БУТЫРСКАЯ ТЮРЬМА. ДОПРОСЫ. РАССТРЕЛ

В 1990 году я отправила в КГБ Москвы запрос о судьбе отца. И вот его судьба стала известна мне. Но хотелось посмотреть само дело, последние слова, написанные его рукой, последние его ответы на допросах. И потому в марте 1991 года я написала заявление в КГБ с просьбой позволить мне ознакомиться с архивным следственным делом моего отца. Очень быстро, через две недели, меня пригласили для ознакомления с ним.

Серый мартовский денек. Легкий снег тут же тает на тротуарах. Чернеют мокрые липы. Молча идем мы с сестрой от метро к голубому с белым изящному особняку на улице Дзержинского (теперь снова Лубянка), где размещается Управление КГБ Москвы и Московской области.

И вот я держу в руках дело отца: серый глянцевый переплет, большая разбухшая от бумаг папка... Это общее дело заведено на четырнадцать человек, привлекавшихся по обвинению в создании «контрреволюционной нелегальной монархической организации церковников „Истинно православной церкви"». Мы сидим в светлой большой комнате, напротив подчеркнуто любезный сотрудник КГБ из отдела реабилитации. Такая непринужденная беседа, спокойная, благожелательная. Передо мной документы, связанные с последними месяцами жизни отца - с 13 апреля, когда он был арестован, по 27 сентября 1937 года, когда он был расстрелян.

В папке хранятся подколотые и лежащие в конвертах бумаги и бумажонки, белые, серые, желтые... Через них видятся мне серые коридоры Бутырки, камера, в которой так страшно ждать столь близкого конца.

Первый документ, написанный в Бутырской тюрьме, это протокол обыска: у отца был изъят крест, пояс от толстовки и 15 копеек. Его, как и остальных священников, обрили и остригли у него бороду; не тронули лишь епископа Арсения.

 

На первом допросе 11 июня 1937 года, через два месяца после ареста, отцу было предъявлено обвинение в участии в нелегальной церковной организации, в создании так называемых «домашних» церквей, в организации выбора главы Церкви опросным порядком. «Контрреволюционная нелегальная церковная организация» - это стандартное обвинение НКВД, ни на чем не основанное. Но в созданных на дому, тайных церквах отец Сергий служил, и это было для него долгом и высшей духовной радостью: ведь большинство существующих церквей было закрыто. Говорил он с друзьями и о необходимости выбора главы церкви хотя бы путем опроса еще оставшихся священнослужителей: в такое тяжелое для Православной Церкви время ей нужен был патриарх, а митрополит Сергий был только местоблюстителем.

Второй допрос последовал 23 августа. Дополнительно отец Сергий обвинялся в том, что служил панихиду на Ваганьковском кладбище, где похоронена была Вера Ивановна Ладыгина, заменившая ему мать. Это «нелегальное» богослужение отец признал, и я думаю, само воспоминание о нем было приятно ему: он очень любил свою «мамочку».

Вот и все... После протокола второго допроса подшиты были только маленькие четвертушки бумаги, какой-то пожелтевшей, хрупкой. На каждой из этих бумажонок стояло решение Особого совещания тройки при Управлении НКВД СССР по Московской области от 26 сентября 1937 года, число бумажек - четырнадцать, по числу обвиняемых. Обвиненный по статье 58-10 У К РСФСР Сергей Алексеевич Сидоров был приговорен «к высшей мере наказания». Красным карандашом поперек бумажки поставлена чья-то подпись и красным карандашом срок исполнения приговора, 27 сентября 1937 года. Отец был признан виновным в том, что «являлся активным участником контрреволюционной нелегальной монархической организации церковников - последователей „Истинно православной церкви" и руководителем Владимирского, Муромского и Киржачского филиалов этой организации, принимал участие в нелегальном совещании церковников в Москве, где выступал с контрреволюционными предложениями об объединении всей православной церкви на борьбу с советской властью».

Листы следственного дела молчат о внутреннем состоянии отца, и только с глубокой тоской смотрят на меня с тюремной фотографии его большие глаза, глаза человека, идущего умирать...

Из записок отца Сергия: «Страх смерти иногда открывает самому равнодушному грешнику путь к покаянию. Это страх неизбежно неведомого, это печаль о том, что все проходит в мире, как облако на небе, след корабля на воде, как весенний засыхающий цветок. Этот страх присущ всему живому, и напрасно в пышных словах и увлекательных

 

идеях человечество пытается заглушить в себе эту печаль. Мгновенно она открывает свои бездны каждому человеку в минуту его расставания с жизнью. Смерть не только является окончанием земного бытия, она после грехопадения первых людей является силой, освящающей землю. Кровь пролитая очищает грех, ослабляет его силу над человеком».

По делу группы епископа Арсения Жадановского проходило четырнадцать человек. Восемь из них были расстреляны. Вот их имена:

епископ Арсений (Жадановский),

иеромонах Андрей (Эльбсон),

иерей Петр Петриков,

иерей Сергий Сидоров,

иерей Михаил Шик,

монахиня Матрона (Чушева), духовная дочь Владыки Арсения,

тайная монахиня Валентина Засыпкина, духовная дочь отца Андрея (Эльбсона),

тайная монахиня Вера Емельянова, духовная дочь отца Андрея (Эльбсона).

Еще шесть женщин, обвинявшихся по этому делу, были осуждены на десять лет лагерей.

Епископ Арсений Жадановский - один из известнейших епископов Русской Православной Церкви. В 1903 году после окончания Московской Духовной академии он был назначен наместником Чудова кремлевского монастыря, в 1914 году хиротонисан во епископа Серпуховского. Особую известность епископ Арсений приобрел как духовный писатель, издатель православной литературы для народа, а также журнала «Голос Церкви». Епископ Арсений с 1927 года был в скрытой оппозиции к патриаршему местоблюстителю митрополиту Сергию и не участвовал в общественных официальных богослужениях.

Священник Михаил Шик, священник Петр Петриков, иеромонах Андрей были друзьями отца Сергия. Отец Михаил Шик вместе с отцом Сергием служил в церкви Петра и Павла в городе Сергиеве. Хотя в дальнейшем, после ареста отца Сергия в 1926 году, им никогда уже не пришлось жить в одном городе, но дружба их только крепла со временем. Они часто встречались во время приезда отца Сергия в Москву и в Малоярославец, где жил отец Михаил.

Близость отца Сергия с отцом Петром Петриковым возникла при знакомстве с ним в храме на Маросейке, где служил отец Петр. Он был целибатным (то есть безбрачным) священником. Духовный сын оптинского старца Нектария, он и хоронил старца как священник. С фотографии отца Петра смотрит прекрасное русское лицо, полное духовного горения, но спокойного и ясного, как неколеблемое пламя свечи.

 

Я редко видела столь красивое лицо. Он был посвящен во иерея двадцати лет и погиб совсем молодым.

Иеромонах Андрей происходил из обрусевшей шведской семьи, жившей в Москве. Иеромонах Андрей познакомился с отцом Сергием в Муроме, куда он приезжал к Татьяне Александровне Арцыбушевой; в ее домовой тайной церкви он служил литургию. В 1936 году отец Андрей уехал из Мурома и поселился в Киржаче.

Владыке Арсению, отцу Михаилу, отцу Петру и иеромонаху Андрею были предъявлены те же обвинения, что и отцу Сергию, и все они были расстреляны в один день, 27 сентября 1937 года, в праздник Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня.

В 1990 году 8 августа я получила справку о реабилитации отца:

«Дело по обвинению Сидорова Сергея Алексеевича... пересмотрено Президиумом Московского городского суда 21 мая 1956 года. Постановление тройки УНКВД СССР по Московской области от 26 сентября 1937 года отменено и дело в отношении Сидорова Сергея Алексеевича производством прекращено за недоказанностью обвинения. Сидоров Сергей Алексеевич по настоящему делу реабилитирован».