Удивительный случай
Я была уже в шестом классе гимназии. Училась хорошо. Но шалить любила. Вела себя иногда слишком независимо, не взвешивая возможных последствий.
В классе нас было трое самых отчаянных: Лида Дьяконова, Соня Нестеренко и я. (Соня и уже упоминавшаяся мной Вера были двойняшками.) Собственно, злостных шалостей у нас не было. Но опасного озорства — больше чем достаточно. В трудных случаях на нашу тройку надеялись:
"Сацка, выручай", — слышалось особенно часто. Классная дама наша, Анна Петровна, что бы ни случилось в классе, уже не давала себе труда разбираться в подробностях и кричала по трафарету:
— Сац, Дьяконова, Нестеренко, выйдите вон из класса...
Это нам как коноводам даже льстило. А одноклассники нас любили за то, что "эти трое не выдадут".
Однажды после уроков несколько двоечниц нашего класса — Труда Громан и другие — попросили нашу тройку задержаться в классе. Они узнали, что назавтра назначена классная работа по физике, сообщили нам, что они "ни в зуб ногой", и спасти их может только отмена классной работы. Но как сделать, чтобы ее отменили? После многих вариантов приняли предложение Оли Цветковой: она обещала принести из дома несколько "монашков", такое курево, которое употребляют в церкви. От этих "монашков", когда их зажжешь, дымок идет легонький, а запах — сильный.
— Заводилы скажут: "В классе угарно", и классную отменят, — под общее ликование заключила Оля.
Ее поддержала Шура Андреева — у нее папа тоже работал в церкви, и она считала этих "монашков" совершенно радикальным средством для отмены классной.
Утром "заговорщики" — три двоечницы, наша тройка плюс Оля и Шура — пришли в гимназию ни свет ни заря.
«Чтобы крепче было», этих "монашков" принесли и Оля, и Шура. Я посмотрела один из них: сине-черный, как из сажи, с мизинец высотой и пирамидальной формы, неприятный какой-то с виду — да и что в нем может быть приятного, когда его в церкви по покойнику курят?! Мы наметили план действий.
На переменке перед физикой Шура Андреева зажгла своего "монашка", которого держала в руке под партой, — потянул легкий, как из папиросы, дымок, ничего особенного. Но когда после перемены кончили проветривать класс и закрыли окна, когда зажгли своих "монашков" еще и двоечницы, — дышать в классе стало тяжело. Я, как и было намечено, первая подняла руку и спросила:
— Можно выйти? Учитель пожал плечами:
— Я объявляю классную работу, а вы спрашиваете, можно ли выйти, и сейчас же вслед за переменой! Это по меньшей мере странно.
Несколько одноклассниц фыркнули, закрывшись кто рукой, кто передником, — от меня всегда ждали каких-то трюков. Через несколько минут я снова подняла руку, а вслед за мной и Соня Нестеренко:
— Простите, но в классе чем-то пахнет. Может быть, это угар?
Учитель встал раздраженно, хотел нам что-то ответить, но вдруг раздался уже никем не подготовленный стон:
"Мне плохо!" Худенькая Шура Андреева поднялась из-за парты и соскользнула вниз, на пол, потеряла сознание. Хорошо, что Соня успела незаметно подобрать и потушить ее почти уже догоревшего "монашка".
Настроение у всех испортилось.
— Тут действительно жуткий запах, — сказал учитель и велел вызвать классную даму и врача.
Шуру унесли на носилках. Классная дама влетела в класс, как ураган, и велела немедленно всем выйти. Дым теперь целиком завладел нашим классом. Труда Громан была вообще очень флегматична, а тут она задержалась около своей парты, чем вызвала новый взрыв гнева Анны Петровны:
— Громан, кому я сказала? Вон из класса! Анна Петровна шагнула к Труде Громан, она что-то
положила в парту и сонно выплыла в коридор. Классная дама открыла все окна настежь, после чего, бледная, помчалась к врачу за нашатырным спиртом.
Мы ходили по залу, как тараканы после дуста. Во всех классах шли занятия, и было неловко. Классную работу отменили, но никакой радости не было. И вдруг раздался крик:
— Шестой класс горит! Пожар!
Мы помчались в коридор, к нашему классу: парта Труды Громан дымилась, как огромный "монашек", язык пламени лизал ее чистые, "неприкосновенные" учебники и грязные тетради...
Пожар, конечно, быстро потушили. Обугленная парта Громан была печальным доказательством, что "монашки" — слишком сильное средство для отмены классной.
Целый час мы сидели в классе одни, без учителей, без назиданий. То, что наш класс оказался в полной изоляции, было особенно страшно. Оля Цветкова была круглая отличница, образцового поведения, она и сейчас сидела одна с благонравным выражением лица и, достав где-то иголку с ниткой, подшивала белую кружевную манжету на рукаве. Труда Громан — родная племянница начальницы гимназии. И зачем я в каждой стенке гвоздь?! Я-то классную работу написала бы как следует. Лида и Соня — тоже...
В класс медленно вошла классная дама.
— Кто из вас является зачинщиком этого безобразия? Мертвое молчание.
— Все понятно, — заключила Анна Петровна и неожиданно крикнула:
— Сац, Дьяконова, Нестеренко! Немедленно к начальнице гимназии, а остальные приготовьте тетради, сейчас будет...
Мне уже было все равно, что сейчас будет в классе. Я встала и пошла к двери. Шла по коридору, по широкой лестнице очень медленно, чтобы никому не сказать ни слова. "Меня, конечно, исключат. Как мы теперь будем жить? Выдавать других не могу. Знала, что глупо, и участвовала. За такое прощения не будет."
Хорошо, что с четвертого этажа до первого так далеко идти... Когда объявят, самое главное — постараться не зареветь.
Уже второй этаж пройден, вот и большая, торжественная дверь Марии Густавовны Брюхоненко. Ух, как страшно ждать!
— Пусть что хотят с нами делают, только скорее, — произносит Лида.
Тик-так, тик-так, — издеваются над тремя девчонками, прижавшимися к стене, раззолоченные часы.
У меня в голове идиотская мысль: надо сосчитать, сколько букв в фамилии "Брюхоненко". Если чет, то, может быть...
Но что это? Сама начальница гимназии неожиданно выбегает из своего кабинета, глаза блуждают, за ней инспектор, учителя...
Мария Густавовна говорит, еле сдерживая волнение:
— Скорее все по домам. Бегите, не теряя ни минуты! Скажите всем: революция, на улицах неспокойно.
Мы переглядываемся с Соней и Лидой, обнимаем друг друга, бежим вверх и кричим, захлебываясь от радости.
— Все по домам. Скорее идите все по домам — революция! Ура!