ГОЛОДОВКА

 

Круглую дату — четыре месяца в «одиночке» я отметил голодовкой. К раздаточному окошку не подошел, а когда его открыли, крикнул с койки:

— Я голодаю! Так и доложите!

Пришел старший надзиратель. Я заявил:

— Буду голодать, пока не выполнят мои требования.

— У нас голодовки — не политический протест,— недовольно пробурчал он, выходя.— Дело личное.

Я вопил ему вслед:

— Мы еще посмотрим, чье это дело!

Дверь захлопнулась, я закрыл глаза и подумал, что засыпанный в кромки простыни сахарный песок вряд ли спасет меня от голодной смерти. Кроме того, в тюрьме отказом от пищи еще никто ничего не добился. Этого или как бы не замечали, или вносили голодаря в списки отпетых антисоветчиков.

Тем не менее я упорно не принимал пиши.

Пайки мои складывали прямо на пол, у двери, а баланду уносили и выплескивали в общий бачок. Звук этот наводил меня на печальные мысли.

Через три дня я совсем ослаб и перестал подниматься с постели. Меня томило звяканье бачков и мисок и, засыпая, я лакомился во сне кукурузой и жмыхом, которые в 33-ем году, во время голода на Украине, были для меня вкуснее пирожных. Я возвращался в то время, и оно казалось мне счастливым.

На пятый день у меня совсем пропал аппетит, я стал ненадолго терять сознание. И удивлялся тому дремотному состоянию с видениями, какое бывает от наркотиков, о существовании которых я тогда еще не

 

знал. Я еще многого тогда не знал, ведь в том, в 1942 году, мне было всего шестнадцать лет.

Порой мне казалось, что я умираю, но я не испытывал страха, а только досаду из-за того, что я так ничего и не повидал в жизни. На седьмой день с утра я потерял сознание и очнулся только к вечеру. Я находился в тюремной санчасти, и возле меня на столике стоял стакан с остатками гоголя-моголя.