АРЕСТ И СМЕРТЬ АЛЕКСЕЯ МИХАЙЛОВИЧА

В эти первые годы революционной смуты Серей Алексеевич пережил большое горе: он лишился своего отца. Алексей Михайлович Сидоров перед революцией был членом коллегии областного суда в Харькове. Там он жил со своей семьей, женой Татьяной Ивановной и дочерью Женей. Его сын Игорь поступил в 1916 году в юнкерское училище в Новочеркасске. Уже зимой 1918 года, когда Харьков заняли красные войска, Алексей Михайлович был уволен. Голод и холод с тех пор поселились в его, прежде уютной квартире. Алексей Михайлович перебивался случайными заработками: он был высококвалифицированным специалистом, и случалось, что юристы обращались к нему за консультацией по сложным вопросам. Но большей частью он был без работы, своей любимой работы. Привожу письмо его к сыну, Алексею Сидорову, от 31 марта 1919 года:

«Поздравляю тебя с днем Ангела... Твое письмо получил. Многое хотелось бы сказать тебе по поводу твоей ориентации по разным поводам, но пока не могу сказать ничего... Я все такой же и таким сойду в могилу. Очень уж тяжело видеть все окружающее... Мы пока живы, но Украину, ту благодатную Украину, которую ты знаешь, ты не найдешь теперь, голод одолел нас: фунт черного хлеба стоит 1 рубль, фунт сала - 20 руб. с коп., пуд муки - 400 руб. и т. д. и т. д. Мы пока живы, но я не могу найти основательной работы. Работа в отделе художников уже оканчивается... Мне бы хотелось, конечно, тебя видеть, тебя, прежнего Лелю, которого я так люблю... Здесь у нас мор: сыпной тиф, оспа, а нет ни медикаментов, ни мыла, ни дров, ни кипятку. Я очень страдаю от морозов...»

После революции из ссылок и тюрем вместе с политическими были выпущены и уголовники-рецидивисты. Нередко последние играли большую роль в большевистских организациях. Конечно, прежде всего эти преступники уничтожали дела, хранящиеся в судебных архивах. В то же время преступники знали, что в окружных судах на них были заведены карточки с фотографиями и члены окружных судов знали лица особо важных преступников России. Алексей Михайлович считал, что вернувшиеся бандиты постараются уничтожить членов окружного суда, в том числе и его; об этом он писал родным в Киев. В Харькове в 1919 году властвовали большевики, но на город двигалась армия Деникина. 15 мая 1919 года были схвачены уважаемые известные граждане города, в том числе члены окружного суда и Алексей Михайлович, и переведены в тюрьму в город Орел в качестве заложников. Алексей Михайлович, зная о грозившей ему опасности, сразу же сообщил об этом родным в Киев и в Москву, сыну своему Алексею:

«Сегодня доставлен в Орел в качестве заложника из Харькова с пятью товарищами. Хотелось бы повидаться с вами обоими, пока жив и здоров. Моя просьба ко всем вам: жить дружно, помогать друг другу.

В случае какого-нибудь горя - не огорчаться: того угодно Господу. Благословляю вас всех. Целую тебя, Таню, Олю, Сережу и др. Благодарю вас всех за вашу любовь ко мне. Простите меня, если я что-либо сделал злое. Я крепко люблю вас... Берегите Татьяну Ивановну, я очень о ней беспокоюсь... Да будет милость Господня над вами. Целую еще раз всех.

Твой отец».

Алексей Алексеевич Сидоров, блестяще окончивший Московский университет, был оставлен при университете преподавателем по истории искусства и читал курс лекций. Он состоял членом Союза писателей, так что его социальное положение оценивалось довольно высоко. Алексей Алексеевич принял советскую власть, хотя и без энтузиазма, но с пониманием того, что бороться против нее бессмысленно. Кое в чем новая власть даже импонировала ему, так как дала возможность провести новые идеи в оценке искусства, выдвинуться среди старой профессуры университета. Алексей Алексеевич был замечен Луначарским, который привлек его к работе в своем наркомате, благоволил к нему. Ольга Алексеевна писала брату в Москву отчаянные письма о необходимости срочно помочь отцу. Алексей Алексеевич, очень любивший отца, обратился с ходатайством в президиум ВЧК Москвы.

Алексей Алексеевич писал о том, что отец его взят заложником и никакого обвинения к контрреволюционной деятельности над ним не тяготеет. Что по убеждениям Алексей Михайлович никогда не был правее кадетов, политикой не занимался, вел лишь гражданские дела. Он просил освободить больного старика отца под свое поручительство с тем, чтобы Алексей Михайлович явился и отдал себя в распоряжение ВЧК, как только это понадобится. Но нужна была поддержка кого-либо из сильных мира сего, и Алексей Алексеевич обратился к самому Л. Г. Каменеву, который его знал: Алексей Алексеевич читал лекции в Наркомпросе и других учреждениях. Каменев начертал красными чернилами на заявлении Алексея Алексеевича в ВЧК: «Ходатайство поддерживаю», 8 августа 1919 года. Но и сам председатель Моссовета не имел существенного значения для ВЧК: «В данный момент освобожден быть не может», - размашисто написал резолюцию член президиума ВЧК. Подпись его неразборчива, первая буква - большое «С». Кто был этот высокопоставленный палач? Нам это неизвестно.

У Алексея Михайловича в Москве оставались друзья по университету, было много влиятельных знакомых и у Алексея Алексеевича. Все они понимали, что положение Алексея Михайловича стало очень опасным: отношение большевиков к русской интеллигенции было

крайне подозрительным. Интеллигент представлялся «буржуем». Один из руководителей ВЧК М. Лацис писал в журнале «Красный террор» (октябрь 1918 года): «Нет нужды доказывать, выступало то или иное лицо словом или делом против Советской власти. Первое, что вы должны спросить у арестованного, это следующее: к какому классу он принадлежит, откуда он происходит, какое воспитание он имел и какова его специальность? Эти вопросы должны решить судьбу арестованного... Мы уничтожаем класс буржуазии».

В попытке чего-то добиться Алексей Алексеевич снова обращается в президиум ВЧК. 20 августа он опять просит разрешения взять отца на поруки. И опять отказ. На этот раз окончательный. В то время не было бюрократической волокиты. Уже на следующий день, 21 августа, Алексей Алексеевич получил в канцелярии ВЧК свое заявление с резолюцией: «В данный момент освобожден быть не может», и та же подпись. Не получая никаких вестей от сына, Алексей Михайлович понимал, что тот не может добиться его освобождения. Он пишет ему свое последнее письмо от 27 августа 1919 года и с надежной оказией отправляет его в Москву. Это было прощальное письмо.

«Дорогие Леля и Таня!

Пользуюсь случаем и пишу эти строки с верным человеком и прошу вас дать с ним о себе знать хоть две строчки. Среди моих мучительных переживаний и невозможность иметь сношения с дорогими мне людьми. Это ведь большое утешение. Я здоров. Я относительно бодр душой, хотя и арестант-заложник с 15 мая. Я много страдал в Харькове. Здесь мне лучше, так как отношение к нам более человечное, хотя я и в работном доме, то есть в каторжной тюрьме. Мне позволяют работать. Пользуются моими знаниями. Сочувствуют моему состоянию, но облегчить его по существу нельзя. Об этом надо хлопотать, чтобы из вашего московского центра меня освободили от заложничества, дали бы свободу, хотя бы телеграммой. Троцкий, Ленин и К° это могут сделать, ибо обо мне здесь могут дать наилучшие отзывы начальник карательного отдела, комиссар юстиции, комиссия „распределительная", начальство работного дома. Если можете, начинайте. Я бы приехал в Москву, а там увидели бы, что делать. Все во мраке. Ничего нет прочного. Тяжело на душе. Вы, вероятно, знаете, что заложники могут быть и убиты, если военный трибунал найдет необходимым убить кого-либо из нас взамен какого-нибудь коммуниста. Моих товарищей уже много погибло. Пусть эта возможность побудит кого-либо из друзей ваших что-либо сделать. Если мне не судьба выйти из тюрьмы и свидеться с вами, то я завещаю вам жить всем в дружбе и согласии, помогать, любить друг друга, как я люблю вас. Не забудьте Татьяну Ивановну, Же-

Ваш папа».

Алексей Михайлович погиб 10 сентября 1919 года. В Орле у него оставались друзья, которые и известили родных. Ему, как и другим заложникам, днем было объявлено, что получено распоряжение об их расстреле и что на следующее утро они будут убиты. Трудно представить себе дальнейшее, но в семье считалось, что все, что было дальше - совершенная правда. Заложники пользовались большим уважением у начальства тюрьмы, и немудрено: это были люди, для которых понятие чести, верности слову - главные принципы жизни. Им, как истинно православным людям, тяжело было умирать без церковного покаяния и отпущения грехов; поэтому тюремное начальство разрешило им вечером пойти в церковь. Там после всенощной священник отслужил для приговоренных службу на исход души, и они вернулись в тюрьму. Утром Алексей Михайлович и другие заложники были расстреляны.

Расстрел отца не отразился на служебном положении Алексея Алексеевича: он продолжал пользоваться успехом как профессор университета и как лектор. Работы по истории искусства принесли ему широкую известность в научных кругах, он стал членом-корреспондентом Академии наук. Но забыть о страшной смерти отца Алексей Алексеевич не мог. Как-то, будучи уже в преклонном возрасте, на мой вопрос, с каким чувством он продолжал работать в советских учреждениях после гибели Алексея Михайловича, Алексей Алексеевич отве-

тил: «Я никогда не простил революции смерти отца». Алексей Алексеевич не стал заниматься русским искусством, хотя вначале оно его интересовало, и только живопись и скульптура Западной Европы стали предметом его исследований. Прогрессирующая глухота способствовала тому, что Алексей Алексеевич смог полностью уйти в свою науку, оторвавшись от бушевавшей вокруг него советской жизни. Он не вступил в партию, никогда не занимал административной должности. Он понимал, что окружают его ложь и насилие, и совершенно замкнулся в кругу семьи и немногих друзей.

Вдова Алексея Михайловича, Татьяна Ивановна, вместе с дочкой Женей, учившейся в гимназии, после ареста мужа осталась без всяких средств к существованию. Она не имела никакой профессии и всю жизнь после замужества была только хозяйкой дома, как и было принято до революции в большинстве русских семейств. К тому же оставаться в Харькове ей, как жене расстрелянного, стало небезопасно. И она уезжает, бросает квартиру, вещи и едет в Новочеркасск, где в юнкерском училище находился ее сын Игорь: хоть какая-то защита в этом мире, где она лишилась единственной своей опоры. Татьяна Ивановна переехала в Новочеркасск и устроилась там на скудно оплачиваемую конторскую работу, сняла комнату. Игорь, узнав о гибели отца, ушел добровольцем в Белую армию. След его потерялся в буйстве гражданской войны на юге России. Никогда потом о нем ничего не узнали ни его мать и сестра, ни остальные родные. Это был спокойный и решительный юноша, без мучительных исканий, без каких-либо интересов в области философии и политики, что так было свойственно молодежи того времени. Он считал своим долгом сражаться в Белой армии, после того как его ни в чем не повинный отец был расстрелян. Жизнь Татьяны Ивановны в Новочеркасске была очень тяжелой.

Из ее письма к Алексею Алексеевичу Сидорову от 14 ноября 1920 года: «Вот уже более года папиной смерти. До сих пор не могу привыкнуть и примириться с этой мыслью. О себе и Жене могу сказать, что живется нам очень тяжело. Женя живет теперь в интернате, так как моего жалованья и пайка не хватает на двух. Возвращаюсь со службы в 4 часа, приходится дома много работать. Не помню, писала ли я тебе, что нанимаю маленькую комнату. Теперь самый острый вопрос - это отопление, которого нет. Живу в нетопленой комнате. Обещают по службе выдать уголь, но только пока обещают. От мамы давно не было писем из Харькова. Ну как живут и где Варвара Николаевна, Вера Ивановна, Оля, Сережа? Скучаю и тоскую ужасно за Игоря, ничего про него не знаю, здоров ли? Жив? Никогда я не думала, чтобы человек мог перенести столько горя, сколько мне пришлось перенести за эти полтора года...»

Татьяна Ивановна недолго прожила в Новочеркасске: ее нашли утонувшей в колодце. Как произошло это несчастье, никто не узнал, да особенно и не допытывались в эти смутные времена. Женя после смерти матери уехала в Киев, вышла там замуж и довольно спокойно прожила до Великой Отечественной войны, следы ее в дальнейшем затерялись. Женя осталась в памяти семьи добрым, жизнерадостным человеком, большой любительницей приодеться, когда это позволяли ее скромные возможности. Политикой не интересовалась. Не забывала о своих близких: когда после последнего ареста отца наша семья страшно бедствовала, Женя почти каждый месяц посылала нам тридцать рублей; небольшая, но постоянная помощь, как она была нужна голодающей семье!

Смерть отца страшно поразила Сергея Алексеевича, «было не только больно, но было мертво на душе», пишет он. Помог ему отец Александр Глаголев, ставший ему духовным отцом.

Из записок отца Сергия: «„Если Христос жив, в Нем все живы. Его увидим - всех увидим", - сказал мне отец Александр. - „А как увидим?" - спросил я. „В любви увидим, - отвечал он. - Будете любить людей - увидите Христа, поймете, что все живы". Он благословил меня с такой любовью, что я и увидел вечность и познал единую радость на земле, радость встречи с любовью».

После принятия священнического сана отец Сергий через день отслужил заупокойную литургию о своем отце.