ДРУЗЬЯ ЮНОСТИ

В Сергее Сидорове живость, блеск, остроумие сочетались с доброжелательным отношением к людям. Всегда он был окружен людьми, и часто товарищи его старшего брата Алексея становились его друзьями. Сергей Николаевич Дурылин, с которым познакомился Алексей Сидоров в издательстве «Мусагет», также стал близким другом Сережи.

Сергей Николаевич Дурылин, известный литературовед и театровед, после столь обычных для русских интеллигентов в послереволюционные годы испытаний (арестов и ссылок в начале двадцатых годов) жил довольно благополучно на своей даче под Москвой, в Болшеве. Будучи студенткой, я была у него в 1944 году и помню ощущение довольства и сытости, столь необычные для меня в обстановке тогдашнего постоянного недоедания и неустройства. Помню обед на залитой солнцем застекленной террасе, белые салфетки, милую тихую его жену. И самого Сергея Николаевича, маленького, суховатого, немногословного и очень уверенного в себе. Тогда я не знала, какая большая дружба в былые годы связывала его с моим отцом. Только иногда замечала, как внимательно он взглядывал на меня, тогда совсем молоденькую, с пышными черными косами, чем-то, может быть, напоминающую ему юного Сергея Сидорова. Сергей Николаевич был фактически на восемь лет старше Сережи (Ольга Алексеевна рассказывала, что Сергей Николаевич убавил себе десять лет), но это не мешало их большой близости в предреволюционные годы. До разорения Николаевки Сергей Николаевич был там частым гостем, проводил иногда целое лето. А в Москве Сережа и его друзья были под большим влиянием этого незаурядного, талантливого человека.

Из воспоминаний С. И. Фуделя:

«С. Н. Дурылин водил Сережу Сидорова, меня и Колю Чернышева в кремлевские соборы, чтобы мы через самый покой их камня ощущали славу и тишину Церкви Божией, водил на теософские собрания, чтобы

 

мы знали, откуда идет духовная фальшь, на лекции Флоренского „Философия культа", чтобы мы поняли живую реальность таинства, в Щукинскую галерею, чтобы мы через Пикассо услышали, как где-то, совсем близко, шевелится хаос и человека и мира, на свои чтения о Лермонтове, чтобы открыть в его лазурности, не замечаемой за его „печоринством", ожидание „мировой души" Соловьева... Те Университеты, которые мы тогда проходили... особенно под влиянием С. Н. Дурылина, в главном можно было бы определить так: познание Церкви через единый путь русской религиозной мысли, начиная от древних строителей „обыденных храмов" и кончая точно случайными отсветами великого Света у некоторых современных русских писателей, отсветами, осознанными как предчувствие „всемирного и творческого дня"... Читали мы тогда Тютчева, Блока, И. Анненского, „Три разговора" Соловьева и его стихи, Флоренского, Эрна, Эврипида, Розанова, каких-то ранних символистов, „Цветочки" Франциска Ассизского, „Древний патерик" и „Луг духовный". Мы не читали Достоевского только потому, что жили вместе с ним, нося его всегда в себе и уже давно его прочитавши глазами»^[1].

Сережа Фудель был моложе Сергея Сидорова на пять лет. Он был сыном священника отца Иосифа, служившего в небольшом Никольском храме в одном из арбатских переулков (Плотниковом), в прошлом известного священника Бутырской тюрьмы. Отец Иосиф, замечательный проповедник, вел большую литературную работу в газетах и журналах, издавал брошюры по религиозной тематике. В его доме в Никольском переулке (на Арбате) бывал отец Павел Флоренский, его любил и почитал Сергей Николаевич Дурылин. В этот дом часто приходил и Сергей Сидоров, там велись религиозно-философские споры, обсуждались вопросы церковной жизни. Отец Иосиф читал доклады в Религиозно-философском обществе имени Соловьева в Мертвом переулке (район Арбата). В заседаниях общества принимали участие Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, Вяч. Иванов, Андрей Белый. Председателем общества был Г. А. Рачинский (философ, литератор), секретарем - Сергей Николаевич Дурылин.

С Сергеем Иосифовичем Фуделем я познакомилась, когда он был уже больной и в годах. Он несколько раз бывал в нашей московской квартире вместе со своей женой Верой Максимовной, худенькой и легкой; на сильно морщинистом от худобы лице Сергея Иосифовича одни глаза, живые и добрые, напоминали о том задумчивом юноше, что сфотографирован вместе с Сережей Сидоровым в предреволюционные годы. Но сколько энергии, какие прекрасные замыслы были у Сергея Иосифовича в это его

 

последнее десятилетие! Сергей Иосифович был талантливый писатель, но писал он только на религиозно-философские темы, отчего при жизни (а умер он в 1977 году) произведения его не печатались советскими издательствами. Однако они были слишком хороши, чтобы лежать в столе: их перепечатывал Самиздат, их тайком переправляли за границу. Только в 1991 году напечатал «Воспоминания» С. И. Фуделя «Новый мир»; а теперь мы сможем познакомиться и с другими прекрасными его произведениями. Сергей Иосифович имел самую скромную специальность: он служил бухгалтером, но его близость к Православной Церкви была слишком заметной. Три раза он сидел в тюрьме, отбывал ссылки, жил трудной, полной лишений жизнью до самой смерти своей в маленьком сером домике на тихой улице города Покрова Владимирской области. Но никакие железные челюсти советской действительности не смогли перемолоть этого на вид такого скромного человека. И он был счастлив, когда рассказывал мне о далеких днях юности своей, о дружбе с моим отцом, о мечтах и спорах их между собой.

Из воспоминаний С. И. Фуделя: «Сережа Сидоров тогда был юноша с курчавой черной головой и красивыми восточными глазами: его мать была грузинка... Сережа ни в каком высшем заведении не учился, но был по-своему образован и так же самобытен, как Коля (Чернышев. - В. Б.). Он хорошо знал русскую поэзию, мемуарную литературу и русскую историю, и в этой истории его любимым веком был восемнадцатый. Он был романтик, ощущая тепло земли именно в этом аспекте, но романтика как-то легко и просто уживалась в нем с глубоким церковным чувством. Помню, я как-то сказал ему: „Почему в церковных песнопениях я больше люблю благодарственные, а не покаянные?" Он ответил: „Потому, что ты еще очень юн в Церкви. Со временем все придет". Иногда он меня тоже спрашивал, но я, кажется, не умел отвечать. Как-то он спросил меня:

„Можно ли сочетать христианство с влюбленностью?" Был он тогда влюблен в Таню Кожевникову, и я помню, как, отстоявши двенадцать евангелий в Великий Четверг у нас в Плотниках, мы спешили с ним пешком (трамваи не ходили) в университетскую церковь на угол Никитской, чтобы увидеть ее при выходе, „как мимолетное виденье". Знал Сережа и какое-то продолжение, еще нигде не записанное, рассказов о русских подвижниках XVIII и XIX веков и XX, конечно, об этих чистых и странных для мира людях, не вмещавшихся в нем. Сережа Сидоров, помню, прочел нам то, что он записал тогда об одном из таких людей (о Лучинском или Лучицком)^[1]. Все забылось, кроме одного: как Лучинский любил

 

 

ходить по московским улицам и переулкам в поисках тех мест, где когда-то давно, в веках, стояли сгоревшие или снесенные храмы. Много храмов было снесено и в любимом Сережей XVIII веке, что он хорошо знал, так что если и продолжал его любить, то без всяких иллюзий. И вот Лучинский искал и находил эти места и там, на улице, молился»^[1].

В 1915 году Сергей Сидоров очень сблизился с Николаем Чернышевым, ставшим его большим другом. Николай Сергеевич Чернышев был немного моложе Сергея и входил в круг молодежи, группировавшейся вокруг Сергея Николаевича Дурылина. Впоследствии Николай Сергеевич стал художником, но дружба его с отцом Сергием сделалась лишь крепче. Николай Сергеевич был моим и сестры Татьяны крестным отцом, отец Сергий венчал Николая Сергеевича с Елизаветой Александровной Самариной. 15 декабря 1941 года Николай Сергеевич был арестован и сослан в Казахстан; там он умер 15 декабря 1942 года, погиб от голода. Николай Чернышев, как и Сергей Сидоров, был глубоко верующим юношей, подобно Сергею он искал такой путь в жизни, который позволил бы ему возрасти духовно. Между юношами было много общего, близкими друзьями они стали очень скоро. Из писем Николая Чернышева к Сергею Сидорову, 1915 год:

«Между нами такая дружба, улучшающая друг друга и поддерживающая нас, согревающая и ласкающая. То, что Соловьев выразил в стихах:

Милый друг, иль ты не знаешь,

Что одно на целом свете -

Это то, что сердце сердцу

Говорит в немом привете?»

Николай Чернышев вместе с С. Н. Дурылиным в декабре 1915 года перед Рождеством впервые поехали в Оптину пустынь. Московский поезд опоздал к пересадке в Калуге на поезд до Козельска, и им пришлось ехать несколько десятков верст на лошадях.

Николай Чернышев писал: «Радостно смотреть на намечающиеся церкви, башни, колокольню. И кажется, будто свет невидимый оттуда идет. Место истинно православное и святое. Крепкая опора Церкви в России... Сила духа, здесь царящая, вводит сама в молитву. Строгость молитвы окружающих облегчает молитву каждого... Очень советую, Сережа, вам сюда поехать, прямо нужно православному человеку тут пожить. Исповедовались мы у отца Анатолия...»

Так со слов Николая Чернышева в первый раз в жизнь Сергея Сидорова вошел старец отец Анатолий Оптинский. Через год, в декабре

 

 

1916 года Сергей поехал в Оптину пустынь вместе с Николаем Чернышевым и Сергеем Николаевичем Дурылиным. Он был у старца Анатолия и стал его духовным сыном, и с этих пор судьба Сергея Сидорова определилась. Его увлечение мистикой, темными загадками XVIII века отошли в прошлое. Все яснее стала для юноши цель жизни. Свои посещения Оптиной пустыни (последнее - в сентябре 1917 года) позднее отец Сергий подробно описал в своих записках.

Николай Чернышев в страшные смятенные дни ноября 1917 года, когда Москва с ужасом наблюдала обстрел большевиками святынь Кремля, - писал:

«Душа хотела бы быть в Оптиной, хочется видеть близких людей, дорогих, и с ними молчать, говорить мало. Лучше всего сейчас молиться... Я не верю в гибель».

К этим словам мог бы присоединиться и Сергей Сидоров.

В преддверии русской революции Сережа Сидоров и его друзья искали свой путь в сомнениях и спорах, долгих, чисто русских спорах до утра - либо в комнатке С. Н. Дурылина в Обыденском переулке, либо у Сережи Фуделя в Плотниковом переулке на Арбате... Философ С. Булгаков в статье «Русская трагедия» при анализе «Бесов» Достоевского писал, что в принятии или отвержении революции существенна не политическая или социальная доктрина, но «религиозный диагноз той интеллигенции, которой принадлежит духовно руководящая роль в русской революции... Здесь состязаются не большевики и меньшевики, не эсдеки и эсеры, не черносотенцы и кадеты. Нет, „здесь Бог с дьяволом борется, а поле битвы - сердца людей"»^[1].

У всех трех друзей авторитет православной веры победил соблазн обоготворенного разума, фетишизации науки и прочей революционной фанаберии.

Духовная жизнь Москвы была всегда близкой Сергею, и с каждым годом он все больше жил ее интересами. Дружеские отношения с Сергеем Николаевичем Дурылиным позволили ему войти в круг знакомых известного издателя «Религиозно-философской библиотеки» М. А. Новоселова. К 1915 году относится знакомство с епископом Феодором (Поздеевским), описанное отцом Сергием в отдельном очерке.

Приближалась революция. Сергей Сидоров, уже двадцатилетний юноша, ясно ощущал неотвратимость надвигающихся потрясений. Кто был он? К какому стану - революционеров, либерально настроенных интеллигентов или консерваторов - принадлежал он? Этот начитанный, обаятельный молодой человек, вхожий во многие аристократические московские гостиные, знакомый с выдающимися людьми того времени, был обязательным участником поэтических вечеров и филосовских собраний. Но к 1917 году он подошел уже сложившимся, глубоко православным человеком. И потому этот крутящийся вихрь предреволюционной жизни не захватил его. Он наблюдал его со стороны, сострадая и негодуя, но не принимая в нем участия: у него был свой отдельный путь.