- 102 -

Снегопоезд: спасите, спасите меня!

 

В конце 1954 г. Клаву списали на общие работы. Случилось самое худшее: ее отправили на снегопоезд. Что это такое? В снежное время года бесперебойная работа железной дороги требует постоянной очистки от снежных заносов. Организуются отряды заключенных, которых поселяют в вагонах специального поезда, называемого снегопоездом. Он курсирует на определенном участке железной дороги и заключенные по 10-12 часов в сутки разгребают заносы, обеспечивая проезд товарных и пассажирских поездов. Работа адова - все время на морозе, остановиться нельзя, иначе замерзнешь, постоянная жизнь в вагонах, отсутствие бани, плохое питание... Зона становится пределом мечтаний!

Клава не объяснила, почему случился такой крутой поворот в ее лагерной жизни. Но я могла и без ее слов сделать правдоподобный вывод. При усилении лагерного режима наступало массовое списывание 58-й статьи на тяжелые работы. За свой долгий срок я не раз подвергалась такой карательной акции. Но на сей раз не было усиления режима и массового списания 58-й статьи. Клава попала в «штрафной батальон» за какую-то провинность. Клиническая лаборатория была по лагерным понятиям теплым местечком, но требовала напряженной самоотверженной работы. Врачи не прощали ошиб-

 

- 103 -

ки и нерадивость. Если медсанчасть не защитила Клаву, значит что-то было не так в ее работе. Кроме этого, до меня дошли слухи через лагерное информбюро, что она пыталась продать на сторону дорогое лабораторное оборудование. Это меня особенно потрясло, я с такими трудностями создавала эту лабораторию на пустом месте...

Клава продержалась на снегопоезде около двух месяцев. Затем она тяжело заболела, ее госпитализировали и отправили в больницу в тот же мамский лагерь, откуда ее взяли на снегопоезд. По отработанному каналу опять полетели ко мне ее письма. Она молила вырвать ее из мамского ОЛПа, перевести в другой лагерь, где она могла бы работать либо в театральном коллективе, либо в медсанчасти. Алексей пытался устроить ее в Воркутинский драматический театр, где сам, будучи заключенным, работал 10 лет. Но в 1955 г. обстоятельства здесь радикально изменились. Бывшие зэки-артисты почти все освободились и театр из «крепостного» превратился в вольный. Более реальным был переход в культбригаду, состоящую целиком из заключенных. Но там действовал отработанный механизм: в лагерную самодеятельность выезжали представители культбригады, знакомились с творчеством артистов и делали отбор по собственному усмотрению. В мамском лагере уже работала такая отборочная комиссия, Клаву записали как возможную претендентку, но пока вызова в культбригаду не последовало. Приведу отрывки из Клавиных писем. Письмо после снегопоезда:

Сейда, 21.01.55

«Мне очень трудно и неудобно постоянно писать о всех тяготах моей жизни, но как-то так складываются обстоятельства, что хорошего почти ничего нет, а плохого хоть отбавляй. Особенно тяжелы мне эти два месяца. Тот ужас, какой пришлось пережить в снегопоезде, не поддается никакому описанию. Короче говоря, со снегопоезда меня привезли прямо в стационар и то с очень большими трудностями. В первый момент все было безразлично. Потом сердце наполнилось радостью, что над тобой постоянная кровля, а дом не стоит на колесах и не дребезжит при каждом порыве ветра, и воздух такой, что можно мало-мальски дышать. Но беда никогда не приходит одна, место в лаборатории уже занято некой Лидой Нетребеной, она была на 2-м, ужасно противный самолюбивый тип с большим про-

 

- 104 -

теже из санотдела. Мои взаимоотношения с нарядчицей самые ужасные. Начальник плановой части настроен так, что, когда услышал, что меня возвратили со снегопоезда, то сказал, что штатного места мне не видеть, как своих ушей без зеркала. Что же мне остается делать? Что? Кончать с собой, а Котя? Где найти выход?

Лёсик! Ходить по ОЛПу не могу от слез, в стационаре заставляют дежурить, не хватает сестер, больные тяжелые, к вечеру чувствую, что черепная коробка трещит по всем швам. Эрика 9-го числа вывезена вместе со всеми иноподданными на родину. Вот в какой ужасной обстановке я сейчас нахожусь. Ты пишешь, что Алексей кое-что предпринимает, чтобы перевести меня в театр, но ты же знаешь, что театрального образования я никакого не имею, так что в этом отношении врать не приходится. Конечно, я была бы очень рада, если бы получилось что-нибудь со сценой, да и вообще согласна в дневальные, лишь бы иметь мало-мальские средства к существованию да не погибнуть на общих,...»

Сейда, 02.02.55.

«Дорогие мои, милые, Лесинька и Алеша! Получила я твое письмо, моя девочка, с фото и 100 р. денег. Большое сердечное спасибо, правда, это так серо и тускло звучит по сравнению с тем наплывом чувств, которые охватывают меня, когда я держу столь дорогие моему сердцу строки, что даже как-то и писать неудобно. Я очень рада, что твои зачеты и экзамены идут успешно. <...> Родная, милая, как же тебе достается, я и представить не могу, как ты на все выкраиваешь время. Гордость ты моя ненаглядная! Конечно, все знают о твоих успехах и это единственное, что мало-мальски меня утешает.

Лесик! Почему ты не пишешь мне прямо, что никаких нет надежд вырвать меня из этого ада? Но нет, нет, я не могу с этим смириться, что я должна здесь погибнуть. Ты понимаешь, у меня создается безвыходное положение и единственный исход - это выезд отсюда.

Лена, ты прости, что я тебя загружаю всеми этими ужасными хлопотами обо мне, но я, как утопающий, хвата-

 

- 105 -

юсь за каждую соломинку. Я сейчас госпитализирована, но некоторые ждут моей выписки, как ворон крови, чтобы вновь столкнуть меня на снегопоезд. Поехать туда я не поеду, значит или отказ, или что-нибудь страшное. <...> Во время пребывания у нас культбригады после просмотра нашей самодеятельности меня записали и обещали забрать. Если у тебя есть возможность, то свяжись с Юрой (конферанс, фамилии не знаю), он очень хорошо знает Алешу, с ним вместе отбывал на Руднике, или с Володей (аккордеонистом, высокий брюнет) фамилии тоже не знаю, но он также знает Алешу, и узнай, есть ли какие-либо надежды с этой стороны. Если же и здесь ничего нет, то остается единственное и последнее: через Марию Емельяновну (Предшахтная) найти какой-либо контакт с кем-нибудь из начальников санчастей и спустить наряд как на медика, или еще что-то придумать.

<...> Я чувствую, что в таком состоянии легко потерять рассудок. Я тебя прошу откровенно и подробно написать все соображения по этому вопросу.

<...>Лена, я чувствую, что мой круг все уже и уже смыкается, и не могу найти выхода из этого кошмара, не могу даже писать о всех переживаниях, которые сейчас падают на мою голову Да и сколько можно жить на этом клочке, где каждая пядь теснит жгучими воспоминаниями о всем дорогом, что может быть в жизни - сын, его отправка, наша дружба... Душа истерзалась вконец».

13.02.55 Сейда.

<...>Яне нахожу себе места, я чувствую, что с каждым днем петля все туже затягивается вокруг моей шеи, я задыхаюсь.

Лена, милая, спаси, спаси меня, неужели ты не чувствуешь, как я каждый вечер кричу, бродя одна по нашей широкой дороге к вахте! Я не могу описать тебе всего кошмара, который со мной творится. Надежду на культбригаду я потеряла, все это только обещания и красивые жесты. <...> Только бы вырваться из щупальцев спрута Усы, каждый день высасывающего остатки моих сил. Лёсик! Ты прости меня, что я без конца пишу тебе об этом, но если ты еще не

 

- 106 -

забыла, как можно страдать за проволокой, если в тебе осталась хоть искорка прежнего сочувствия к страданиям людей вообще, а моим в частности, то ты понимаешь меня. Я тебя очень прошу, пиши мне, какие бы результаты не были твоих хлопот, пиши! Когда от тебя нет писем, я чувствую, подходит мой конец. Ведь ты сейчас свободна...

15.02.55

Дорогая моя Лёсенька!

Пишу тебе письмо с ужасной болью в сердце, все еще ничего по сравнению с тем, что я пережила сегодня вечером. Рухнули все надежды. Сегодня пришел запрос из культбригады на Полю Воробьеву и Аню Рогульскую, а на меня ничего. Что можно говорить и как можно писать после всего этого! Неужели я должна здесь гибнуть до конца моего срока. Лёсик, милая, я не могу, не могу больше. Ты понимаешь, никакой перспективы, кроме снегопоезда и околотков, а куда мне с моим состоянием здоровья, это ведь равносильно гибели. У меня остается только выбирать путь этой гибели. Ну, что делать?

Леночка милая, родная, спаси меня! Узнай, запрашивала ли культбригада обо мне или нет. <...> Мне порой кажется, что я попала в какой-то заколдованный круг и не могу из него выбраться. <...>. Единственный выход - это выезд на Воркуту и нет возможности мне самой что-либо предпринять по этому поводу, подумай обо всем этом и срочно пиши все подробно, как обстоят дела с этим вопросом и все соображения, а главное, реально что возможно сделать. Ты прости, что я так перегружаю тебя, но думаю, что, окончив экзамены, ты имеешь немножко больше времени. Леночка, если нет ничего возможного мне помочь, напиши прямо без обиняков, я буду знать, что выхода у меня больше нет...»

Всему приходит конец, пришел конец и кошмару, в котором находилась Клава и в который попали и мы с Алексеем. Она ухватилась за нас, как за последнюю возможность, но что мы могли сделать? Все-таки удалось перевести ее в культбригаду. Алексей несколько раз встречался с руководителями этого коллектива и, как

 

- 107 -

только появилась вакансия, Клаву вызвали на шахту №3, где базировалась культбригада. Я получила от нее записку:

02.03.55

«Леночка! Я тебя очень прошу завтра 03.03.55 в 3 часа приехать к зоне 3-ей шахты, у меня будет перерыв и я буду тебя ожидать. В случае меня не будет, подожди минуточку. Очень и очень тебя прошу, мне крайне необходимо. Я думаю, ты понимаешь, как нужно мне человеческое слово. Приезжай одна».

Я приехала, ходила туда-сюда перед вахтой. Клавы не было. Через некоторое время мне вынесли ее записку:

«Сейчас уже нет смысла переговариваться. С вышки позвонили на вахту, чтобы следить за мной. Ты иди, родная, отдыхай. Я видела тебя, верю, что ты - моя единственная и неповторимая сестра и друг. Будь счастлива, да благословит тебя Господь за все доброе».