Александра Ивановна Семиреч

Добрую память оставила после себя дорогая сестра в Господе Александра Ивановна Семиреч. Простая русская женщина, коренастая, с крупным лицом, могучим здоровьем и грубым, почти мужским голосом, она отличалась чуткостью сердца и искренней верой в Бога, а также исключительным мужеством и способностью ободрять ослабевших в годы гонений христиан.

Происходила Александра Ивановна из коренных сибиряков, закаленных в борьбе с суровой природой и жизненными невзгодами. Почти всю жизнь она прожила в Омске. Уверовала Александра Ивановна уже будучи замужем и имея трех детей. Ее муж, горький пьяница, много причинил ей зла, но она только доброе делала как для своего мужа и детей, так и для многих верующих. Дом Александры Ивановны стал прибежищем для гонимых и отверженных, а сама она ревностно продолжала служение странноприимца Гайя (Римл. 16: 23).

Дом, где жила Александра Ивановна с семьей, был большой и состоял из трех частей, каждая имела свой отдельный вход. Та часть дома, которую занимала семья Семиреч, состояла из кухни и двух комнат, большой и маленькой. Вход был через холодные сени прямо в кухню, а оттуда одна дверь вела в большую комнату, другая — в маленькую. Кухня была проходной, без окон. Семья Семиреч многие годы жила в своей части дома, во второй постоянно менялись хозяева, а в третьей части жил верующий Прокопий Иванович Дрыган, у него была большая семья, и с его младшим сыном Ваней, на два года моложе меня, мы дружили.

Прокопий Иванович был очень осторожным человеком: в период больших гонений, когда в доме Александры Ивановны проходили небольшие собрания, Дрыган их не посещал. И только в 1944 году, когда снова стали собираться в молитвенном доме, он стал бывать на богослужениях и даже иногда проповедовал. Человеком он был тихим и приветливым. До революции он был

 

царским офицером и участвовал в первой мировой войне. После революции вступил в коммунистическую партию, но недолго в ней пробыл: стал посещать собрания верующих, покаялся, принял крещение и вышел из партии. В 1937 году брат Дрыган приютил на своей части дома семью верующих Кулажских, бежавших от гонений с Украины. Эта семья состояла из четырех человек: отца, матери и двух сыновей, и жили они у Прокопия Ивановича четыре года, хотя семья самого Дрыгана была многочисленной.

Когда в 1936 году, после второго ареста моего отца, мы с мамой остро нуждались в жилье, Александра Ивановна приняла нас в свой дом, и мы жили у нее до весны 1938 года. В тридцатые годы в доме Семиреч нашла приют слепая поэтесса Полина Яковлевна Скакунова, и Александра Ивановна окружила ее трогательной материнской любовью и заботой. Во время войны Александра Ивановна приютила у себя в доме двух детей узника П. В. Иванова-Клышникова: Ирину и Василия.

В 1943 году Александра Ивановна вместе с другой добродетельной христианкой Евдокией Самойловной Варнавской каким-то образом узнали о том, что в мужском и женском лагерях в Омске содержалось несколько десятков молодых верующих из Крыма: они были арестованы в декабре 1940 года в Симферополе, когда праздновали Рождество на квартире у верующих. Все они, вместе с хозяевами, были осуждены на десять лет и отправлены в сибирские лагеря. Александра Ивановна и Евдокия Самойловна в голодное военное время в течение нескольких лет регулярно передавали молодым узникам продуктовые передачи (у Александры Ивановны были родственники в деревне недалеко от Омска, куда она часто ездила за продуктами).

В 1943-1944 годах Александра Ивановна была одним из самых активных и ревностных начинателей регулярных богослужений в Омске. Простая малограмотная женщина, она была пламенной свидетельницей евангельской вести. В конце 1961 года, когда она была уже глубокой старушкой, верующие омской церкви послали ее в Челябинск для установления связей с Инициативной группой ЕХБ по подготовке чрезвычайного съезда. Позднее Александра Ивановна передала через Шалашова Александра Афанасьевича от их омской церкви большую сумму денег для семей узников. Брат Шалашов, пресвитер гонимой церкви ЕХБ в Челябинске, рассказывал мне, что Александра Ивановна Семиреч всей душой восприняла начало духовного пробуждения среди верующих ЕХБ.

Вскоре после посещения Челябинска Александра Ивановна мирно отошла к Господу. В жизни ее нашли отражение слова нашего Господа Иисуса Христа: «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы

 

 

пришли ко Мне... так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Матф. 25: 35, 36, 40).

Моя мама была очень привязана к Александре Ивановне, они многое пережили вместе. Мама оставила на кассете свои воспоминания об этой замечательной сестре в Господе

Семиреч Александра Ивановна была многолетней жительницей Омска. Она была лет на пятнадцать старше меня, высокая, широкоплечая, сильная. В Омске была мукомольная мельница, где нагружали мукой большие мешки, и Александра Ивановна наравне с мужчинами с легкостью поднимала и несла мешок весом пудов в пять (80 килограммов). Говорила она грубым громким голосом, но сердце имела доброе и отзывчивое.

Уверовала Александра Ивановна в двадцатые годы в Омске, когда уже была замужем. До уверования она была совершенно неграмотной, но научилась грамоте, чтобы читать Библию, которую очень полюбила. Ее муж Роман Антипович был старше ее на несколько лет, он работал плотником на строительстве. Роман Антипович был среднего роста, щупленький, с очень тихим голосом, когда бывал трезвым. Когда же выпивал, что случалось часто, он становился как дикий зверь: буянил, дрался, страшно сквернословил. Когда ее муж начинал буянить, Александра Ивановна его быстро усмиряла: бросала на кровать и привязывала веревками за руки и ноги к кровати. При этом он страшно ругался и кричал: «Ляксандра! Пусти сейчас же, я тебе дам!»

До уверования Александра Ивановна тоже любила выпить, но после покаяния жизнь ее резко изменилась. Муж ее так и остался неверующим и горьким пьяницей. Когда для церкви настали трудные времена, то несмотря на то, что муж ее был неверующий, в доме Александры Ивановны собирались по 10-15 человек для молитвы и чтения Слова Божия. Интересно, что муж Александры Ивановны не возражал против этих собраний, и когда был трезвый, очень приветливо встречал верующих.

Незадолго до второго ареста Петра Яковлевича в доме у Александры Ивановны собралось человек двадцать верующих, и Петр Яковлевич проповедовал на тему: «Останься с нами, потому что день склонился к вечеру» (Луки 24: 29). Он говорил о двух учениках, шедших в Эммаус, потрясенных смертью Иисуса на кресте, разочарованных, не способных верить в Его воскресение, и когда по дороге им встретился Христос, они приняли Его за обычного путника. Проповедь длилась часа два, все слушали, затаив дыхание: он вообще хорошо проповедовал, но эта проповедь об эммаусских учениках была особенно сильной. Все мы в тот вечер были так увлечены истинами Слова Божия, что забыли о грозящей опасности: в любую минуту могла войти милиция и арестовать нас всех.

 

В своей проповеди Петр Яковлевич говорил, что в трудной для церкви Божьей обстановке, при постоянных угрозах и арестах, нам нужно только об одном просить Господа: «Останься с нами в это трудное время! Помоги сохранить верность Тебе до конца!» После того, как Петр Яковлевич был арестован и находился в тюрьме, Александру Ивановну вызвали на допрос в НКВД и спрашивали о содержании той проповеди и о том. кто был тогда на собрании. Александра Ивановна никаких материалов против Петра Яковлевича им не дала. хорошо и умно отвечала при допросе. Она и меня предупредила: «Если тебя вызовут на допрос, будь очень внимательна, как отвечать. Когда следователь записывает, проверяй: так ли все, как ты говорила, а каждую пустую строчку прочеркивай несколько раз жирными линиями, чтобы потом следователь не смог что-нибудь дописать лишнее». Вот какой ум был у этой малограмотной женщины!

Потом и меня вызвали в НКВД на допрос, и других верующих, и у всех спрашивали, кто был на собрании, когда Петр Яковлевич проповедовал об эммаусских учениках. Следователь меня спросил: «Кто сидел рядом с вами на том собрании?» Около меня в тот вечер сидела Нюра, ее мужа арестовали вместе с Петром Яковлевичем, а с другой стороны — Люся, очень близкий мне человек, врач по образованию, добрая и отзывчивая женщина. И вот следователь меня спрашивает: «Кто сидел рядом с вами с правой стороны и кто с левой?» Я ответила: «Я ничьих фамилий не знаю!» Я их действительно не знала, это был для меня хороший урок на всю жизнь— стараться не запоминать ничьих фамилий, и мне этот опыт очень пригодился, особенно когда я трудилась в Совете родственников узников.

Следователь несколько раз спрашивал:

— Кто сидел с вами рядом?

— Люся, — отвечала я.

— А фамилия?! — раздраженно крикнул он.

— Не знаю!

— А с другой стороны?! — продолжался допрос.

— Нюра!

— А фамилия?!

— Я не знаю!

Следователь в раздражении бросил ручку на стол и злобно крикнул: «Это что, Семиреч вас научила так вести себя на допросе?!» В конце допроса следователь дал мне прочитать протокол и подписать его, и я старательно зачеркнула все пустые места. В кабинете было два следователя, и когда они увидели, что я тщательно зачеркиваю пустые места на листе, оба пришли в ярость и стали кричать, стуча кулаками по столу: «Знаем, кто вас этому

 

научил! Это все Семиреч!» Конечно, власти хотели арестовать Семиреч, но, видимо, терпели ее из-за ее малограмотности.

Прошло несколько лет после того допроса, шла война, Петр Яковлевич давно уже был осужден, я не имела от него вестей и даже не знала, жив ли он. И вот меня снова вызывают на допрос в НКВД, и снова задают вопросы о той проповеди Петра Яковлевича. Правда, вызвали меня тогда в горсовет, а оттуда на машине повезли в областное управление НКВД, это происходило в Омске. Я в это время работала бухгалтером в конторе и понимала, что если на работе узнают, что меня повезли в НКВД на допрос, то меня сразу же уволят, а я в то время была единственной кормилицей своего сына и детей моего арестованного брата Петра, которого растерзали во время допроса в тюрьме Благовещенска.

Меня всю ночь допрашивали трое следователей. Меня привезли прямо с работы, я была голодная, худая, обута в тряпичные тапочки. Они спросили: «Сейчас идет война и много врагов Советской власти вокруг. Есть ли враги в вашей конторе? Высказывался ли кто-либо против власти?» Я ответила, что никаких врагов власти в конторе я не видела, и никогда не слышала никаких враждебных разговоров. Я им сказала: «Враги Советской власти — на фронте, а не здесь, в глубоком тылу, в Сибири!» Они ответили: «Ну, нам лучше знать, где находятся враги!» В 12 часов ночи зашел в кабинет какой-то их начальник, посмотрел на меня: я сидела бледная, еле живая, а эти трое у меня непрерывно требовали: «Вспомните, о чем проповедовал ваш муж в последний раз!» Когда зашел начальник, все трое сразу же встали, а он стоял с трубкой в зубах, такой важный, и внимательно смотрел на меня, изучал. «Как дела? Допрашиваете?! Это жена Винса?! Ну допрашивайте, допрашивайте!» — и вышел.

Они также хотели знать, куда ходит Семиреч, что делает, с кем встречается, чьи дома посещает. Задавали вопросы и о других верующих. Я сказала категорично: «Я ни о ком вам говорить не буду: ни о Семиреч. ни о других верующих!» Они были очень недовольны, но, видимо, не имели в то время указания меня арестовать. Только терзали вопросами, а в 5 часов утра отпустили домой, и я должна была идти пешком через весь город, а утром снова быть на работе.

Вскоре меня опять вызвали на допрос в НКВД, но я не пошла. Тогда следователь сам пришел ко мне на работу, меня пригласили в кабинет начальника, а там вместо начальника сидел следователь. Я извинилась и сказала: «Подождите одну минуту, у меня в сумке письмо к вам, в НКВД, я сейчас принесу». Я вышла в свою рабочую комнату и взяла письмо, которое я заранее приготовила и держала в сумке. Когда я вернулась и отдала ему письмо, он сначала очень обрадовался. Но прочитав его, рассердился, так как в письме я

 

писала: «Можете меня сегодня же арестовать, но с вами я ни о чем говорить не буду! Я к вам в НКВД больше не приду, и вы ко мне не ходите!»

Следователь пригрозил мне арестом, но я сказала. «Посмотрите на меня: я еле жива, еле стою на ногах! Если вы хотите моей смерти в тюрьме, то сейчас же меня арестовывайте!» За годы скитаний я потеряла от цинги почти все зубы, мне тогда было 36 лет, а я выглядела, как глубокая старуха. В тот день у меня была страшная головная боль, от многолетнего голодания у меня был туберкулез, и от слабости меня буквально качало. Когда я сказала ему: «Можете меня хоть сейчас арестовывать, а предавать верующих я не буду», я первые несколько минут стояла молча, ничего не видя и не слыша, у меня сильно кружилась голова. Он что-то еще говорил, угрожал, но страха у меня уже не было, а только страшная усталость. Затем я повернулась и молча вышла из кабинета.

Это было в конце 1943 года, больше меня на допросы не вызывали. Как я благодарна Александре Ивановне, что она меня научила так решительно и мудро с НКВД говорить! Как я узнала впоследствии, в то время Петр Яковлевич умирал от голода и непосильной работы в лагере на Колыме.^[1] Так до самой его смерти органы НКВД интересовались его проповедью об эммаусских учениках — настолько их беспокоила могущественная сила Слова Божьего и призыв к верности Богу! «Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру!» — так многие из нас молились в тот памятный вечер в 1936 году в доме Александры Ивановны. И Господь неизменно был с нами во все годы жизни. Проведя тернистой тропой. Он помог сохранить верность Ему до конца.