4. Великая Отечественная война.

22 июня 1941 года началась война, о которой столько написано, что ничего нового, конечно, кроме своих полудетских впечатлений и о похождениях рассказать не могу. Перед самой войной меня опять водворили в детдом "трудового профиля", на вывеске которого мелким шрифтом значилось: "Особого назначения". Что это означало мы не знали, но нас там заставляли работать, в основном пилить и складывать дрова, а затем и грузить на подводы. За пределы дома выходить не разрешалось. В общем это было закрытое детское учреждение. Свидания с отцом разрешали один раз в неделю по выходным дням. Отец потихоньку втолковал мне, что, несмотря на его реабилитацию, он находится под контролем НКВД и недавно его всё-таки вынудили получить советский паспорт, а ярлык - "сын врага народа" - не так-то легко смыть теперь. Он не объяснил мне как я смогу "смыть" это.

В начале войны московские детдома стали эвакуировать за Урал и в Среднюю Азию, но мне и моим приятелям Волчкову и Миронову, удалось сбежать и мы остались в Москве. Это было уже в июле. Бежать-то из детдома я собирался один после телефонного звонка отца, который сказал мне о своём решении идти добровольцем на фронт, но мои приятели уговорили меня бежать вместе - троим веселей.

Сначала мы решили пойти в Народное ополчение и вместе с отцом попасть на фронт. Отцу пошёл 44-й год, а нам было по пятнадцати. Когда мы пришли на призывной пункт в одной из школ Краснопресненского раина, то ни со мной, ни с моими друзьями не стали даже разговаривать, а военком потребовал, чтобы мы немедленно вернулись в свой детдом - этим и поможем родине в борьбе с фашизмом. Мы обиделись, - вся страна готовилась к защите Отечества, повсюду пели: "Вставай страна огромная, вставай на смертный бой...", а мы в детдоме должны отсиживаться? Но потом, успокоившись, решили: проводить сначала отца, а потом сбежать на фронт, который стремительно приближался к Москве.

7 июля 1941 года я провожал отца на фронт - это был 15-й день с начала войны. Команды были составлены из работников одной фабрики или завода; возраст, как правило, от сорока и выше. В течение недели людей, никогда не державших в руках оружия, обучали в основном наматывать портянки, колоть штыком чучела германских солдат, маршировать и разучивать строевые песни. Всё держалось на патриотических чувствах, - это была не армия в обычном смысле слова, а преданный Отчизне народ, готовый пожертвовать собой ради своей страны. И они сделали своё дело - большинство из них погибло чуть ли не в первых же боях. Это и было знаменитое Народное ополчение.

Шли колоннами по четыре в ряд через всю Москву. Из мощных громкоговорителей непрерывно звучало: "Вставай, страна огромная...". До сих пор не могу равнодушно слышать эту песню: сразу же мысленно возвращаюсь в 41-й год, вижу своего отца - бедного доброго человека с печальной улыбкой на устах, бессмысленно отдавшего свою жизнь.

Я спросил его перед отправкой эшелона, почему он решил идти на фронт добровольно? - для меня он был очень пожилым человеком. Он же хороший специалист, никто его на фронт не гонит... Он ответил: "Так надо, я должен доказать "им", что я патриот, что я не враг советской власти, каким меня хотели представить, я хотел только хорошего, но..." Так он и не договорил до конца, наскоро обнял меня и быстро пошёл к вагону.

Я не получил от него ни одного письма. По Москве ползли зловещие слухи о том, что основные части Народного ополчения были отправлены под город Вязьму, там попали в окружение и немцы устроили им настоящую "мясорубку", уничтожив сотни тысяч необученных военному делу людей, иногда имевших по одной винтовке на двоих и то образца начала века. Лишь 27 лет спустя, на мой запрос в Министерство обороны СССР, я получил ответ "Отдела учёта персональных потерь сержантов и солдат Советской армии" за номером 9/122187 от 29 ноября 1968 года, что рядовой, Гершман Давид Бенисович, 1898 года рождения, учтён Отделом, "пропавшим без вести" в декабре 1941 года. Каково!? То

есть не погиб и не жив - неизвестно где. До сих пор, - вот прошло уже 53 года, - отец, как и сотни тысяч других фронтовиков, не может считаться ветераном войны, так как они - "нигде"! Как не задуматься, есть ли где-то ещё на планете, в более или менее цивилизованной стране, подобная государственная система, которая так варварски бездушно относилась бы к гражданам своей страны, погибшим при защите её от чужеземного нашествия? Уверен, - нет. Ведь отец не мог перебежать к неприятелю, так как был бы тут же уничтожен. В связи с упомянутым, сотни тысяч солдат и офицеров, погибших в начале войны из-за преступной халатности и бездарности руководства страны, до сих пор числятся: "никем", "ничем" и "нигде". Их семьи, оставшиеся в живых, никогда не получали и не могут получить те мизерные пенсии, на которые и существовать то нельзя, а "пропавшие без вести" не считаются участниками войны! Между тем, как ни парадоксально, побывавшие в плену, в конце концов, были признаны участниками, - где же логика? Отец, честно веривший в "страну чудес", защищавший её от нацистов и отдавший за неё жизнь, получил за это пощёчину, которая обесчестила его, уже мёртвого.

Я остался один, без денег и хлебных карточек, был обречён на голодное существование. Все предприятия Москвы в срочном порядке эвакуировались на Восток, работы не было.

В ночь на 23 июля 1941 года, на Москву был совершён первый налёт германских бомбардировщиков. На следующую ночь самолёты появились вновь, но сбрасывали бомбы помельче, в основном зажигательные, кассетные, которые поджигали всё, даже асфальт. После первой бомбёжки, всех жителей близлежащих домов вызвали в домоуправление и организовали для них инструктаж по противовоздушной обороне. Прибывший по этому случаю военный из ПВО, чётко нам разъяснил, как надо защищать здания от зажигательных бомб. Всем, кто не ушёл на фронт, в том числе женщинам, старикам и подросткам с 14 лет и старше, выдали под расписку длинные клещи. За отсутствием стальных шлемов, нам рекомендовали надевать на голову... кастрюли, дабы обезопасить себя от осколков зенитных снарядов и бомб! На чердаках домов установили ящики с песком и бочки с водой. В случае попадания "зажигалки", мы должны подхватить её клещами за стабилизатор, воткнуть в песок или бросить в бочку с водой, и - проблеме конец. Мы обрадовались, не зная, что "зажигалка" длиной в 60-70 сантиметров, весом - около 15 килограммов, и с температурой горения -2500-3000 градусов по Цельсию! Когда она падала на железную крышу, то прожигала её за секунды, попадала на чердак, воспламеняя деревянные балки и стропила. Она разбрызгивала снопы искр, как чудовищный бенгальский огонь. Когда наша тройка - Волчков, Миронов и я - в очередную бомбёжку дежурили на крыше нашего пятиэтажного дома, то натерпелись такого страха, что с перепуга действительно ухитрились

схватить за "хвост" "зажигалку", еле-еле, вдвоём с Беляковым, дотащить до бочки и, минуя песок, бросить в воду. Вода сразу же закипела, а бомба, горя в воде, прожгла стенку бочки, выпала из неё, покатилась и упала с пятого этажа на асфальтовый тротуар, который тут же воспламенился! Брезентовые рукавицы на нас, предварительно смоченные водой, пришлось быстро сбросить, - они стали тлеть.

На следующую ночь мы вышли на дежурство вчетвером - с нами пошёл мой сосед и ровесник Греков. Когда мы вылезали с чердака на крышу, то услышали характерный нарастающий вой полутонной фугаски и быстро кинулись обратно в окно. Нас оглушило сильным взрывом - она упала метрах в двухстах от дома, стены которого дрогнули от взрывной волны. Быстро спустившись вниз и выбежав на улицу, мы обнаружили, что отсутствует Греков. Стали звать, кричали, - всё безрезультатно. Ещё слышались хлопки разрывов снарядов, но чувствовалось, что бомбёжка закончилась. Завыла сирена отбоя воздушной тревоги и мы пошли искать его. Он лежал на рельсах трамвая в очень неудобном положении на боку, разбросав руки в стороны, и из под головы вытекал ручеёк крови, - он был мёртв.

После этого, я перестал считать себя героем и очень усомнился в мудрости военного, который давал нам указания по обороне дома. Так закончилась и эта наша война, - война на крышах.

Месяц спустя после ухода отца на фронт я настолько отощал от голодной жизни, что хотелось лечь и больше не вставать. Продовольственных и других карточек не получал, так как нигде не числился, а оставался на довольствии эвакуированного детдома.

В соседнем подъезде нашего дома, где лоджия квартиры на втором этаже выступала над аптекой, жил Пётр Васильевич Дементьев, директор ещё не эвакуированного авиационного завода, который позднее перевезли в г. Казань. Дементьев хорошо знал моего отца и меня. Первое время он, вероятно, из жалости, помогал мне материально чем мог, - часто приглашал к себе домой, где его жена угощала меня варёной картошкой, перловой кашей, а иногда давала и хлеба. Мне было стыдновато дармоедствовать, и однажды я обратился к нему с просьбой - взять меня на завод - я был готов выполнять любую чёрную работу, которую мне предложат, лишь бы получать продовольственные карточки. Он,

помедлив, отказал мне, ссылаясь на мой 15-летний возраст, хотя великолепно знал, что по всей стране на заводах вкалывают 13-14-летние подростки. Видя, что я не очень ему верю, он осторожно дал мне понять, что с Америкой никто не воюет, но, всё равно, путь на завод, где строят самолёты - мне заказан.

После войны Пётр Васильевич Дементьев стал министром авиационной промышленности СССР и умер уже в 80-х годах - я всегда вспоминаю его с чувством благодарности, хотя он, невольно, косвенно

был причастен к одной из моих бед. Дело в том, что я обратил внимание на его лоджию, на которую часто садились голуби. Я постоянно мечтал, я фанатически верил, что в недалёком будущем съем кусок мяса.

Надоумил меня, живший на первом этаже, наш дворовый остряк Жорж Солин, человек лет 45-ти, разводивший у себя в квартире огромное количество аквариумных рыбок. Основным его занятием, - когда он не возился с рыбками, - было, расположившись на скамейке у подъезда, рассказывать антисоветские анекдоты, которые он знал в большом количестве. До сих пор не могу понять, каким образом он сумел умереть в своей постели, у себя дома, дожив до 70-ти лет, а не где-нибудь в тюрьме или концлагере за полярным кругом? Его побасенки слышали множество людей, причём самых разнообразных, и я не верю, что среди них не было стукачей. Возможно, ему крупно повезло.

Так вот, этот Солин сказал как-то: "Знаешь, Морис, тебе было бы полезно съесть хотя бы одного голубка, это придаст тебе сил и бодрости, - и захохотал, - особенно, если его стушить в сметане". Насчёт сметаны я усомнился, а вот по поводу голубя - нет, и решил его идею претворить в жизнь. По водосточной трубе я забрался на балкон будущего министра и, просидев в засаде довольно долго, дождался своего звёздного часа - на перила сел голубь. Я тут же начал охоту, но когда уже протягивал руки, чтобы схватить его, то услышал голос дяди Пети: "Охотимся?" От неожиданности я дёрнулся и, потеряв равновесие, свалился со второго этажа прямо на крыльцо аптеки, где мне сразу же была оказана медицинская помощь - туго затянутая тряпка на грудную клетку. Дементьев, присутствовавший при этом, уговорил работников аптеки не вызывать "скорую помощь", и забрал меня к себе домой, сразу же уложив в постель, где я провёл недели две. Чем он руководствовался при этом - не знаю, но, судя по его поступку, он не на шутку перепугался. Он считал себя виновником моего падения. В этом я был с ним солидарен и очень хотел пробыть у него дома как можно дольше - кормили меня, как на убой! Когда я почувствовал себя настолько хорошо, что мог уже ходить и спускаться по лестнице, то стал притворяться, что мне ещё рановато вставать - так хотелось как-то продлить санаторное существование! Но меня быстро разоблачили и выпроводили восвояси. Обиды на "министра" я не затаил, он прекрасный человек и ничего кроме благодарности я к нему не питал.

От травмы я быстро оправился, и наш сосед по квартире, слесарь-сантехник домоуправления Иван Смирнов, видя моё отчаянное положение, предложил мне работать с ним. Меня оформили в качестве ученика слесаря. Мы ходили по квартирам, ремонтировали водопровод, выполняли другие технические работы, включая ремонт туалетов. Я был прилежным учеником, мне выдали продовольственные карточки, и я мог теперь ежедневно съедать свои законные 500 граммов хлеба.