- 229 -

КОТЛЕТЫ ДЛЯ ТРЕХ ПЕРСОН

 

28 ноября 1942 года папа выехал в Ачинск встречать маму из Казахстанского лагеря, куда ей предписано было прибыть в тот же день. Далее происходит необъяснимый провал в моей памяти. Родители отсутствовали несколько суток, добывая, по-видимому, билеты до Красноярска. Куда и для чего ушли у меня эти дни — не знаю. Помню только, что какое-то время, испереживавшись, я готовил для мамы и папы котлеты. Идея с котлетами родилась, наверное, потому, что в пайке, полученном папой в Злобинской пересылке, был шматок мяса, а кто-то, скорее всего тетя Юля или, быть может, Валентина Морская, сказал, что мясо не суповое, а, счастливым образом, котлетное. Как жарить котлеты, я, конечно, не знал и не ведал, но тут вдруг решил к маминому приезду самостоятельно сделать котлеты, основываясь на чисто теоретических знаниях и здравом смысле: вот я каков у тебя, мамочка, умный, взрослый и сообразительный. Весь паек лежал в подполе (ходо-

 

 

- 230 -

дильников в ту пору мы вообще не знали), и я уже рисовал себе сюрприз: входит в дом мама, на мне, как вы понимаете, передник, одолженный у тети Юли, «сервируется» стол, мы приглашаем маму к столу, и тут вдруг появляются котлеты, и все люди, обитающие в нашем доме, начинают хором хвалить меня наперебой: какой же у вас, Фаня Абрамовна, хозяйственный и рукастый сынок, с которым вы теперь не пропадете. А мама — самая счастливая, даже папа искренне удивлен.

И вот, представьте, в тот самый день, когда мы все ждем приезда мамы и папы, я лезу утром в подпол и с ужасом убеждаюсь, что от приличного куска мяса остался жалкий кусочек, аккуратно завернутый в старую газету. Вид у меня был, как говорится в таких случаях, «перевернутый». Я, конечно, никому ничего не сказал, как и не посмел кого-то подозревать: ни тетю Юлю, ни Морскую, ни красавицу Гизеллу, ни даже тенора Орлова (сырым он предполагал слопать это мясо?), а о Стасике, которого я боготворил, и подумать нельзя было. Не иначе, как святой дух подшутил над всеми нами; кстати, в доме тогда собачки еще не было, ее завели вскоре, но явно не для того, чтобы она научилась таскать из подпола продукты (что, кстати, она и научилась, когда мы переехали с улицы Урицкой в квартиру на улицу Ленина, 11).

Короче говоря, к приезду мамы я имел одолженный у тети Юли передник, пожертвованную Морской луковицу, кусок белого хлеба, достаточно черствого, чтобы его, как и положено было, размочить, мясорубку «от» тети Юли, крохотный кусочек мяса и совершенно независимый и гордый вид, счастливый тем, что я сумел преодолеть подозрения ко всем нашим близким. Поезд, как я уже говорил, должен был прибыть в Красноярск к середине дня, хотя никакого расписания, конечно, не было: я просто разделил все мнения и получил среднее число, упавшее на полдень. Тем не менее, котлетами я занялся с самого утра: я провернул через мясорубку тщательно очищенную луковицу, затем уже замоченный в воде кусок белого хлеба, принялся за кусочек мяса, и тут тетя Юля преподнесла мне царский подарок: сырое яйцо и столовую ложку муки, в которую я должен был побелить котлеты прежде, чем положить их на сковородку. Постного масла, чтобы смазать сковородку, я тоже получил у тети Вали Морской. Все было готово к священнодействию, чтобы котлеты-сюрприз явились на стол, как говорят в приличных домах, с пылу с жару. Каждые десять минут я выбегал из дома, подбегал к пригорку, на котором была колонка, из которой постоянно текла вода, образовавшая ледовую горку, спускаясь по которой, мама могла бы сломать ногу, и на этот случай я и должен был постоянно дежурить возле колонки: к слову сказать, до первого дня зимы оставались часы, а холода еще в середине ноября дали себя пощупать колким ветром, не зря Красноярск и был назван в честь злых ветров «ветродуем». Я отчетливо представлял, как, держа маму под руку, проведу ее по ледовой дорожке прямо к дому, а там на столе уже лежат наши три котлеты, на большее у меня ни мяса, ни фантазии не хватило. Как сказал бы официант, «вам котлеты на трех персон»? Под пальто

 

- 231 -

я постоянно держал передник, чтобы выглядеть настоящим и поваром, и официантом, и настоящим сыном.

Увидел я их издали, тут же скатился по льду к дому, успел сунуть сковородку на горячую плиту (в печке уже пылали сухие дрова, наколотые Орловым), кинулся навстречу маме, и выяснилось, что она у нас не только курносая, но и действительно красивая; отчетливо помню, что у мамы был грудной голос, в опере он назывался бы меццо-сопрано, хотя дня через три кончилась простуда, и меццо пропало, что же касается сопрано, то тут я не мастер, может, оно и осталось, или, наоборот, именно оно пропало, а осталось одно меццо. Губки у мамы были подкрашены, и целуясь она платочком (как я заметил, она это делала всегда и после) вытирала того, кого удостоила поцелуем, чтобы у него дома потом не было неприятностей от жены или от мужа. В доме уже благоухали мои котлеты, на столе стоял графинчик с водочкой, мама пригласила всех обитателей дома за стол, разделила котлеты на совсем маленькие кусочки, но этого хватило для того, чтобы громко хвалить мои кулинарные таланты. Мы сидели за столом всей семьей, как и кровные, так и соседские, и искренне радовались воссоединению разбитой ячейки, которой почему-то принято было называть маму, папу и детей, будто бы образующей социалистическое общество, в сути которого я тогда ничегошеньки не понимал.

Переезда в другую квартиру, которую получил папа, я не помню, как и того, почему и каким образом в начале апреля 1943 года в Красноярске появился мой Толя, успевший окончить педагогический институт в Ойротии и получивший направление в село Рыбное преподавать историю в артиллерийском училище. Догадываюсь, что Толю по инерции в действующую армию еще не брали, как сына «врага народа», зато преподавать в артиллерийской спецшколе пока позволили (но почему—к этому мы еще вернемся).

Несколько дней вся наша семья прожила вместе. Это было странное и счастливое время, до такой степени, что я даже открыто закурил, не скрываясь от родителей. Так уж случилось в нашей семье, что все тайны я узнавал, когда мама с папой, уверенные в том, что я уже сплю, перешептывались: так я однажды услышал такой разговор. «Абрашенька, я чистила Валькины карманы и нашла там табачные крошки».— «Фанечка, Валечке тринадцать лет, он уже не ребенок, куда денешься от природы?» Я тут же встал с узенькой кроватки, в которой спал, явился к родителям в комнату (у нас была двухкомнатная квартирка на шестом этаже) и сказал, стараясь выдавить из себя басовые (ладно: пускай, баритональные) ноты: «Папа, чего я мучаюсь махоркой, если у тебя есть «Беломор»?» Папа без слов вручил мне пачку. Мама сказала: пусть он лучше курит дома, чем в подворотне, откуда идет вся зараза. С тех пор я попытался соорудить прическу «назад»: сначала склеивал волосы хозяйственным мылом, а потом родители и я сам привыкли к новой прическе «назад», она очень шла к моему «Беломору».

Думаю, моя взрослость, началась все же не с папирос или прически, и не с котлет: само время расставило необходимые акценты.

 

- 232 -

Кстати, с тех пор я больше никогда не пытался готовить еду, полагая это дело женским, но в семье родилась легенда, будто я прекрасно делаю котлеты. Я и сам в это верю. Надо же во что-то верить в нашей жизни?