ГЛАВА 18

ЧЕРЕЗ ИНДИЮ В ЭРЕЦ-ИСРАЭЛЬ

 

Итак, после двухнедельного пребывания в Карачи, в изнуряющей жаре, при которой мы все же соблюдали установленный режим, мы отправились дальше, на этот раз - к конечному пункту нашего пути, в Эрец-Исраэль.

Перед отъездом капрал устроил в нашу честь концерт местного оркестра. Дети внимательно слушали и с любопытством разглядывали незнакомые странные инструменты. Маленькая Лили, вглядываясь, зарисовывала в дневнике музыкантов. Ее дневник был, как я понимал, отдушиной для нараставшего по мере приближения к стране волнения.

Снова предотъездная лихорадка, снова дети упаковывают свой скудный скарб, изношенные вещи, рваные ботинки, хотя и обещали сжечь их, когда получали новые. Мошик в ответ на мои увещевания заявил, что изношенные вещи - часть его самого и он не может с ними расстаться.

Ребята не захотели разбиваться на возрастные группы, и я не стал настаивать: не только дети, но и мы, взрослые, кое - чему научились за это время. Теперь ребята распределялись по группам, как сами хотели.

Хава, получив от матери несколько монеток, купила себе зеркальце. Она изменила прическу, и сидевший рядом с ней Мошик всячески выражал ей свое восхищение. Елена плакала то ли оттого, что хотела есть, то ли оттого, что переела, и жаловалась, что у нее никого нет на свете, даже худой собаки. Адам, как обычно, не обращал внимания на то, что происходит вокруг, но был по крайней мере спокоен. Сказать бы Елене, что она не одинока, что мне не безразличны ее горести, но я, как и остальные взрослые, был слишком занят предотъездными делами. Легкая закуска перед дорогой ненадолго ободрила Елену: она все-таки еще боялась, как бы очередная раздача еды не оказалась последней. Что случилось с Ициком, Элимелехом? Почему они попали под влияние Мошика? - с беспокойством поглядывал я на новообразованную троицу.

В порту нас поджидало судно " Ноуролия". Детей поместили в трюм, и тут же поднялась невообразимая суматоха. Хаим уложил сестренку в гамак, заботливо прикрыл одеялом и даже раздобыл подушку. Елена крепко сжимала в руке сумку с едой, которую она все время подкапливала. Дита горько плакала, уверяя, что у нее украли ее самое красивое платье, и воспитательница никак не могла ее успокоить. Шломек устроил розыск, вызвав гнев тех, в чьих узлах он рылся. А когда он попытался заглянуть и в вещи Мошика, тот сильно побил его, так что Шломек тоже ревел.

 

Плач заразителен. Заплакал и Меирка, которого даже мать не смогла унять; за ним Софья, которую пугал своим странным поведением Адам; Береле не достался гамак, и он его громко требовал, поддержанный родителями: " Ему полагается!". Лили, как обычно, была погружена в дневник, хотя у нее-то были причины радоваться: вот - вот встретится с родителями. А остальные были грустны и беспокоились без конкретного повода.

Женя посмеивалась над Хаей, которая крепко держала куклу: такая большая, а не расстается с куклой. Хая обиделась, дальше - больше, и девочки вцепились друг другу в волосы. Вмешалась сестра Хай Хава, начался настоящий скандал.

На этом пароходе у меня не было отдельной каюты, так что я тоже, как и Рахель с матерью, расположился в трюме. Даже во время наших плаваний мы старались, несмотря ни на что, придерживаться режима дня. Готовились к маршу, которым мы пройдем, когда приедем в Эрец-Исраэль.

Питались мы скудно и однообразно, судно сильно качало, но мы настаивали, чтобы дети дежурили как положено: мыли бы посуду, полы и т.д.

Было жарко, Женя сняла, наконец, свое заплатанное желтое пальто, с которым до сих не расставалась, и - его стащили! Может, кто-то решил посмеяться над ней, но оно исчезло. Женя рыдала, как будто случилась настоящая трагедия. Видно, пальто было только поводом, а оплакивала она свою судьбу. Маленькая Мария ревела заодно. До сих пор я никогда не видел Женю плачущей. Наоборот, она всегда подбадривала других. Мошик предложил отыскать пальто, если она что-нибудь ему за это даст, но у Жени ничего не было. Хана, которой уже надоело зеркальце, обменяла его у Антека на пачку сухарей. Хаим пытался показывать свои семейные фотографии Адаму, который их еще не видел, но тот не обращал внимания ни на Хаима, ни на фотографии.

Было душно в битком набитом трюме, пот лил с меня ручьем. Я предпочел спать на палубе, там прохладнее. Многие поднялись туда подышать свежим морским воздухом и отдохнуть от шума.

Лили осталась внизу и продолжала писать дневник. Когда она приедет в Эрец-Исраэль, она даст родителям его прочесть, они узнают, как она мучилась, пожалеют ее и будут еще больше любить. Рисунки она им тоже покажет. Под конец и она решила подняться на палубу, хоть и боялась, как бы не украли гамак с подушечкой. Одеяла ей не досталось, и она чувствовала себя обиженной - неважно, что в такую жару одеяло ни к чему. Ей хотелось есть. Может, она забудет об этом во сне, сказала она мне и закрыла глаза. Я видел ее маленькое измученное личико, беспокойно моргающие глаза. Уснуть ей так и не удалось.

Назавтра Лили была дежурной. Сколько посуды! И какой грязный пол! А Елена радовалась, что сегодня еды будет побольше: праздновали бар-мицву Антека, и он был очень рад. Хаим помнил, как праздновали бар-мицву дома, и, стараясь, чтобы церемония проходила по всем правилам,

 

одолжил у одного из взрослых талит и тфилин.^*

Виновник торжества не читал отрывка из Торы, но все пели, лакомились конфетами, а Хаим рассказывал, как на бар-мицву в синагоге из верхней галереи для женщин градом сыпались сладости. Сестренка недоверчиво уставилась на него: разве такое бывает? Разинув рот, она ловила каждое его слово, а когда он на минуту умолкал, требовала, чтобы он поскорей продолжал. Потом попросила написать письмо папе и маме. А их уже не было в живых... Письмо маме уселся писать Шломек. Соорудил из газетной бумаги конверт, наклеил использованную марку и надеялся не только отправить письмо, но и получить ответ. Адреса мамы он не знал. Спустя несколько дней мы прибыли в Аден. Потрясающе красивый порт. Кружатся чайки, много пароходов, парусных лодок, с берега видна ласкающая взгляд цепь гор.

Я смотрел с палубы на местных детей, игравших в мяч, на мать, обнимавшую дочку. Как не похож наш мир на тот, в котором живут они. Капитан напомнил мне, что нужно спуститься вниз, в Адене нам нельзя оставаться на палубе, чтобы у местных арабских жителей не возникали нежелательные вопросы. В первую очередь это относится к девушкам: по обычаю мусульман женщине нельзя показываться на людях без чадры. Я спустился вниз. В трюме праздновали пятнадцатилетие Мошика. Угощение состояло из конфет, а в подарок он получил пару носков, чему очень обрадовался. Но еще больше он радовался празднику, устроенному в его честь. А раньше мне казалось, что ничто не может его растрогать - слишком много испытал он за свои пятнадцать лет.

Жара невыносимая. Стало чуть полегче, когда снова можно было выйти на палубу в ожидании парохода, на который мы должны были пересесть.

Не раз раздавался сигнал тревоги, как это бывало и на предыдущем пароходе. Мы надевали спасательные пояса, от которых становилось еще жарче, да и двигаться тяжелее. Мы повторяли детям, что это только тренировка, но они чувствовали, что опасность настоящая. И действительно, в море было полно мин и вражеских подводных лодок. Смерть, преследовавшая всех нас уже много лет, казалось, доберется до нас раньше, чем мы - до Эрец- Исраэль.

Елена говорила, что не боится: одна мина - и все кончено, и никто не заплачет по ней. Меня пугало ее настроение. Оживлялась она только когда ела, но продуктов на пароходе было в обрез. А Адам ни в чем не находил утешения. Он рыдал и искал Софью, которая в бреду казалась ему мамой, и девочка в страхе убегала от него.

 

Трудно будет вернуть этим детям жизнерадостность. Легче тем, у кого есть любящие родные: Береле, Меирке, Лили, сестричкам Клейн. Волновались все. Хотелось поскорее добраться до места, а с другой стороны, не отпускал страх: что их там ждет? В Союзе они научились ненавидеть работу, насмотревшись, как бедствовали те, кто работал, и благоденствовали начальники, которые не работали. А что если их пошлют в кибуц и заставят работать? Правда, по рассказам воспитателей кибуц совсем не похож на то, что они видели в колхозе, но кто знает, так ли это.

Мы медленно плыли в Красном море по направлению к Суэцкому каналу.

Однажды вечером меня вызвал капитан. У нас установились хорошие отношения со всем экипажем, включая судового врача, который помогал нашим медикам ухаживать за больными детьми, особенно за теми, кто страдал от морской болезни.

Капитан был серьезен и сдержан: мы попали в минное поле. Мины союзников, но от этого не легче, мины есть мины. Он просил меня проверить, все ли надели спасательные пояса и заперт ли трюм. Я оказался перед дилеммой: сказать воспитателям или нет. Все равно помочь они не могут, а они и без того измучены. Зачем пугать Рахель? Она с таким радостным нетерпением ждет прибытия в Суэц. Не сказал я и ее матери, надеявшейся на встречу с мужем и сыном.

Может, рассказать представителю Сохнута адвокату Рудницкому, сопровождавшему нас? Трудно одному справляться с таким волнением. Но зачем мучить и других? Я только сказал детям и воспитателям, что всем нужно спуститься вниз: если будет повреждена одна часть парохода, остальные отсеки не зальет. Кроме того, я велел всю ночь не снимать спасательных поясов, объяснив, что проходит очередная тренировка пассажиров.

Эта ночь была самой длинной и тяжелой в моей жизни. Я не сомкнул глаз.

Наконец, пробились первые лучи света, над морем поднялась заря. Я пошел к капитану и узнал, что опасность миновала. Он был вконец измотан и сказал, что случилось настоящее чудо. Может, благодаря еврейским детям на пароходе? Всю ночь пароход плыл в полном мраке по минному полю! Я облегченно вздохнул, радуясь, что никому не сказал ни слова.

Пароход продолжал плыть к Суэцкому каналу. Все было как в счастливом сне. Еще немного - и мы будем в Эрец-Исраэль. Только бы не возникли новые препятствия! Сколько раз я уже был близок к отъезду в эту страну, но сначала меня задержала болезнь мамы и материальные затруднения, потом - мобилизация в польскую армию, война и арест. Нет, теперь-то я туда попаду. Я еще не знал, что мы ушли от вражеской подводной лодки, которая следила за нами.

 

И снова репетиции: мы будем танцевать, проходя по улицам Тель-Авива. В ближайшую среду войдем в Суэцкий канал, а оттуда поездом - в Эрец-Исраэль. Воспитанники приготовили форму.

С одной стороны, среди детей носились зловещие слухи, что в Эрец-Исраэль их поместят в концлагерь, сожгут все их вещи, и т. п., с другой - предстоящий приезд казался им сном: слишком хорошо, чтобы быть правдой.

На палубе подняли наш флаг с магендавидом и надписью: " Еврейский детский дом Тегерана". Адвокат Рудницкий произнес речь. Он говорил о флаге и о родине, в глазах у него стояли слезы, впрочем, как и у всех, кто его слушал.

Лили оправдывалась тем, что, когда поднимают флаг, всегда плачут. А Женя не понимала, чего плакать, раз еще немного - и Лили встретится с родными. Не то, что она - один Бог знает, когда она увидит своих. Лили огорчала близкая разлука с лучшей подругой, но она повторяла, что в Эрец-Исраэль не проронит ни слезинки - это здесь она плачет в три ручья.

Судно шло по серому зимнему морю. Всем хотелось увидеть вход в Суэцкий канал. Наконец - вот он. Спустили флаг, передав его членам старшей группы, которые понесут его на марше, когда мы приедем.

А вот и Суэцкий порт - ворота в Эрец-Исраэль. Бросили якорь. К "Ноуролие" подошли лодки, ребята начали спускаться, крепко держа свои узелки. Сначала сошли самые маленькие вместе с сопровождающими и поплыли к берегу. Во вторую лодку спустились старшие дети, за ними юноши и взрослые.

Мы попросили взволнованных ребят скорей затянуть песню, и дрогнувшие голоса запели:

Мы идем вперед и поем,

Хотя позади остались развалины и трупы.

Пришел конец нашим мытарствам? Долгим годам войны, ссылкам в лагеря, скитаниям, месяцам, проведенным в Тегеране, долгим неделям пути сюда? Мы вступаем в Обетованную Землю, на родину? Я взглянул на Марию. От той малышки, похожей на картинку, которую отец передал Жене меньше года назад, не осталось и следа. Похудела, побледнела от морской болезни, вымазана черной мазью от чесотки, головка снова обрита из-за вшей, грязное и рваное платье не по росту, сквозь дыры проглядывает худое тельце, ботинки велики. Она крепко сжимает в руках узелок, перевязанный веревкой. Ей четыре года, а какие печальные у нее глаза. Робко идет она по берегу, всех слушается, только расстаться со своим узелком отказывается. Женя и Лили взволнованы до слез. Они тоже плохо выглядят, бледные, в измятой одежде.

И у Антека вид не лучше. На бритой голове парша, в отрепьях, штаны на нем болтаются, грязная рубашка и женские ботинки не по ноге, один носок

 

поднят, другой спустился, в руках два пакета, наверно, с ботинками и хорошей одеждой. Никак не убедить было детей надеть перед приездом в Эрец-Исраэль форму. На лицах стоявших у причала солдат отразился ужас при виде детей. Мошик вообще шел босиком. Где его ботинки? Ведь они у него есть.

От Сохнута нас встретили представители отдела алии, а от "Молодежной алии" - Ганс Байт, заместитель Генриэтты Сольд. Они приготовили для нашего переезда в Эрец-Исраэль два специальных поезда. Среди ожидавших нас были и представители строительной компании "Солель-боне". Все встретили нас как "сыновей, вернувшихся к своим пределам". Но мы еще не доехали.

Все смотрели на детей со слезами на глазах. Сара волочила ноги в ботинках на несколько номеров больше ее размера (видно, это были ботинки Хаима), без чулок; у Хавы разорвалась сумка, и рассыпались все ее тряпки; Адам начал буйствовать; Елена плакала, но продолжала есть. Немногим лучше выглядели и другие дети. Солдаты велели рассесться на берегу и ждать подходивших лодок. Когда все собрались и выстроились, колонна прошла к соседнему зданию, где был буфет. Солдаты пеклись о нас, как заботливые отцы и старшие братья. На погоне у них было слово "Палестина" и магендавид. Сначала наши ребята испугались при виде солдат, но постепенно разговорились с ними, и те со сжимающимся сердцем слушали их страшные рассказы.

Меня потряс рассказ Мошика, который я услышал впервые: немцы с улицы стреляли в окна домов и застрелили отца прямо у него на глазах. Семья хоронила отца и не успела еще прочесть кадиш, как зазвонил колокол, извещавший о начале комендантского часа. А не успели они вернуться домой, как немцы забрали их: мать с шестью детьми. Им велели вырыть яму, спуститься в нее и погребли всех заживо. Только ему удалось сбежать. До сих пор мальчик молчал.

Один офицер нес на руках Софью, которая обняла его за шею, словно своего отца - офицера польской армии, оставшегося в Тегеране. Девочка по-польски рассказывала офицеру про своего папу. Он ни слова не понимал, но снова и снова целовал ее. Солдаты гладили льнувших к ним детей, брали их на руки. Взволнованы были и те и другие. Лили крутилась среди военных и все спрашивала о своем отце. Ей почему-то представлялось, что он мобилизован и вместе с другими военными придет встречать ее. Не найдя его, она ужасно огорчилась.

Шула тоже искала и не находила своего мужа. А Мария рассказывала каждому, кто готов был ее слушать, что у нее есть тетя в Тель-Авиве, около моря. Я надеялся, что Женя помнит адрес этой тети, иначе - как мы ее найдем? Грустно было думать о детях, умерших в дороге и не дождавшихся счастья приехать в страну.

Нас было чуть больше тысячи двухсот человек. Солдаты проводили нас на поезд и вручили детям подарки: мешочек со сладостями и бело-голубой флажок. На мешочках была надпись: "И возвратились сыновья в пределы

 

свои". На детских лицах расцвели улыбки, слышался смех. Я искал глазами Рахель и увидел ее с воспитанниками, как обычно, погруженную в заботы о них. Вскоре мы прибудем в Эрец-Исраэль, и наша миссия будет выполнена. Мы сможем создать семью, наши дети родятся под небом своей страны и будут счастливыми. Сумею ли я убедить Рахель не откладывать нашу свадьбу?

Первый из двух поездов, предоставленных нам египтянами, двинулся по направлению к границе между Египтом и Эрец-Исраэль. Было холодно. Через закрытые окна мы видели пустыню, пески и голубое небо над ними. Скорее, скорее! От нетерпения у меня перехватило дыхание. Вспомнился другой поезд, который вез меня из Пинска на север СССР. А теперь через несколько часов мы будем в Эрец-Исраэль! Перестук колес отзывался у меня в ушах мелодией сбывающейся надежды, песней, сопровождавшей меня на пути из мрака к свету.