Кого позвать мне? С кем мне поделиться той грустной радостью, что я остался жив?
С. Есенин.
ПРОЛОГ
Я — доходяга! Не ищи, читатель, этого слова в справочниках, словарях, больших и малых энциклопедиях — его там нет. Оно родилось в нашей стране в XX веке в страшное для народа время разгула сталинских репрессий.
Взгляни на меня, читатель! Видишь, как глубоко запали мои глаза, стал большим нос, сухой кожей обтянулись скулы. Присмотрись, как шаркаю я ногами при ходьбе, как сгорбилась моя спина, выпирают лопатки. Я постоянно мерзну и прячу руки в рукава тощего бушлата. Обескровленное лицо, синие губы, тусклый, равнодушный взгляд...
Я — доходяга! Расшифровывается это просто: Доведенный Отчаянием, Холодом, Обвинением, Доносами, Ярмом, Голодом Антропос. Вдумайся в эти слова, представь их суть. Это, так сказать, социальное определение моего человеческого статуса. Есть и медицинское — дистрофик.
На то, чтобы я превратился в доходягу, много времени не потребовалось. Сначала меня лишили свободы,
хотя никакого преступления я не совершал. Поставили в формуляре ТФТ — тяжелый физический труд. Остальное довершили скудное питание и сибирские морозы. Два-три месяца — и вот перед вами готовый доходяга.
Сколько мне осталось еще? Не знаю... Сейчас я похож на призрак. Наверно, это обо мне великий мечтатель сказал: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!» Правда, брожу я не по Европе, а по клочку земли, отгороженному от мира высоким забором, колючей проволокой, автоматами и собаками. «Светлое будущее»— не для меня. Разве дошлепаю я туда на своих ватных ногах?.. Взгляни еще раз на меня, читатель, от кордовых обувок до шапки с оторванным ухом. Послушай...
Мне 19. Биография куцая. 10 классов, аэроклуб, военно-авиационная школа. Военный трибунал, десять лет лишения свободы и пять — поражения в правах. В приговоре сказано: изменник Родины — это пункт 16 всеобъемлющей 58-й статьи, и еще неверие в сообщения Информбюро — статья та же, а пункт 10. У меня сломаны ребра, выбиты зубы, вывихнута рука, тело в синяках и кровоподтеках — «работа» следователей, молодых крепких ребят в фуражках с голубыми околышами. За что? Не признал себя виновным... По закону нельзя бить? Прокурор объяснил, что законы существуют для советских людей, а я...
Когда-то я весил 72 килограмма, а изменнику достаточно и 40, 32 — забрали славные чекисты. Что для меня сейчас главное? Закон Дарвина: «Выживают наиболее сильные, наиболее приспособленные к данным условиям виды...» Здесь он звучит проще: «Подохни ты сегодня, а я — завтра!» Эмоции отсутствуют. Сострадание, милосердие, участие — все это осталось за колючей проволокой, как ненужный хлам...
Первая любовь? А как же? Была! С пятого по десятый класс «женихом и невестой» дразнили. И на забо-
рах мелом писали: «Лида+Сережа=любовь!» В гимнастерке со споротыми петлицами я стоял перед военным трибуналом, а она в белом подвенечном платье клялась в верности какому-то подполковнику. Вот и вся любовь... Нет, не ответил. А зачем? Предательство? Может быть. Да не все ли равно, когда больно? Это я раньше считал, »что мир на доверии и добре держится. Теперь понял: зло, подлость, жестокость — сильнее. Потому, что добро — оно без кулаков. Лев Толстой? Непротивление злу? Нет, не согласен! Убежден, зло должно быть наказано, иначе оно расползется, как раковая опухоль...
Вещи, имущество? Да нет у меня ничего. Котелок и ложка — вся частная собственность. Никаких забот. Люмпен-пролетарий.
Авиация! Вот это настоящее дело и любовь! Услышу самолет — сердце щемит. И на земле, и в небе — крах! Полнейший. Не могу понять за что? Ночью и днем ответа ищу и не могу. Хоть тресни. Уголовникам проще — знают, за что сидят. Убил, украл, смошенничал — попался, вот и сиди. Просто и ясно. А как мне? Миллионам таких, как я? Где-то в самой глубине сознания тлеет уголек надежды, что рано или поздно, но кончится этот страшный сон наяву. Обязательно! Главное — выжить!.. Стиснуть зубы, собраться в комок и выжить, во что бы то ни стало... Но все сильнее звучит мрачный голос: «Бесполезно... Устал, нет сил... Смирись, не барахтайся, щенок...» А уголек надежды все светит и светит... Нет, рано тебе умирать... Ведь ты еще не жил!
...Метет поземка, свистит ветер, и холодное зимнее солнце тускло светит над нашим лагерем. За высоким забором идет своя жизнь, о которой я могу только догадываться, вспоминать. Я почти разучился ходить, мне не хочется двигаться. Тянет расслабиться, отключиться от всего. Главное, не думать о жратве. Стиснув зубы, шепчу: «Я — сыт! Я — сыт! Ты слышишь, мой сжавшийся
в комочек желудок? Мы с тобой сыты! Сыты! Приглуши свою мольбу и крик! Не надо...»
Вот мы и познакомились, дорогой читатель. Не знаю, останусь ли в твоей памяти? Но когда сядешь за обеденный стол, задумайся... Не отодвигай тарелку с недоеденным супом, береги каждую крошку хлеба. Помни: великое счастье быть свободным, большая радость быть сытым. Вспомни о таких, как я. А чтобы не забылось, приглашаю туда, где мне пришлось побывать. Познакомлю с теми, кто был рядом, кто не дожил, не выстоял, не вынес. Это неправда, что время рубцует старые раны, они кровоточат всю жизнь.
Пора, мой читатель, в путь. Впереди дорога в десять лет...
Все сильнее метет поземка, все сильнее свистит ветер в колючей проволоке...
Мне снова — девятнадцать!..
Я снова — доходяга...
Дай руку, читатель. Пойдем!..