ГДЕ ТЫ, МОЙ СОЛОВУШКА-СОЛОВЕЙ?

Арнольд Аузиньш

Милый мой Арнольд, незаменимый друг жизни и творчества... Мы прожили с тобой почти три десятилетия — такие разные и такие близкие по духу. Встретились мы через несколько месяцев после кончины Яниса в доме отдыха «Дурбе»... Туда меня поместила администрация оперного театра по ходатайству коллег покойного мужа. Последние два месяца предсмертных страданий мужа измучили и меня. От слез и бессонных ночей я почти потеряла зрение и совсем аппетит... Мне никогда не был так дорог и необходим строгий, но по-отцовски добрый и заботливый Янис, как теперь. Я только вступила на искусствоведческий путь. Рижское издательство заключило со мной договор на книгу «Деревянная скульптура Латвии» — первый договор в моей жизни. Янис этим гордился и помогал от всего сердца. Он был переводчиком текста на латышский язык. Приобрел фотоаппарат «Зенит» специально для скульптуры. Быстро прогрессирующая болезнь лишила его возможности помогать мне. Работа была оборвана на полпути, это беспокоило больше всего больного... Когда к нему стали приходить прощаться коллеги, он каждого из них просил не оставлять меня без помощи и найти переводчика для книги... С этой просьбой он обратился и к хористу Арнольду Аузиньшу... Аузиньш не пообещал ему ничего, но сам не забыл этой просьбы...

Сблизил же нас один незабываемый эпизод... Арнольд Аузиньш давал сольный концерт в Дурбе на открытой сцене... Его чудесный тенор и прекрасный репертуар романсов на слова Райниса, Мирдзы Кемпе, неаполитанские песни взволновали меня, и, вынув из вазы привезенные мне из Риги розы, преподнесла ему. А потом все было словно в тумане: принимая цветы, Аузиньш поцеловал мне руку и сказал, что этот концерт он посвятил памяти Яниса, который не раз ему аккомпанировал на сольных выступлениях...

Слово за слово, оперный репертуар и скорая поездка в Ленинград, где нашу оперу особенно любят... Поделилась и я своими

заботами: до сих пор Янис переводил мои статьи и очерки для периодики, а теперь проблема с книгой и выездом в провинции к мастерам деревянной скульптуры, например, такому уникальному скульптору, как Арнольд Стуцис из Бренулей Валмиерской области, создающему свои произведения из корней. Но как поеду одна и кто сделает фотоснимки в мастерской? Арнольд Петрович предлагает проводить меня, а вот с переводом книги он не решается помочь, откровенно говоря, что изобразительным искусством и скульптурой он не интересовался... С трудом нашли сестер-переводчиц — бывших учительниц... Но, увы, Арнолад Аузиньш. конец 30-х годов запросили такую цену за одну страницу, что пришлось сразу отказаться, да и язык Арнольду показался старомодным... В результате робко предложил попробовать... И все сразу стало на место — лучшего переводчика с прекрасной образной речью я и представить не могла... Работа пошла в быстром темпе. Однако наше появление вместе в мастерских художников и редакции издательства вызвали разные, подчас превратные толки... О брачных узах мы вначале совсем не думали — до того ли было: боль утраты Яниса была еще очень сильна, к тому же и Арнольд Аузиньш, увлеченный своей театральной жизнью, не представлял себя в качестве мужа, главы семьи.

«Я не способен к семейной жизни, — говорил он. — Артист, как и художник, писатель, должен быть свободной птицей — семья связывает крылья творчества...» Так думала и я... Но моя мать и его

дедушка Петерис Рункис думали иначе. Дед не раз проводил беседу на эту тему с внуком Арнольдом, которого воспитывал в Риге с ученических лет, когда тот посещал музыкальную школу им. Язепа Медины. Мать Арнольда Амалия Аузиня жила в местечке Берзавне вблизи города Мадоны. Для крестьянской дочери хозяина хутора она была достаточно образована, начитана, обладала музыкальными способностями и приятным голосом. По характеру она была ласковой, общительной и, в отличие от сына, очень разговорчивой...

В декабре 1961 года состоялась наша свадьба. К нам на постоянное жительство приехала мать Арнольда. Жили мы дружно, хотя материально стало туговато. Арнольд при большой нагрузке в опере и дополнительных концертах по приглашению зарабатывал мало, моя мама в летние сезоны продолжала работать в юрмальском доме отдыха в Майори. А мать Арнольда — инвалид и дедушка Петерис — бывший владелец хутора, которому шел 92-й год, по советскому кодексу были лишены пенсии. Я же наверстывала упущенные при шестилетней репрессии годы для получения высшего образования и усиленно занималась журналистской работой, сочетая ее с искусствоведческой. Диапазон творчества все расширялся — я начала печататься в московской и киевской периодике. После удачного дебюта — выхода двойным тиражом латышской книги «Деревянная скульптура» появились издательские заказы в Латвии, на Украине и в России. Арнольд полностью врос в мое творчество как прекрасный переводчик и участник совместных творческих вечеров. Нагрузка физическая и умственная у него все возрастала. Возвращаясь поздно вечером с оперных спектаклей, он садился за стол, и мы работали допоздна, а рано утром будильник звал на репетиции... В выходные дни в опере — вторники у нас на улице Киевской, дом 29 (бывшая квартира дедушки Арнольда) устраивались вечера художников и артистов. Я становилась популярной среди художников 60—70-х годов. Одновременно назревали конфликты с секцией искусствоведов, в которую официально я была принята членом лишь в 1975 году, имея уже авторский фонд — около 15 тиражных изданий... Морально это удручало нашу семью... Но были и отрадные недели отдыха на Кавказе, в Киеве, Москве и Ленинграде, где нас встречали по-родственному радушно и обильно рас-

кармливали национальными блюдами, особенно украинскими варениками и борщами... Во время гастролей оперы в России и на Украине я приезжала по просьбе Арнольда и с радостью посещала наши латвийские спектакли, пользовавшиеся большим успехом...

«...Арнольд Аузиньш был единственным моим учеником, которого я слушала заслушавшись и не поправляла, — говорила концертмейстер Алида Ване.— Итальянская школа, считаю, к нему пришла сама в лучшем ее проявлении. Он настолько владел дыханием и вибрациями голоса, что без всякого принуждения мелодия лилась подобно арфе... Абсолютный слух и память, одухотворенный, трепетный облик неземного лица... Но, увы, физический недостаток — болезнь позвоночника не только укоротила его рост, но лишила возможности быть оперным солистом в высоком понимании этого значения...»

Хотя Арнольд по-прежнему говорил, что его не привлекают выставки современных художников, тем не менее их посещал и со мной и без меня. Концертмейстер Латвийской оперы Алида Ване как-то сказала: «Так летели на крыльях творческой музы наши годы и десятилетия».

И вдруг совсем неожиданно во время поездки в родное селение Берзавне на могилу отца Арнольда, умершего в 1941 году, обрушился первый приступ инсульта — муж потерял сознание во время прогулки по местам детства, в руках у него был фотоаппарат, а в кармане пиджака — туристическая путевка на двоих в Италию — наша общая мечта, поскольку муж владел итальянским языком и исполнял на нем оперные арии и романсы.

Душевно уравновешенный, малословный Аузинып никогда не жаловался на здоровье, безотказно выполнял любые поручения и охотно замещал на работе своих коллег. Своими личными переживаниями он не делился ни с кем, даже со мной... Поездка была сорвана повторным и очень сильным кровоизлиянием мозга с потерей речи... Но и тут в нашей беде пришла помощь свыше... Моя поездка в Берлин с выставкой народного художника Александры Бриедис помогла достать для излечения от этого страшного недуга прекрасные лекарства... На удивление местных врачей он не только стал на ноги, но и запел и даже на некоторое время вернулся в оперный хор... Правда, уже больше он не принимал участия в моем творческом процессе. Да, собственно говоря, и из-за материальных трудностей прекратились издательские договоры на искусствоведческую литературу. Последние мои работы — книги и альбомы в 1980—1990 годах вышли в Москве и Киеве небольшими тиражами (как убыточные издания, хотя их и расхватали за несколько дней).

Последнее десятилетие я жила в постоянной тревоге за состояние здоровья мужа. Уезжая на сессии Академии художеств в Москву или в Киев, на открытие своей выставки живописных миниатюр, на рериховские встречи, я ежедневно звонила по телефону домой и каждый раз слышала один и тот же ответ: «Чувствую себя отлично. Береги себя,..» После долгих мытарств с квартирой мы наконец получили малогабаритную, но уютную квартиру в живописном микрорайоне Риги — Югле. Правда, от многих дорогих серд-

цу вещей пришлось отказаться: от рояля, мягких кресел, большого размера картин, банкетного стола... Жили-в более строгом режиме, не исключая посещения театров, концертов. В обязательном порядке Арнольд смотрел по телевизору спортивные программы (до женитьбы он был заядлым волейболистом, состоял в клубе «Динамо»). Думаю, что он в этом отношении ради меня принес себя в жертву. Отказаться пришлось и от садового участка...

Умер Арнольд от инфаркта 12 августа 1990 года. А в октябре этого же года состоялась моя персональная выставка, посвященная 60-летию Латвийского Общества имени Н.К. Рериха, один стенд миниатюр был посвящен памяти Арнольда Аузиньша: «Пустое кресло...», «Автопортрет со свечой», «Цветы памяти сердца», «Портрет певца», «Я слышу твой голос...», «Есть прощанье, но не расставанье»...

И сейчас в моем полном одиночестве я чувствую во всем твое присутствие: в книгах, любимых вещах, в бое настольных часов и в прикосновении к клавишам пишущих машинок, к которым прикасались твои пальцы. Все твои ноты и пластинки я сдала в музей и подарила твоим коллегам и ученикам... Ты продолжаешь жить...

Я слышу твой умолкший голос

Твои затихшие шаги...