- 52 -

Если мечта разбилась вдребезги...

 

Сейчас, когда пишу о маленьких узниках ГУЛАГа, естественно возникает вопрос, на каком этапе их жизни лучше остановиться? Когда ребенок избежал детдома и попал к бабушке-дедушке? Когда ребенок встретился со своей мамой после ее освобождения? Хотелось бы, чтобы после всех мучений прозвучали жизнеутверждающие нотки, чтобы был счастливый конец. Но понятие «счастья», как известно, весьма относительно. Во время войны мечтали об одном: вот окончится война... Ну и что тогда будет? Как что? Всеобщее великое счастье! В оккупацию ждали прихода «наших»: вот окончится оккупация, придут «наши», выгонят немцев... Что из этого получилось, многие узники Воркуты узнали на своей шкуре. Те, кто сидел в лагере, мечтали: вот выйдем на свободу... И что же тогда будет? Как что? Свобода - великое счастье!

У женщин, родивших в лагере детей, формула счастья также зависела от обстоятельств. На первых порах они молили Бога только об одном - чтобы дитя не попало в детдом! Когда возраст ребенка приближался к двум годам, мать начинала в отчаянии метаться. К родственникам летели письма с криками о помощи - спасите ребенка, возьмите ребенка! И нужно отдать должное некоторым родственникам - приезжали, спасали. И мамы облегченно вздыхали: счастье - это когда малыш попадает в заботливые руки родных!

В хрущевские времена, когда многие узницы вырвались на волю, изменилась и формула счастья: счастье - это когда мама встретилась со своим ребенком! Каторжанка Аня Осечкина в своем письме писала: «... Только бы дожить до встречи, обнять всех и заплакать слезами радости!» Встретились мать и дитя, значит - happy end! Наверное, на этом и стоит остановиться.

Но все-таки возникает вопрос: а что же было потом, как сложились отношения между родителями и детьми? Можно возразить, что это уже другая история. В жизни, однако, все взаимосвязано, последующие истории связаны с предыдущими. О нескольких печальных историях, которые произошли с моими солагерницами, я здесь расскажу, не называя их фамилий, чтобы не травмировать тех, кто, может быть, остался в живых.

Прежде, чем начать конкретное повествование, хотелось бы обратить внимание на общую беду, с которой столкнулись многие мамы после своего освобождения. Беда заключалась в том, что они с тру-

 

- 53 -

дом находили контакты с повзрослевшими детьми. Они (мамы) в отчаянии обвиняли бабушек-дедушек в том, что дети неправильно воспитывались. Вот строки из одного письма:

«... Я думаю, всему виною чрезмерная, слепая, всепрощающая любовь. В деле воспитания тоже надо иметь особый талант. Надо уметь любить и в то же время не формировать эгоиста и бездельника. Это очень трудно, мало кто наделен таким талантом. Вот почему у нас такая масса тунеядцев, эгоистов, хамов и невежд!»

Другая мама мне с горечью писала:

«Мой сын не хочет ни учиться, ни работать. Я пыталась увещевать, бороться, но кроме оскорблений на свою голову ничего не добилась».

И еще одно материнское горе: ребенок проявлял большую привязанность к бабушке-дедушке (или к тете-дяде), чем к новоявленной матери. Это, в сущности, понятно: ребенок любил тех, кто ежедневно проявлял к нему любовь, внимание и заботу. Но матерей это очень травмировало.

Первая из трех рассказанных ниже историй относится к тому периоду лагерной жизни, когда формула счастья заключалась в одном: только не детдом! Попадет ребенок к бабушке - это счастье!

 

Этим мучениям нет конца. На шахте № 2 был молодой синеглазый хирург, очень милый, очень общительный и доброжелательный. Он снискал всеобщую симпатию, нравился многим узницам, но долгое время избегал серьезных лагерных связей, хотя медики пользовались относительной свободой в общении друг с другом - в лагерных стационарах и амбулаториях мужчины работали вместе с женщинами. Но наш доктор упорно рассказывал своим поклонницам о своей любимой жене, с которой его разлучил лагерь. Шли годы, исчезала надежда вырваться на волю, а срок, как у всех каторжан, далеко переваливал за десятку. И Он не выдержал - завел лагерную семью. Она не была медиком по образованию, но в медицине работала несколько лет на должности секретаря начальника санчасти. (В те годы санчасть ОЛПа № 2 возглавлял доктор Тибор

 

- 54 -

Эммануилович Ваго, получивший высшее медицинское образование в Венгрии. Его арестовали в 1940 г., этапировали на Воркуту, где он освободился в 1945 г. без права выезда из Воркуты). Будучи лицом, приближенным к начальству, она имела большую степень лагерной свободы, чем обычные каторжанки, что благоприятствовало созданию лагерной семьи. Мне Она хорошо запомнилась по лагерной самодеятельности. Ее коронными номерами были цыганский и испанский танцы. В моей памяти Она осталась красивой, улыбающейся, с распущенными пышными волосами, в легком стремительном полете на нашей жалкой лагерной сцене.

У них родился сын, чудесный ребенок, очень любимый и очень хранимый. У матери и отца впереди еще огромный срок (они оба имели по 20 лет каторжных работ и по 5 лет поражения в гражданских правах). Сталин еще здравствовал, впереди не видно никакого просвета. Как всем лагерным детям, сыну грозил детдом. И как для всех лагерных матерей, для нее формула счастья одна - только не детдом. Ее родители не могли забрать ребенка, а его родители с радостью согласились. Ребенка записали на отцовскую фамилию. Нужно сказать, что в таком случае положение лагерной матери становится шатким. Но Она надеялась, что их лагерная связь перейдет в законный брак, если они дождутся освобождения.

Когда наступили хрущевские перемены, Он освободился раньше, чем Она, и уехал к сыну. Она же осталась в лагере. Он встретился со своей первой женой, брак с которой не был расторгнут. Предчувствуя беду, Она металась в отчаянии, засыпая его письмами. Когда Она освободилась, ей не отдали сына. Она осталась одна без любимого мужа и без любимого сыночка. Столь долгожданная свобода не принесла ей счастья. Ее мучениям не было конца...

 

Рожденный в зоне вернулся в зону. Эта история началась в речлаговском лагере матери и ребенка. У лагерных детей всегда была известна мать, а отец не всегда. При рождении ребенок записывался на фамилию матери. В этом случае фамилия отца оставалась за кадром. В данной истории ходили слухи, что отец уголовник, чуть ли не убийца. Для женщин с 58-й статьей подобный союз был нетипичным. Политузницы сторонились уголовного мира. Но нет правил без исключения.

Своего сына она очень любила, заботилась о нем и добилась, что за ним приехала бабушка, ее мама. Сын не попал в детдом, это

 

- 55 -

по лагерным понятиям воспринималось как счастье. Года через четыре мама освободилась, вернулась в отчий дом, встретилась с сыном. Лагерная драма закончилась счастливым концом, и здесь можно было бы поставить точку. Но у этой истории было продолжение.

В 1980 г. я приехала на научную конференцию в город, где они жили. В памяти возник их адрес. Я спросила свою коллегу, профессора местного университета, далеко ли расположена эта улица? Оказалось, совсем близко, и мы вместе пошли искать их дом. А сердце мое как-то тревожно заныло - не надо, вернись! Я бы вернулась, если б шла одна. Но мы шли вдвоем, мне было неудобно проявить странную непоследовательность: то я хочу искать старых знакомых, то вдруг не хочу. Подходим к дому. Небольшой кирпичный особнячок довоенной постройки с маленьким двориком. Но что это? Окна заколочены, вид нежилой. Обходим вокруг дома. С другой стороны дверь приоткрыта и видно, что молодая женщина стирает белье.

- Добрый день, могу ли я видеть... (я называю имя и отчество моей старой лагерной знакомой).

Женщина некоторое время молча смотрит на нас.

- Вы что, из органов?

Я меньше всего ожидала такого приема. Объясняю ей, что я из Москвы, здесь на конференции, а моя спутница- профессор местного университета. В молодости я хорошо знала хозяйку этого дома и хотела бы с ней повидаться.

- Она умерла год тому назад...

- Тогда я хотела бы поговорить с ее сыном. Я знала его, когда он был совсем маленьким.

Еще более длительное молчание, затем:

- Он сидит в тюрьме.

- Как в тюрьме, за что?

У меня теплилась надежда, что он - диссидент, правозащитник...

- За убийство!

Боже мой, какая страшная судьба! Как будто бы раздался голос Рока: рожденный от убийцы обречен на убийство! Перед моим мысленным взором встали его детские фото. Милый мальчик с доброй улыбкой. А вот рядом с ним счастливые лица бабушки и дедушки. А на этом фото он с мамой, когда она вернулась домой. Сколько на их лицах счастья и надежды! Что же произошло потом? Может быть

 

- 56 -

они видели, как их любимое дитя год от года превращался в злобное чудовище и испытывали адские муки? Может быть от этого умерла мама, не дожив до своего шестидесятилетия? Может быть, может быть...

 

Моя дочь превратилась в мою сестру. Очень сложные и мучительные истории связаны с подменой понятий «кто есть кто». Например, тетя ребенка становилась его матерью или бабушка ребенка превращалась в его маму. Когда настоящая мать возвращалась, то страдали все действующие лица. Такие превращения изначально задумывались не из злого умысла, а ради блага лагерного ребенка. Старались, чтобы он не чувствовал себя сиротой, чтобы имел «чистую» биографию и не стал изгоем общества. Мама - преступница, отмеченная во всех анкетах и документах, обрекала ребенка на бесконечные страдания и унижения. Поэтому сестра матери, например, забрав дитя из лагеря, усыновляла его. Если она была замужем, то ребенок приобретал мать и отца. Он оказывался благоустроенным и его истинная мама радовалась счастливому исходу дела. Ведь ей самой предстояло находиться в неволе еще много лет и она не была уверена, что доживет до освобождения.

Если бы предвидеть грядущие перемены и знать, что лагерная мама досрочно освободится, то таких подмен, может быть, было меньше. Но тоталитарный режим выглядел незыблемым!

А теперь представим себе, какие стали разыгрываться драмы при неожиданном появлении настоящих мам. Ребенок узнает, что его мама вовсе не мама, а мамой является чужая незнакомая женщина! Это наносит ему страшный удар. А что происходит с вымышленными родителями, если усыновленный ребенок был их единственным сыном или дочерью?

Таких историй я знаю несколько, но особенно близко приняла к сердцу трагедию одной моей приятельницы, лагерная дружба с которой перешла в многолетние контакты после освобождения, хотя жили мы в разных городах.

У нее в лагере родилась дочь. В десятимесячном возрасте девочку забрала бабушка. Она была еще достаточно молода, недавно вышла второй раз замуж. Девочку удочерили, и все окружающие считали ее поздним ребенком этой новой супружеской пары. Девочку очень любили, нежно о ней заботились и у нее никогда не возникало сомнение, что она не их дочь. К тому же она внешне походила

 

- 57 -

на свою маму-бабушку, у нее были такие же большие сине-голубые глаза, белокурые волосы и нежная кожа.

Но вдруг в стране меняется обстановка и домой возвращается настоящая мама. Что делать, как быть? Чтобы не травмировать девочку, решили не открывать тайну. Истинная мать превратилась в старшую сестру этой девочки.

Я с мужем как-то приехала в их город и мы с радостью поспешили с ним в гости. Нас встретили с волнением.

- Ради Бога, только не проговорись, что я ее мама! Запомните, я ее старшая сестра. Очень вас прошу, не проговоритесь!

Нам стало не по себе. Мы-то, конечно, не проговоримся, но мало ли кто потом может сказать неосторожное слово, а подозрение невольно ляжет на нас. В атмосфере этой семьи чувствовалось мучительное напряжение. Печальные тревожные глаза «мамы» и «старшей сестры» нас очень взволновали. Чувствовалось, как они страдают.

Возвращаясь из гостей, мы медленно шли по улицам вечернего города. Мой муж задумчиво произнес:

- Когда на театральных подмостках идут античные трагедии, где сын не знает, кто его мать, сестра не знает, кто ее брат, мы это воспринимаем, как что-то неправдоподобное и очень от нас далекое. А здесь на наших глазах разыгралась трагедия, не менее ужасная, чем античная...

- Все это последствие тех бед, которые натворили репрессии. Даже благие порывы Хрущева не в силах полностью исправить содеянное зло. Оно проявляется в новом обличье, - ответила я. - Казалось бы, какое это счастье - наконец освободиться, приехать домой, встретиться с родными! Ан, нет. Все так сложно запутано, что не знаешь, как этот узел распутать... Может быть, его надо было сразу же разрубить и сказать правду?

Через несколько лёт мы встретились вновь.

- Моя дочь все знает. После смерти моего отчима мы с мамой ей рассказали правду.

- Наверное, так лучше?

Оптимистического ответа не последовало. Она находилась в глубокой депрессии.

В одном из ее писем прозвучали трагические слова: «Мы совершенно чужие друг другу. Никакой близости, никакой любви. Она нисколько не считается со мной, не прислушивается к моему мнению. Она не может произнести слово «мама», обращается ко мне по имени. Я одинока, совсем одинока, у меня нет дочери! Все эти годы моим мучениям нет конца!»