учитываете, что возмездие придет. Было время, когда расстреляли Ежова и Берия за их преступления. Будет время, когда начнут привлекать к ответственности и советских психиатров.

Белый: Ах, вы еще и угрожать! Ничего у вас не выйдет! Советская власть стоит прочно! Ее не только на вас, но и на ваших внуков и правнуков хватит!

 

Николаев: Возможно, что советской власти и хватит мне даже на несколько принудок. Но возмездие коммунистам и психиатрам придет при жизни нашего поколения. Так что спокойной старости у вас не будет и расплачиваться за преступления, которые вы сейчас совершаете, вам придется.

Результатом этого разговора было то, что Белый поместил меня обратно в поднадзорную палату и продолжил мне курс инъекций аминазина.