- 446 -

Студенческий черед

 

Первого марта 1937 года в два часа ночи к студенческому общежитию № 8 во Втузгородке подъехали две легковые машины. Трое мужчин проследовали по лестницам на четвертый этаж и разошлись по комнатам.

Проснулся от толчка в плечо. Открыв глаза, при свете включенной электролампочки увидел склонившийся надо мной «реглан». Осведомившись о фамилии, военный предложил встать. Товарищи по общежитию — Ярославцев Анатолий, Галаншин Константин и Запорожец Иван уже разложили книги и тетради отдельными стопками на столе, а скудное имущество — на своих кроватях. После такой подготовки чекист предъявил

 

- 447 -

ордер на обыск и арест студента пятого курса Уральского индустриального института Запорожца Ивана.

Это сообщение прозвучало для нас как гром с ясного неба. Иван побледнел, было заметно, как начали подергиваться и сжиматься его пальцы, но скоро он взял себя в руки. «Реглан», осмотрев на столе стопку книг и писанину Запорожца, отложил кое-что в сторону, затем перетряхнул одежду и постель. Переписав выбранное, попросил Галаншина и Ярославцева завизировать акт обыска, сложил изъятое в баул, велел Запорожцу одеваться. На вопрос Ивана, что взять с собой из пожитков, ''реглан» посоветовал захватить пару белья. «А сейчас пошли!» — скомандовал чекист. Дверь за ними закрылась, и мы молча уселись на кровати, не зная, что и подумать. Ни о каком сне не могло быть и речи.

Примерно через час к нам в дверь протиснулись наши однокурсники из соседних двух комнат. Они сообщили, что у них забрали Пастухова Валентина и Артебякина Анатолия. Все трое комсомольцы. Запорожец участвовал в художественной самодеятельности института, хорошо пел. Пастухов отлично учился и без ущерба для занятий и сдачи зачетов прирабатывал в какой-то заводской лаборатории. Артебякин, довольно флегматичный парень, в основном из-за своего прилежания не имел академической задолженности. Все трое получали стипендию. Пастухов — уралец, из г. Касли, Запорожец и Артебякия — с Украины.

Прошел март 1937 года. Об арестованных не было никаких известий. Между тем в институте началась новая волна арестов. На энергофаке был арестован доцент Алексеев. По слухам, родственник Аллилуевых. В конце марта 1937 года из нашей группы отчислили и исключили из партии студентку Дору Смоляк. Причина заключалась в том, что был арестован как «враг народа» первый секретарь Уральского обкома ВКП(б) Кабаков, личным секретарем которого был Смоляк — муж нашей Доры. Тогда же на даче застрелился и второй секретарь обкома Пшеницын. Дору мы больше не встречали, но говорили, что она уцелела.

Первая весть о нашей троице, что они еще живы, была получена в апреле 1937 года, когда меня вызвали в спецотдел института и велели в восемь часов вечера явиться на Ленина, 17. Пришел в назначенное время. Принял чекист со шпалой в петлицах. Предложил стул, поинтересовался темой дипломного проекта. Во время

 

- 448 -

рассказа в кабинет неожиданно привели Запорожца. Он очень изменился, лицо землистое, глаза запали, но следов побоев не заметил.

Поздоровавшись и, не зная, с чего начать, спросил, как дела. Иван, безнадежно махнув рукой, коротко ответил: «Плохо». На вопрос о Пастухове и Артебякине сказал, что ничего не знает. Не представляя, о чем вести дальше беседу, обратился к следователю с просьбой: можно ли принести Запорожцу что-либо из еды и вещей. «А вы у него самого спросите», — посоветовал чекист. Но Иван заявил, что ничего не нужно. После этого минут десять просидели в полном молчании. Наконец, следователь сказал: «Ну что ж, если у Запорожца вопросов и просьб нет, будем заканчивать». Расписавшись на пропуске, передал его мне. Со щемящим сердцем, взглянув на Ивана, сидящего с опущенной головой, попрощался и ушел.

По пути в общежитие пытался осмыслить — для чего устраивалась встреча, но так ни до чего и не додумался.

Прошло 52 года. За это время по доносу о вредительстве 29 марта 1942 года в ГУЛАГ попал и я. Через 15 месяцев на Лубянке, 2, было объявлено, что особое совещание постановило водворить меня на 10 лет в исправительно-трудовой лагерь по статье 58, п. 10, часть вторая. Решение совещания окончательное и обжалованию не подлежит.

В 1953 году после смерти Сталина был выпущен по амнистии с 39-й статьей в паспорте, то есть с «волчьим билетом». В 1956 году реабилитирован.

По инициативе однокашников Перетягина, Левина и Галаншина в 1962 году состоялась встреча группы. Присутствовал на ней и Пастухов. Он очень изменился, бросились в глаза почерневшие зубы, нетвердая походка. Через десять лет оставшиеся в живых вновь собрались в УПИ. Пастухов за это время мало постарел, но стал общительнее. Работал он на Новоуткинском заводе начальником лаборатории, жаловался на больные ноги,

Позднее при случайной встрече с Перетяг иным, работавшим в УПИ доцентом, узнал, что, знакомясь со сбоим «делом» после получения документа о реабилитации, Валентин обнаружил там компрометирующие показания однокурсников Рассановой и Галаншина.

В 1990 году при посредничестве однокурсника Гуткина обменялись письмами. Пастухов прислал коротенькую записку с рядом вопросов. Ответив на них, просил,

 

- 449 -

в частности, сообщить о событиях злополучного дня 1 марта 1937 года, судьбе Запорожца и Артебякина, а также о том, кто из нашей группы оказался замешан. 12 июня 1990 года получил ответ. Привожу его полностью.

«Викторин! Очень благодарен за твое письмо! Не хотелось вспоминать столь горькие страницы своей жизни. Фактически они поломали начисто всю жизнь и унесли главное — здоровье. Итак, коротко об этих тяжких годах. 1 марта 1937 года меня арестовали и поместили в общую тюремную камеру. На допросах спрашивали о связях с И. Запорожцем. Якобы он показал, что завербовал меня в К.Т. организацию, главой которой был Алексеев. Очных ставок не было, так как, по-видимому, в марте Иван был уже осужден. Об этом я узнал из обвинительного заключения.

В августе предстал перед военной коллегией Верховного суда по обвинению по ст. 58 (7, 8, 10, 11) под председательством Ульбриха. Здесь я увидел Артебякина и студентов из горного института Попова и Лясковского. Всем приговор вынесли одинаковый — 10 лет лагерного заключения и пять лет поражения в правах.

После этого всех нас переправили в Полтавскую, а оттуда перевезли в Новочеркасскую тюрьму. В мае 1939 года я вновь встретил Артебякина — нас отправляли этапом во Владивосток. Во время этапа на пароходе «Джурма» случился инцидент. Этап проходил ночью, а я страдал «куриной слепотой» и на каком-то повороте вышел из колонны, конвой меня втолкнул обратно, так я потерял своих товарищей по несчастью. При посадке всех нас не приняли, и часть колонн, в одной из которых оказался и я, вернули обратно на пересылку. И следующим пароходом «Дальстрой» меня привезли на Колыму.

На Колыме работал на приисках «Стахановец», «Чкалов» в забое.

Нас, политических, выделили в особый лагпункт, для порядка все бригады имели звено уголовников, которые приписывали объемы работ себе, играя в карты.

В конце года я попал в стационар — дистрофия. Наверное, тут был бы мне конец, но в январе 1942 года меня как специалиста перевели в Хекиканский лагпункт в центральные мастерские мастером. Это спасло меня. Работал в электроцехе обмотчиком, мастером, начальником цеха. Здесь встретил освобождение. 1 марта 1947 года меня освободили, но впереди было 5 лет поражения в правах. В 1948 году меня перевели в центральные

 

- 450 -

электромеханические мастерские на должность старшего инженера по ремонту. Работа была связана с разъездами В это время я побывал во многих районах Колымы: район Верхоянска, Чукотка (Певек*), Сеймчанский район, Тончинское, Семирчанское, Ягодинское, Индигирское горнопромышленные управления. Наше предприятие слили с Оротуканским заводом.

Настал 1952 год — конец поражения в правах. Но меня не забыли. По возвращении из Певека пригласили в органы и объявили, что какая-то комиссия приговорила меня к вечной ссылке под надзор НКВД

Отобрали паспорт, выдали справку на место жительства, запретили выездную работу. Это продолжалось до смерти «великого вождя».

В Оротукане я работал старшим инженером-электриком. В 1955 году мне выдали паспорт и разрешили выехать в отпуск на «материк». Однако с таким паспортом меня всюду изгоняли (в Каслях мне приказали уехать), в Москве в гостинице не разрешили жить. Был на приеме у заместителя министра МВД. Там велели обратиться в Челябинское УМВД. В Челябинске, правда, дали бумаги прописаться в Каслях.

В конце 1956 года мое дело было пересмотрено, и я получил справку из Верховного суда о прекращении дела из-за отсутствия состава преступления. Так кончился мой срок.

В 1954 году, будучи в отпуске, поступил в УПИ и в декабре 1959 года получил диплом инженера-электрика. (Кстати, Миша Левин был председателем государственной комиссии).

В 1964 году выехал на «материк» и поступил работать на завод «Искра». В 1968 году защитил диссертацию — КТН. 10 лет проработал представителем ленинградского института электронной сварки на заводе «Искра». С 1 февраля 1990 года — пенсионер.

Такова в кратких чертах моя жизнь. У меня тоже есть внучка и внук. Живут они в п. Омсучгин в Магаданской области. Приезжают очень редко и ненадолго.

Постарайся достать книгу об энергетике Урала. Привет от меня твоим близким. Пока все. Жду от тебя письма.

Валентин. Новоуткинск. 12.06.90 г.».

Из этого «реквиема» неясно, как вел себя на допросах,

 


* Здесь же отбывал срок П.Н. Ушаков — прим. А. Казанцева.

- 451 -

подвергался ли физическим воздействиям, признал ли свою «вину». Почему Алексеева и Запорожца судили отдельно? Умолчал Валентин и об однокурсниках-осведомителях. Видимо, все-таки фамилия председателя военной коллегии — Ульрих. Об этом душегубе упоминается и в книге «Архипелаг ГУЛАГ».

17 июня 1990 года послал Пастухову письмо с просьбой пояснить оставшиеся неясными места с припиской, что если на них неприятно отвечать, то допустимо и промолчать. К сожалению, ответа не поступило.

1937-1990 гг.